Шрифт
Фон
- У вас еще и качели - искренне изумился Яков.
- «Янадену все лучшее сразу» - по этому принципу строится любое представление нашего обер-гофмаршала, - сказал инженер с мрачным юмором, - Одевайся, Яков, и едемесли не хочешь услышать от начальства, какая ты арестантская запеканка.
Видать, несчастная запеканка все еще жгла его сердце
Когда они приехали, Ла Брюс командовал в своем царстве как ни в чем не бывало. На галереях появились четыре скрипача, и концертмейстер раздавал им, запрокинув голову, свои категоричные указания. Конь со сцены пропал, но прибавились свисающие под потолком качели. У самого задника угрюмо топтался хор, из-за кулис любопытно выглядывали мордочки Октавии и Поппеи, в простотеЛукерьи и Оксаны.
- По чистой случайности вы угадали, - высокомерно признал Ла Брюс, обращаясь к сердитому Гроссу, - Это вульгарная фортуна, карта леглаТам, за сценой, сидит ваш скорняк, режет ремни для шлеек. Ступайте, руководите
- Нет фортуны, есть наука, знания, законы анатомии и земного тяготения, - жестко оборвал его инженер, - Я обучался два года у академика Крафта, прежде чем позволил себе иметь суждениеА вы, маэстро, вчера убили человекапопросту из каприза. Из желания иметь у себякак в Версале.
- Мне безразлично, как в Версале у нас будет или как в Блистательной Порте, - немедленно отступил со своих позиций Ла Брюс, - Но его сиятельство настаивал, а я обречен его слушаться.
- А где он?тут же спросил Ван Геделе.
- Отправляет свои обер-гофмаршальские ритуалы, - развел руками концертмейстер, - Вот-вот явится. Что вы думаетео наших качелях? Не сверзится ли с них певица, если сядет без страховки?
Яков взошел на сцену, снизу вверх поглядел на качелидва каната, широкая прочная доска. Гросс тоже подошел и задрал голову:
- Лупа девка дикая, деревенскаяспужается и грохнется со всей дури. От греха стоит подстраховать ее все-таки лонжей. Как думаешь, Яков?
- Согласен, друг мой Пауль, - в тон ему отвечал доктор, - Лучше привяжите.
- Принято!хлопнул в ладоши Ла Брюс, - А теперь попрошу вас со сцены, я должен хоть что-то предъявить, когда явится начальство. На сценехор, Поппея, Аницетус! Сперва хор, потом дуэт. Октваия на качелях, сегодня без страховки. Лупа, деточка, вступаешь с арией после Аницетуса. Скрипкик бою!
Скрипачи и в самом деле держали смычкикак будто вот-вот начнут на них сражаться. Лакей подал Ла Брюсу флейту.
- И на дуде, и на трубе, - шепотом прокомментировал по-русски Гросс. Они с Яковом стояли перед сценой и смотрелиЛупа-Октавия уселась на сползшие вниз качели, и уточкой выплыла на середину сцены Оксана-Поппея. Хор встал ровнее и втянул животы
- Где же мой Аницетус?возопил Ла Брюс, убирая флейту от лица, - Где этот пьяница?
- Прошке вчера ввечеру камергер Бюрен выписал плетей, - лакей, что с футляром от флейты, опустил голову и как будто даже прижал ушиот грядущего скандала, - Прошка наш тошнил с перил, а камергер это дело увидел. И отправился Аницетус с запиской на конюшнюа обратно его уже неслиИ сегодня лежит
- Почему я не знаю?растерялся Ла Брюс, - Когда он встанет?
- По прогнозузавтра, не сильно побит, - осторожно предположил лакей.
- О боги, ну за что?в пространство простонал Ла Брюс, и тут же приказал, - Что тут поделаешь, начинаем без Аницетуса
- Я мог бы спеть Аницетуса, я неплохо его помню. У меня, конечно, недостаточно голоса, но хватит для одной репетиции
«Умение появляться бесшумносамое дорогое для шпиона, - вспомнил Яков уроки своего покойного де Лиона, - Можно услышать многое, в том числе и о себене предназначенное для ваших ушей».
Обер-гофмаршал явился опять внезапно и беззвучнои стоял перед сценой, как золотая самодовольная статуя.
- О, тогда прошу на сцену, графи мы начинаем!с необъяснимым удовольствием провозгласил Ла Брюс, - Скрипкик бою!
Гофмаршал ступил на сценуна меловую помету «Аницетус». Запела мучительно и жалобно флейта, торжествующе вступили скрипки. Хор поднатужился и выдал гнусавое:
Sei gegrüßet neues Licht!
