Шрифт
Фон
- Кто там?опять спросил Яков у зоркого Петера.
- Егерь - сдавленно отозвался его наблюдатель, - В плечо
- Вот и его маленький экзамен для тебя, - профессор снял руку с плеча Якова и оттолкнул его прочьк выходу, - Ступай, Яси.
Придворные гроздьями висли с балконасмотрели, жив ли раненый, фрау Бюрен держала в своих руках дрожащие руки ее величества, и что-то ласково и успокаивающе шептала ей по-немецки, и лишь спокойный, хладный, как лед, ландратповернул голову, коротко кивнулименно Ван Геделе, бочком пробиравшемуся на выход, одному емумол, ступай, ЯсиВот и твой экзамен. И лишь затем направился к хозяйке, отстраняя заполошную Бюреншу, и собою отгородил, закрыл царицудля всех, и ото всех, и платком стер ее слезы, и шепотом повелительно попросилболее не плакать, о пустом.
Лазарет помещался в отдельной избушке, спрятанной в гуще леса, позади царского терема. Яков, видя, что у раненого простреленоне плечо, как показалось ему издали, но грудина,там, где легкое, указывал помощникамкак правильно нести больного, чтобы тот не захлебнулся кровью. Он, Ван Геделе, оказался единственным доктором среди лакеев и доезжачих, составлявших эту маленькую процессию, и оттого сделалось ему не по себе. Как будто кто-то нарочно запретили Петеру, и Бидлоу, и Лестокуподходить к больному. «Неужели правда?билась в голове у Якова, как молот, гулкая страшная мысль, - Неужели он устроил для меня подобный экзамен? И неужели ему такоедозволено»
Помощники доставили Якову его саквояж, и по приказу его принесли бутыль с лауданумом. Хоть раненый и был изрядно пьян, прежде чем сделался подстрелен, вырезать пулю все же следовало при какой-никакой анестезии. Егерь хрипел и закатывал глаза, пока доктор рвал на нем облитую кровью рубашку, и желваки ходили на сером от щетины лице. «Ландрат меткий стрелок, - Яков взглянул на рану, на то, как вошла пуля, - Еще чуть-чуть, и убил бы. Но не убил. С такой раной можно выжить, но хороший шанси умереть. Все зависит лишь от ловкости хирурга»
Яков изгнал из лазарета всех любопытных, оставив двоих самых трезвых егерей, с физиономиями, на которых лежал хоть легчайший отсвет интеллекта.
- Тыдержи подсвечник, но чтоб не капало на него, да и на меня, вот так, - велел он первому, и второму , - А ты будешь подавать мне то, что я велю. Я постараюсь так называть, чтоб ты понял. Ты же русский, да?Яков машинально говорил по-русски, и тут с ужасом сообразил, что помощники его могут оказаться кто угодно, хоть татарыкого только не привечали сейчас на царской службе. По счастью, детина согласно кивнул:
- Русский я, православный.
- Конфессия неважна, - невольно улыбнулся доктор. Инструменты разложены были рядком на полотенце, воду и бинты доставили еще преждеможно было приступать. Яков занялся раной, по ходу дела придумывая инструментам русские названия, специально для своего ассистента«щипчики с зубчиками», «игла с кольцом», «кривой зажим» и «ноженки с загогулинкой». Это было бы даже веселее, чем русские пословицы в исполнении Клауса Бидлоуесли бы не было так печально.
Извлеченная пуля звякнула о днище таза, и тот помощник, что светил, с любопытством склонился, и свет опасно затрепетал.
- Встань как было, дубина!огрызнулся Ван Геделе, уже зашивавший рану. Егерь дышал, со свистом, но дышал. Свет дернулся и вернулся на место.
- Я пульку хотел поглядеть, - оправдался свеченосец, - Его аль не его?
- Кого?не понял Яков.
- У полковника Левенвольда все пульки подписаныКэ Гэ, Карл то бишь Густав. Я и глянулего ли?
- Чьи ж еще, - вздохнул Яков и попросил другого своего помощника, - Дай-ка бинт, любезный. Кажется, ваш коллега будет жить.
- По-любому ему свезло, - завистливо проговорил свеченосец, - Живому ли, мертвому. Полковник ему за такую рану золотом отвалит. Он щедрый, полковник, и добрый, даром что немец. Ежели подстрелит кого или конем задавитзавсегда семье премию дает, у них в неметчине так заведеноза любой ущерб деньги платить.
- А наши задаром всех стреляют, - мрачно продолжил его мысль другой помощник. Яков не стал комментировать, затянул потуже повязку и сказал егерям:
- Все, ребятки, свободны, можете гулять. Спасибо вамза подмогу. Я с больным посижу пока, а вы ступайте, если встретится вам кто-то из Бидлов, Николай или Петерпопросите заглянуть, проведать меня.
