Жанна подняла глаза к небу. «Это - святой!» - подумала она.
- Брат,- сказал де Кергац,- ты знаешь, какую я избрал цель в жизни?
- О,- сказал Андреа,- благородную, святую цель!..
- И мне нужна твоя помощь, чтобы идти к ней.
Виконт Андреа вздрогнул.
- Я давно попросил бы вас сделать меня участником в ваших трудах, Арман, если бы был достоин делать добрые дела. Но увы! Что станется с богоугодным делом, когда оно пройдет через мои оскверненные руки!
- Брат! - сказал де Кергац.- Дело теперь не в том, чтобы только делать добро, а нужно наказывать и предупреждать зло.
Арман подал брату записки своей полиции.
Андреа прочитал их и, казалось, был очень удивлен.
- Итак, брат,- сказал де Кергац, - время обыкновенного покаяния и смиренного раскаяния прошло. Нужно сделаться снова сильным, разумным и ловким человеком, столь же смелым в добрых делах, каким ты был некогда в злых; одним словом, надо сделаться достойным противником шайки бандитов, которую я хочу уничтожить.
Андреа слушал внимательно и молчал. Вдруг он поднял голову, молния блеснула в его давно потухших и безжизненных глазах.
- Хорошо,- сказал он,- я берусь за это дело!
Граф де Кергац вскрикнул от радости.
- Я буду мстительною рукой, которая будет без отдыха преследовать тайных врагов общества; эту ассоциацию, место сборища, установления, начальников и членов которой не могли открыть ваши агенты, но я их открою, я
Говоря это, Андреа совершенно преобразился. Смиренный и согнутый под тяжестью раскаяния человек, кающийся грешник, занятый всецело умерщвлением плоти, выпрямился; его опущенные глаза заблестели и,стали смотреть смело. Госпожа де Кергац не без ужаса увидела перед собою прежнего баронета сэра Вильямса, дерзкого, ужасного Дндреа, бывшего так долго бандитом.
Но испуг Жанны был мгновенен, как молния. Баронет исчез, бандит Андреа умер. Перед ней стоял человек, преданный ее мужу, обществу, Богу; воин за великое дело человеколюбия.
В эту минуту дверь отворилась и вошла женщина.
Женщина эта была в черном платье и сером капюшоне свободных сестер милосердия, не дававших монашеского обета.
Как и виконт, эта женщина была тенью самой себя.
От прежней погибшей Баккара осталась только одна красота ее, сама Баккара исчезла в благочестивом самосокрушении и возродилась в сестру Луизу, кающуюся Магдалину, в женщину, очищенную любовью.
Баккара сохранила свою красоту, несмотря на свои горести и на свое раскаяние. Она была прекрасна, как и прежде, несмотря на старание скрыть под грубой одеждой свою дивную красоту, свой роскошный стан, который вскружил голову стольким молодым людям и довел их до отчаяния.
Только небольшой остаток очень простительного кокетства помешал ей срезать волосы - роскошные, белокурые волосы, которые покрывали ее, как плащом, доходя до пяток, когда были распущены. Но она так искусно прятала их под капюшоном, она была так смиренна и походка ее так скромна, что никто не.упрекнул бы ее в этой последней привязанности к мирским вещам.
Увидя ее, Жанна поспешно подошла к ней и взяла ее за обе руки.
- Здравствуйте, дорогая сестра,- сказала она.
Но Баккара, ангел раскаяния, поступила так же, как и Андреа, она отдернула свои руки и проговорила:
- Ах, сударыня, я недостойна поцеловать даже подол вашего платья. Тогда Арман де Кергац взял Баккара и Андреа за руки и сказал:
- Вы оба были падшими ангелами, но раскаяние возвысило вас, соединитесь же для общей пользы: вы оба, благородные отступники от зла, достойны того, чтобы сражаться под одним знаменем.
Баккара взглянула на сэра Вильямса и сердце ее похолодело. Ей показалось, что тайный голос закричал ей:
«Может ли таким чудовищам, как он, быть доступно раскаяние? Нет и нет!»
III.
В то время, как все это совершалось в отеле де Кергац, сцены другого рода происходили в другой части Парижа, то есть в предместье Сент-Онорэ, на углу маленькой улицы Берри.
