Замри!
Леля тянулась с миской к полке, руки вверху на отлете, сама на цыпочках, попробуй-ка замереть, когда так стоишь. Но замерла. Что делать. Кто замирать не умеет, никогда тому людям глаз не отвести, не бывать тому невидимкою.
Бабушка глядела на Лелю весело: подловила, мол, за уши длинные лестелюбивые развешенные, и было это особенно обидно, не слушала Леля вовсе те похвалы неумеренные, мысли имела совсем другие, свои, и вообще посторонние. А хлеб и вправду хороший, и масло хорошее, так что нечего.
Стояла Леля из последних сил, лицо кровью налилось, руки вот-вот отвалятся, но стояла, не дрогнула, замертво скорее упадет, чем пошевелится.
Отомри, сжалилась бабушка.
Леля опустилась на лавку, с натугой перевела дух.
Ну и что? сказала бабушка осудительно. Чужие шли. Враги.
Не увидели, выдавила Леля чужим голосом. Мимо прошли.
Не увидели? обличала бабушка. А на что ты сейчас годная? Воздух ртом ловить и руками-ногами трястись? Ты отмереть должна такая, чтобы ножом в спину насмерть ткнуть. Стрелу послать через реку беспромашно. Каждое твое движение должно быть ловкое, ладное, чтобы посередине того движения замерев, стоять без усталости хоть бы и весь трехсветный день, чтобы варяги, в упор смотря, тебя не видели.
Ничего-ничего, мстительно сказала уязвленная в самое сердце Леля, я тебя тоже когда-нибудь подловлю.
Это навряд, уронила бабушка насмешливо. Не бывать тому, нерадива ты в учебе. Много проку бы от меня было при варяжьем налете, будь я такая. Сдернула, помнится, бабушка меня с полатей сонную, лук мне в руки, а мама шипит: "Скорей, скорей!", а трубы сигнальные в колодце под полатями ревут: "Буль-буль-буль!" Выскочили мы из дому, а они, варяги, вот они, тут.
Отчего же в других избах не слыхали сигналов колодезных?
Устали, верно. Да и выпито было немало. Дни стояли вот так же осенние, только кончилась охота с перевесами на птицу перелетную, сети еще не успели снять. Так и остались те сети в лесах, снимать их стало некому. Идешь зимой по лесу, а они качаются меж деревьев, все обледенелые и в снегу. Да. Варяги уменье волховальное не игрой проверяли, смертью, сильные были, умелые, хитрые. Стрелы из себя вырезали каленым железом безжалостно, яд-то был медленный. И я ночью болиголов-траву искала на запах, а запах у нее какой? То-то. И корней лютика тоже надергала я, а бабушка варила зелье, торопилась, боялась опоздать, а мама сторожила варягов. Сорвались бы с места ночью, вышли бы в Оку, лови их тогда Ну, что рот раскрыла? Муха влетит.
Леля слушала бабушку, как завороженная, а тут такие слова. Она, бабушка, всегда так, нечестно это, нехорошо. А бабушка продолжала с неумолимостью:
Почему злое это бесиво ядовитое мы варили с лютиком?
Потому что осень была, вот почему, хмуро отвечала Леля. И лютик был в самой поре.
Где лютейший корень берут, на реке, болоте? наседала бабушка.
В Занарье, вот где, сказала Леля и добавила язвительно, а теперь ты станешь спрашивать, какой лютик брать, а после
Ну и какой? открыто насмехалась бабушка.
Шеломный, вот какой, сердито сказала Леля и надулась. Потвора, надутостью внучки нимало не смутясь, ехидничала:
Вона как, шеломный, стало быть! Ай-да умница, ай-да знахарка, ай-да ведьма, прям-таки колдунья настоящая, впору требы творить. А если бесиво должно врага твоего в срок назначенный погубить? Пороть тебя некому, неуку.
Леля так возмутилась, что даже вскочила на ноги.
Неука? Я, по-твоему, неука? Ты меня нарочно сбиваешь, путаешь, да ничего не выйдет у тебя, потому что я знаю, да! Надобны сок болиголова, сушеный недозрелым мак, черемица или красавка, а корень того лютика шеломного я сперва выварю без кипения, вот так вот. Без лютика, если хочешь знать, такую отраву и не сварить. Не яд будет, а одни слезы. И варится бесиво на взваре из Перелет-травы так
Ты лучше скажи, на что отравленный жалуется?
То-то и оно, что ни на что. Если правильно сварить, сам не заметит, как помрет. А вот если сунуть в бесиво лютик шишечный, или, скажем, шеломный не выварить, станет отравленный вроде пьяного, на ногах не сможет стоять и, опять же, слезы
Ну-ну. Ладно. А чем то отравление лечится?
Чем травится, тем и лечится. А ты меня дразнишь. Нарочно дразнишь, чтобы злилась я, и от той моей злости ты веселишься, будто я чужая тебе. Не любишь ты меня.