Помощники ушли, переглядываясь и перешучиваясь на матерном русском, донельзя довольные собоюкак-никак, спасители. Пациент спал с открытым ртом, налитый водкой и опием по самые брови. Проснется ли, выживет ли после операциибог весть. Яков взял из таза круглую пульку, оттер от кровидве буквы, латинские К и Г явственно проступили на темном боку. Яков плюнул в сердцах, отбросил пулю обратно в таз и ополоснул ладони. Руки дрожалиот страха ли, от гнева? Яков вытер ладони о жилет, достал из кармана табакерку и вышел в сени.
И в сенях было слышнокак со свистом дышит в избе егерь. Яков взял из табакерки щепотку, со зла чуть просыпал, но потом все-таки отправил в ноздрю, с облегчением прочихался и шумно выдохнул. Грозный мир вокруг него разом подобрелслышно стало, как в лесу заливаются птички, стрекочет неугомонная сорока. Две вороны перекаркивались на ветвяхсовсем как бабы на базареЯков уселся на крылечке, вздохнул прерывисто и принялся ждатьдядю ли, Петера, а может, кого еще.
Позади лазарета послышались голоса. Яков встрепенулся былоне дядя ли с братцем идут за ним? Но нет, говорили по-французски, и явно не те. Или праздные гуляки забрались в лесную чащупошептаться, раздавить шкалик. Или же нет
- Помнишь, именно здесь стояла та палатка?Яков сразу узнал эту мурлыкающую картавость, серебряный шарик во рту, - А теперь тут поставили маленький домик
- На этом месте стоило бы поставить скромный обелиск, в память о нашей былой глупости, - иронически отвечал другой, незнакомый Якову голос, произносивший французские слова будто по-немецки, - Здесь впервые были мы счастливы, и я, дурак, так смешно и наивно умолял тебя тогда бежать со мною
Яков аж подавился и незаметно выглянул меж перилкто там такой? Из-за перил видны были ему только ноги в ботфортах, но ботфорты те былиценою в годовое докторское жалованье. «Вдруг это сам ландрат?подумал Яков, - Голос похожстоль же иерихонский, да не тот, не хватает победительной самоуверенности».
- Может, я жалею, что отказался?со смехом отозвался серебристо-грассирующий полушепот обер-гофмаршала, - От тебя, мой невероятный, невозможный, мой ужасный месье Эрик
Яков всполошилсячто же там за месье Эрик, да еще и в таких ботфортах, и потянулся глянуть еще раз, уженад перилами. Иувидел.
Ничего любопытного не происходило, стояли двое друг напротив друга, среди трав и цветов, разговаривали, один играл тонким хлыстом. Нет, не ландрат. Половинка от римской геммыобер-камергер фон Бюрен. Матово-смуглый, как испанец, черноглазый фон Бюрен, очень стройный господин в лиловом бархате, вороном дивном аллонже и драгоценных ботфортах. Бледный выморочный лиловый очень шел к его темной коже и к пронзительным зеркальным глазам, с чуть раскосым остзейским разрезом.
- Напрасно ты жалеешь, - тихо-тихо и нежно-нежно говорил он, мучительно смущаясь, страдальчески сведя угольные брови, и гибким своим хлыстом нервически сбивал головки с весенних цветов, - Я здесь, и уже никуда не денусь. Помнишь, как Габриэлю тогда пообещалчто в Москве снова свидимся
- Яси!раздалось за кустами. Два нетрезвых веселых слона ломились сквозь чащупоздравить выдержавшего экзамен студента. Яков не стал орать им в ответпостеснялся высоких персон, да и пациента не захотел будить. Все равно рано или поздно родственнички его отыщут.
Благородные господа обер-камергер и обер-гофмаршал переглянулись, с недоуменным презрением пожали плечами и неспешно удалились по тропинке, по которой, как видно, только что и пришли. Яков смотрел им вслед, угрызаемый жестокой змеей любопытствачто же это все-таки было? Фон Бюрен продолжал уничтожать своим хлыстиком весенние бутоны, а младший Левенвольд следовал за ним на небольшом расстоянии, ступая осторожно, чтоб не вляпаться туфельками в майскую глинистую лужу. Он переступил брезгливо через сонного весеннего ежика, отодвинул едва оперенные зеленью ветви и пропал за поворотомвслед за своим стройным, растерянно-надменным, великолепным спутником. В конце-то концов, ничего непристойного они не сказали и не сделали, но Якова озадачилаих беседа.
Шрифт
Фон