Была уже глубокая ночь. Париж покрылся таким густым туманом, что омнибусы, публичные кареты и даже частные экипажи принуждены были прекратить езду. Газ не мог рассеять темноты ночи. Нужно было хорошо знать дорогу, чтобы не заблудиться в глухом квартале, называвшемся тогда предместьем Руль.
Однако, в то время, когда на церкви св. Филиппа пробило одиннадцать часов, несколько человек вошло с разных сторон на улицу Берри и, остановившись у дома, имевшего не только скромную, но даже подозрительную наружность и в окнах которого не было огня, вошли в него через дверь, ведущую в темный коридор, в конце которого находилась лестница. Но эта лестница шла не в верхние этажи дома, а спускалась под землю. Первый из таинственных посетителей сошел около пятидесяти ступенек вниз в совершенной темноте, ощупью, держась за перила лестницы.
Там его схватила чья-то рука и остановила. В то же время глухой голос спросил:
- Куда вы идете? Не пришли ли вы украсть мое вино?
- Любовь очень полезная вещь,- отвечал ночной посетитель.
- Хорошо,- произнес голос.
И вслед за тем отворилась дверь, луч Света осветил-лестницу и посетитель очутился на пороге подземной залы, заслуживающей быть вкратце описанной. Это была часть погреба, судя по своду и по дюжине бочонков, стоявших вдоль стен. На.них была положена доска, которая могла служить скамейкой. Посреди погреба стоял стол, на котором стояла лампа, а перед ним - кресло.
Это кресло было предназначено, вероятно, для председателя таинственного собрания. На столе, подле лампы, лежала папка с бумагами, довольно туго набитая. Тот, кто стал бы внимательно рассматривать бумаги, не мог бы понять, на каком языке и какими буквами они исписаны. Это были, необъяснимые иероглифы, сбор арабских и римских цифр и типографских знаков. Нужно было иметь ключ, чтобы понять их загадочный смысл.
Человек, стороживший вход подземной залы, ввел по очереди, делая все один и тот же вопрос и получая одни и те же ответы, шесть человек, закутанных в широкие плащи, что придавало им однообразный вид. После этого он старательно запер дверь и сел на кресло. Человек этот был очень молод, ему можно было дать не более восемнадцати - двадцати лет; но в лице его виднелась энергия, удивительное лукавство, непоколебимая смелость и необыкновенный ум, проявлявшийся иногда в гениальных выходках.
Он был одет как бульварный лев - так назывались в ту эпоху богатые и праздные молодые франты. У него было насмешливое выражение лица и самоуверенная походка; он дерзко закидывал назад голову, а по его взгляду было видно, что он нравственно господствует над шестью введенными им лицами.
О последних надо также дать некоторое понятие.
Когда каждый из них снял свой плащ, председатель собрания мог отличить насколько они не похожи друг на друга ни одеждой, ни возрастом.
Первый вошедший в залу незнакомец, занявший место у стола, был человек лет пятидесяти, высокий ростом, тонкий, украшенный многими орденами и носивший густые усы, окрашенные в черную краску; черный парик покрывал его голову, оплешивевшую от лет. Он казался светским человеком.
Председатель обратился к нему и сказал:
- Здравствуйте, майор, вы исправны.
Второй из них был человек лет тридцати; он носил длинные волосы и такую же бороду и имел вид художника.
- Здравствуйте, Фидиас,- сказал председатель, указывая ему место с левой стороны стола.
Третий был таких же лет, как и председатель. Он принадлежал к числу, тех молодых людей, которые носят черепаховый монокль в глазу, закрученные усы и маншеты, человек, которого можно встретить на всех первых драматических представлениях, во всех концертах и во всех гостиных полусвета. Как и у председателя, у него были живые глаза, прямой нос - признак сильной воли - и насмешливая улыбка.
- Здравствуйте, барон,- сказал опять председатель.
Четвертый человек не походил на трех описанных людей ни манерами, ни лицом, ни одеждой. Это был ливрейный лакей; но не тот обыкновенный, простоватый лакей, которого какой-нибудь купец или богатый дантист наряжают в шляпу с галуном или в красный жилет, но лакей хорошего дома, лакей наглый, пользующийся доверенностью господина и дающий ему, при случае, советы; человек среднего возраста, еще могущий ухаживать за горничными и, в случае нужды, годный для роли провинциальных дядюшек и деревенских нотариусов. Молодой председатель приветствовал его таинственно, по-масонски, а это означало, что он пользовался его уважением.