Laste deiner Gottheit Strahlen
Unsern Horizont bemahlen
(Кланяюсь тебе, новый свет!
Пусть лучи твоего божества
наш горизонтокрашивают)
Поппея, делая округлые дерганые жесты, в точности как балерина на шкатулке, пискляво пропела:
So dringe durch Nebel
durch Wolcken und Luft
Zur seligen Wohnung der funckelnden Sternen
(Так лети сквозь туман,
сквозь облака и воздух
в блаженную обитель сверкающих звезд)
Яков ждал, какой оперный голос окажется у Левенвольда, столь самоуверенно выскочившего петь. Гофмаршал на сцене чувствовал себя как рыба в воде, красиво переступал стройными ножками, делал галантные жесты и явно сам себе очень нравился. Он вступил, кажется, чересчур рано:
Nun dein Befehl und meine Pflicht
Ist untertänigst ausgericht
(Теперь твоим приказам мой долг
смиренно подчиняться)
Слабый тенор его не дотягивал до целого альтино, и словно стеснялся быть звучнымЛевенвольд как будто мурлыкал легкомысленную куртуазную балладу. Ла Брюс легонько дернул щекойот такой манеры, но стерпел. Гофмаршал красиво воздел напоследок звякнувшую браслетами ручку, и отступил на шаг назад, и Ла Брюс махнул приглашающе Лупе на качеляхначинай.
Качели как-то неуместно поднялись над полом еще на несколько аршин и замерли.
Вчера Яков слышал ее голосвсе эти зацикленные сами на себе «аморе, традиторе» Но в тот миг, когда теплое, мандариново-звенящее меццо-сопрано вырвалось на волю, переплелось с тоскующей флейтойДоктору припомнилась тайная комната, темная и полная от пола до потолка благоухающими, изнывающими от себя самих оранжерейными фруктами. Теплый, веселый запахапельсинов, мандаринов, клубникии голос рыжей раскосой девчонки, парящей высоко-высоко на цветочных качелях. Качели медленно позли вверх, и выше поднимался голос, золотыми трепещущими крылами осеняя и крошечный зал, и расписанную звездами сцену. Бедная Октавия, заточенная в крепость своим тираном
Die heiße Glüht zwar brennend angesehen
(Жаркое пламя разожгла во мне)
Ла Брюс отнял от губ флейту и внимал льющейся арии с грустным и глупым лицом, и все прочие слушалиименно с грустными и глупыми лицами, и Гросс, и Поппея-Оксана, и сам Левенвольд, у того даже слезы дрожали на кончиках золоченых ресниц. Яков достал платок и промокнул свои собственные набежавшие слезытак хорошо она пела
Качели поползли вниз, и дива вдруг сбилась, запнулась, судорожно вцепилась в канаты и, совсем как Ди Маджо вчера, как будто попыталась спрыгнуть на землю вниз. Яков увидел, как закатились ее глаза. До пола было еще далеко, почти человеческий рост, а девушка уже опасно кренилась, и сорвалась, и летелав руки монаха из хора, не верящего в собственное счастье.
- Обморок, - констатировал доктор, нащупывая слабо бьющийся пульс. Дива лежала на полу под качелями, голова ее покоиласьна коленях того самого счастливца-монаха, и все прочие стояли рядом плотным любопытствующим кругом. Только Левенвольд брезгливо отступил, с кислым лицомиспортили арию.
- Коко, неси ее за кулисы, - лениво вытягивая слова и картавя, повелел он доктору, - У меня недостаточно времениеще и на ваш лазарет. Продолжим без Лупычто там у нас дальше?
Доктор бережно подхватил на руки легкую, как птичка, певицу, и понес за сцену. Гросс увязался за ним, помог пристроить ношу на скрипучую хлипкую козетку, но потом объявил:
- Пойду, разыщу моего скорняка. А тебеудачи.
И пропал среди декораций, направив свои стопы туда, где возился на полу скорняк в компанииразложенных чертежей и ремней. Сделал вид, что участь Лупы ему безразлична.
Девушка дышала совсем неслышно, и рука ее безжизненно свешивалась к самому полупальцы в дешевых перстнях, но на каждом пальце все же по перстню. Псевдоримский наряд ее отливал золотомно то было золото костюмерное, фальшивое.
Доктор извлек из кармана пузырек с нашатырем, который по старой привычке постоянно таскал с собой, смочил платок и поднес самому носу дивыта зажмурилась и вдохновенно чихнула.
- С возвращением, - поздравил Яков, пряча платок. Лупа тряхнула морковными волосами и села на козетке, с прямой спиной:
Шрифт
Фон