V
В продолжении трех или четырех лет после этого случая изо дня в день можно было видеть курьезную повозку, разъезжавшую по дорогам и проселкам в окрестностях Меригрина, управляемую тоже не совсем обычным образом.
Вскоре после получения пресловутых учебников, Джуд стал понемногу забывать злую шутку, сыгранную с ним древними языками. Мало того, его разочарование в свойстве этих языков, с течением времени внушало ему еще большее благоговение пред глубокой ученостью педагогов Кристминстера. Изучение всяких языков, древних или новых, представляло трудности, заключающиеся, как он теперь убедился, в самой их природе, и потому казалось ему геркулесовым подвигом, который сам по себе был для него дороже всякого диплома. Таким образом предстоявшие трудности не только не страшили теперь Джуда, а еще пуще подстрекали его юношескую любознательность.
Он всячески старался не быть в тягость своей суровой тетке, помогая ей по мере сил, и вот дела маленькой деревенской пекарни понемногу расширились. По случаю недорого купили старую клячу с понурою головою, да дешевую скрипучую тележку с верхом, обтянутым холстиной, и в этой скромной запряжке Джуд обязан был три раза в неделю развозить печеный хлеб по окрестным деревням и коттеджам.
Впрочем, оригинальность упомянутой повозки заключалась не столько в ней самой, сколько в том, как разъезжал в ней Джуд по дороге. Внутренность этой кибиточки представляла как-бы его учебный уголок. Как только коняга ознакомилась с дорогой и домиками, у которых ей приходилось останавливаться, Джуд предоставил ее собственному благоразумию в движении по дорогам. Усевшись поглубже, опустит он, бывало, вожжи, за ремень, предусмотрительно прибитый к стенке кибитки, заложит взятый с собою учебник, раскроет на коленях словарь и погрузится в разбор легких отрывков из Цезаря, Виргилия или Горация, запинаясь и спотыкаясь на каждом шагу, но с таким настойчивым усердием, от которого иной добродушный педагог мог-бы умилиться до слез. Впрочем, после долгих усилий Джуд добирался таки до смысла прочитанного, скорее угадывая, нежели понимая смысл подлинника, который иногда далеко расходился с его догадками.
В то время как Джуд корпел над этими старыми истрепанными учебниками, прежние обладатели которых вероятно давно уже покоились в могиле, костлявая старая кляча тихо обходила свой обычный круг, и Джуд отвлекался от классиков остановкой повозки и криком какой-нибудь старухи: «сегодня два хлеба, малый, да вот обратно один черствый».
Дорогой ему часто встречались пешеходы и повозки, которых он даже не замечал, и вот мало по малу в народе стали болтать, что малый вздумал соединять дело с забавой (как понимала его учение), что, если и было удобно для него, оказывалось вовсе не безопасным для встречных. Пошел ропот, а вскоре один местный обыватель просил даже ближайшего полицианта запретить мальчику булочницы читать на ходу повозки, и настаивал на необходимости изловить малого на месте преступления и представить в полицейский суд, для ареста за неосторожную езду по большей дороге. Вследствие этого протеста, полициант устроил Джуду, засаду и, застав его однажды с поличным, сделал ему подобающее предостережение.
Так как Джуду приходилось в три часа утра, топить печь, месить тесто и сажать в печку хлеб, который днем он развозил по домам, он ложился спать очень рано, и лишенный возможности читать своих классиков во время развозки товара, должен был совсем отказаться от занятий. Поэтому ему осталось только смотреть в оба, во все стороны, чтобы тотчас-же убирать свои книги, как только кто-нибудь показывался на дороге, особенно если это был полициант. Впрочем, надо отдать справедливость этому оффициозу, он не особенно следил за проездом Джудовой тележки, рассудив, что в таком глухом месте непосредственная опасность угрожала только самому Джуду, и потому частенько, завидев издалека его парусинную кибитку, оборачивался в другую сторону.