Потвора засмеялась с грустной нежностью, сгребла внучку руками и притиснула к себе, как та ни сопротивлялась.
Не злю я тебя, глупенькая. А дразнитьда, верно, дразню. А ты не поддавайся и на лесть не ловись. Привыкай. Вырастешь, поймешь, для чего бабка твоя старая это делала. А люблю я тебя очень, кого же мне любить, кроме тебя, себя не за что, а тебя и просто так любится.
Леля перестала вырываться, громко шмыгнула носом и затихла у бабушки подмышкой.
А лютик и впрямь пора собирать. Нужный корешок. Во многих волховальных делах цены ему нет. Вот День Рожаниц отпразднуем, Купалу с Ярилою утопим, Осенины проводим и пойдем-себе. Что молчишь? Слышишь меня, или нет? А ну-ка скажи мне, как варить
3
К рассвету Бобровая Лужа была уже позади. Шел Облакогонитель напрямик даже и по гиблым местам, шел сторожко: не провалиться бы в какую трясину. Откладывать дела на потом обыкновения он не имел, время для тайных разговоров наиподходящее, самый разгар охоты с перевесами, глаз досужих нет, нет и длинных ушей.
Птица тянула на юг стаями преогромными, было ее в этом году без счету. Все селища, выселки и деревушки стояли пусты, даже в самом Серпейском граде кроме сторожи никого не осталось, ушли на лов, а сторожаее дело такое, мало ли что, птицу на ее долю и роды наловят. Где какому роду-племени вешать свои перевесы оговорено было заранее и условлено, и поставлены в нужных местах заметные знаки. Так что ежели кому надо для какого дела кого отыскать, сыщешь без труда, держи лишь глаза раскрытыми и на ходу не спи.
Начинать следовало с Бажана, потому и держал путь Бобич к дальним озерам, потому и вышел ни свет, ни заря. А начинать с него следовало вовсе не потому, что стал он со смерти Радимира старого вечевым старцем. Дело закручивалось похитрей.
Во время оно, когда был Бажан молодым, жена его, что ни год, рожала девочку. И дары Бажан Рожаницам подносил, и жену любимую, бывало, принимался поколачивать, ничто не помогало. Взял за себя еще одну жену, и с нею та же история. А уж когда состарился, поседел, когда на женщин и смотреть-то почти перестал и вовсе отчаялся, родила вдруг старая любимая жена сына, и в том долгожданном сыне он, Бажан, не чает души. Конечно, с одной стороны, он вечевой старец и хранитель заветов, но с другой-то, с другой
По родовому закону в восприемниках у него числился младший брат Дружина. Сам Бажан суровенек, натерпелся от него Дружина всякого за долгую жизнь. Вот и следовало подбросить вечевому в голову коварную мыслишку: а ну-как примется младший братец, буде перейдет к нему родовая власть, вымещать зло на несчастной горькой сиротинушке Божедаре, сыночке Бажановом единственном. А предлог для встречи есть прекрасный и самонужный, пришел Облакогонитель к старцу вечевому, сам пришел, не чинясь, дабы быть им заодно в великом и важном деле проводов Осенин. Чтобы День Рожаниц ни в коем бы разе соборно не праздновать, Велесу тяжкой обиды не наносить. Приказать это надо настрого, чтобы не как о прошлом годе, кто-то послушался, а кто-то и нет. Пусть тот день бабы сами празднуют, благо есть у них тайные обряды в обычае.
Меж дерев проблеснуло синевою. Вот и озеро. Осторожненько, чтобы шуму какого не поднять, да нечаянно в воду не плюхнуться, Бобич спустился к воде. Вода в озере была неподвижная, темная и холодная даже на вид. Вплотную к воде приступали огромные сосны, от тени тех сосен она казалась еще темней. Птицы на озере было великое множество, а где же ловцы? Бобич вгляделся.
Да, ловцы были тут, на озере, опытные ловцы, и работали они отменно. Молодые парни с подростками потихоньку отжимали птицу со всего озера в узкий его конец, к протоке, где угадывался между теми высоченными соснами просвет.
Времени, как прикинул Бобич, было предостаточно. Пока не отожмут Бажановы загонщики птицу вон до того островка, на крыло ее ставить не будут, иначе наберет высоту над озером, и поминай ее, как звали. Ну а от островка деваться ей будет некуда, назад стае не развернуться, вбок сосны не пустят, путь у нее один, над протокой, и тот путь, дело ясное, перевешен сетями. Матерая птица, может, еще и уйдет, а уж молодняку быть в сетях непременно. Вот тогда и начнется у Бажановых самая работа, и пока та работа не наладится, как ей следует идти, Бажан с ним, с Бобичем разговаривать не станет. Охота с перевесами есть дело такое, это не для брюхо набить уткою с яблоками или гусем с кашей, это для наиважного зимнего припаса.