Однажды, когда Джуд, порядочно подвинувшись в своих занятиях он был теперь уже шестнадцати-летним юношей скандировал с грехом пополам «Carmen Saeculare», по пути домой, он заметил, что проезжает по высокому нагорью близ браун-хауза. Солнце заходило и одновременно с ним полный месяц выплывал с противуположной стороны. Воображение его было так поражено чудной картиной заката, что он невольно остановил лошадь, слез с кибитки и, оглянувшись, чтобы убедиться, что его никто не видит, опустился на колени на краю дороги с раскрытой книгой в руках. Обращаясь сначала к светлолицей богине, так кротко и ласково взиравшей на его усердие, потом к исчезающему дневному светилу, он начал:
«Plioebe silvarumque potens Diana!..»
Лошадь стояла смирно, пока Джуд не кончил гимна, который он даже повторил в порыве политеистического одушевления, на что никогда не решился-бы средь бела дня.
По возвращении домой, он долго размышлял о своем странном, далеко не ортодоксальном настроении, не приличном для будущего христианского пастыря. Все это навеяно чтением языческих творений! Чем более он думал об этом, тем более убеждался в своей несостоятельности для избранного поприща. Он опасался, что его пониманию не будут доступны настоящие книги, нужные в духовной профессии.
Ближайшим результатом таких размышлений было то, что Джуд заручился книгами свящнного писания, на греческом языке, и творениями отцов церкви, надолго ограничив ими свое чтение. Затем по воскресеньям он посещал окрестные церкви, разбирая латинские надписи пятнадцатого столетия на церковной утвари и могильных памятниках. В одно из подобных странствований Джуд встретил очень умную старушку, перечитавшую на своем веку все, что попадалось под руку. Она рассказала ему еще больше о поэтической прелести этого города света и науки, и мальчик настойчивее прежнего решался идти в Кристминстер.
Но как жить в чужом городе? Ведь у него не было никакого заработка. Он не знал никакого ремесла, которым мог-бы существовать во время прохождения учебного курса, потребующего, быть может, многих лет труда.
Надо сообразить, что всего нужнее для людей? Ну, конечно, пища, одежда и кров. Заработок от приготовления пищи мизерен; шить платье казалось ему неинтересным, тогда-как к архитектурной работе он чувствовал склонность. Городские жители строят здания, и вот он будет учиться строительному делу. Джуд вспомнил о своем дяде, отце кузины его Сусанны, мастере по металлу. Следуя по стопам дяди, он не мог ошибиться.
Для начала дела Джуд добыл несколько небольших каменных плит и, приостановив на время учебные занятия, посвящал свои короткие досуги копированию головок и других орнаментов в своей приходской церкви.
В Ольфредстоне был один резчик по камню, хотя и не важный. И вот Джуд, подыскав вместо себя помощника в маленьком деле тетки, предложил этому мастеру свои услуги за ничтожное вознаграждение. Здесь Джуд имел случай присмотреться по крайней мере к приемам каменотесной работы. Спустя некоторое время, он сходил к церковному подрядчику в том-же городе, и с разрешения архитектора, получил работу по ремонту старых церквей во многих селениях по соседству.
Не забывая, что занимается этим ремеслом только временно, в ожидании другой, интеллигентной работы, к которой считал себя более способным, он, впрочем, с увлечением взялся и за настоящее дело. Джуд имел теперь квартирку в этом городке, откуда возвращался в Меригрин каждую субботу вечером.
На этой работе застал Джуда девятнадцатый год его жизни.
VI
В один памятный день его жизни, приходившийся в субботу, Джуд возвращался из Ольфредстона в Меригрин около трех часов дня. Стоял погожий, теплый, нежный летний день и юноша шел с рабочими инструментами за плечами, причем маленькия долотца тихо позвякивали о большие резцы в корзине. По субботам он кончал работу рано, и на этот раз вышел из города обходным путем, по которому обыкновенно не ходил, чтобы, по поручению тетки, зайти на мельницу.
Джуд был в восторженном настроении. Ему грезилось уже как он удобно устроит свою жизнь в Кристминстере и как вступит, наконец, в тот храм науки, о котором так много мечтал. Он мог, конечно, отправиться туда и теперь, но предпочитал вступить в город с большей уверенностью в средствах к существованию. С чувством сладкого самодовольства, вспоминал он все сделанное им за последнее время. Время от времени он оглядывался по сторонам в этой новой для него местности, но весь погруженный в свои заветные думы едвали что-нибудь замечал.