Капитан протянул бывшему сержанту МР-38. Тот взял его и сказал:
Легкое оружие. Я пользовался подобным. Мы захватили их у немцев во время нашей первой атаки. Но винтовка для моих рук сподручнее. Штык более важен в рукопашной. Особенно когда нужно брать вражеские окопы.
Но это для вас, Васильев. Вот посмотрите на Рогожина. Он не слаб, но и не так силен. С винтовкой Мосина он не сможет так управляться.
Андрей ощутил на себе взгляды курсантов и смутился.
Я не хотел вас обидеть, Рогожин, улыбнулся капитан. Я только обратил внимание курсантов. С автоматом в руках солдат чувствует больше уверенности, если он не может вполне полагаться на свою силу и ловкость. Автомат МП не обладает хорошей прицельной дальностью. Но его конструкторы и мало думали об этом. В ближнем бою он просто незаменим. Так скажут многие, кому подобное оружие спасло жизнь
Глава 2Майор фон Дитмар.
Дабендорфская школа РОА.
Апрель, 1944 год.
Курсанты.
Дни обучения потекли быстро и незаметно, словно одно мгновение пролетел месяц. Андрей всего себя отдавал боевой учебе. Он познавал основы военного мастерства и на стрельбище показал лучшие во взводе результаты.
Он третьим преодолевал полосу препятствий, уступая лишь Игнату Васильеву и Роману Воинову.
Он быстро окапывался, и умело оборудовал огневую точку.
Он бросал гранаты и научился пользоваться огнеметом.
Курсантов готовили по ускоренной программе. Времени на учебу много отвести не могли. На фронте дела немцев и их союзников шли неблестяще. Дивизии вермахта отступали, отдавая завоеванные земли советам. И скоро им предстоит принять присягу РОА и отправиться на фронт
***
Андрей немного узнал тех, кто его окружал. Это были русские парни, по разным причинам оказавшиеся в учебном подразделении РОА. Были среди них сдавшиеся из страха за собственную жизнь. Были перешедшие на сторону немцев добровольно, вроде Игната Васильева. У каждого была своя история. И многие охотно делились ими.
Андрей заметил, что все хотят оправдать себя за то, что они перешли на сторону врага. Все искали причину, по которой они теперь станут служить немцам и воевать за рейх и за Адольфа Гитлера. Он и сам охотно говорил о том, как жил в Москве и отчего пошел на фронт.
Однажды его спросил Ваня Остапчук, из Киева:
Так ты собирался воевать за Родину и Сталина?
Когда шел добровольцем то да.
Стало быть, ты и сейчас веришь в справедливость большевистского дела?
На этот вопрос трудно ответить, Ваня. Да и боязно мне отвечать на него.
А мне вот не боязно, сказал Серега. Чего бояться? Настучит кто командирам?
Немцы на пустую болтовню внимания не обращают.
Ныне немцы другие стали. Сами видите, что на фронте происходит.
Похоже, что отвоюют большевики свои земли обратно. Но что потом? спросил Остапчук.
Андрей ответил:
И гадать не нужно. Они дальше пойдут.
Остапчук засомневался:
Пойдут ли?
Пойдут. Для Сталина война может закончиться только в Берлине.
Ну, до Берлина еще дойти нужно. А немцы это тоже сила.
Серега прекратил этот разговор:
Сколько же вы будете обсуждать, кто и зачем перешёл на сторону немцев? Перешли и перешли. Так получилось. И воевать придется. Потому я и учусь так хорошозабыться хочу. Я бы с бабой на сеновале забылся, но баб здесь почти нет.
Забыться говоришь? А я сам к немцам перешел. Никто меня не принуждал и не из страха сделал я это! зло заявил Остапчук. Чего меня принуждать. Я ненавижу большевиков!
И я также! заявил Игнат. Я в атаке жизни не жалел. Я медаль «За отвагу» заработал кровью. А затем перешел к немцам. Надоели комиссары! Поперек горла стали мне эти жиды!
Ты не был комсомольцем? спросил Андрей Остапчука.
Был. А как же. У нас все были комсомольцами. На заводе все молодые комсомольцами стали.
В Киеве было так плохо?
А тебе в Москве было хорошо?
Не могу жаловаться, признался Андрей.
Оно конечно. Ты ведь не сын рабочего.
Ты тоже, насколько я слышал, Андрей понял, что разговор становится жарким. Твой отец не землекопом был.
Нет. Не землекопом. Но я не сын красного профессора из Москвы, что жил в хорошей квартире и получал большое жалование. Сколько зарабатывал твой отец?
Не скажу точно. Но нам хватало на жизнь.
А нам нет. Мой отец инженер. Простой советский интеллигент, как любили говорить, с окладом 55 рублей в месяц. Моя мать стала инвалидом, после того как попала под машину. И пенсия у неё была 16 рублей. И заработка моего отца в строительном тресте едва хватало на продукты для матери и меня с сестрой. В 1938-ом отец устроился на вторую работу в институте повышения квалификации инженеров. И знаешь, сколько ему платили? 40 рублей. А 100 граммов хорошей колбасы стоило 2 рубля 70 копеек. Того мне по гроб мой не забыть!
Остапчук перевел дыхание и продолжил:
В 40-ом, помню, сестре купили пальто за 200 рублей. Когда я уже работал. Это для нас были такие деньжищи. Но выбора не было. Ей ходить стало не в чем. Она так тогда радовалась. Да что онавсе мы были счастливы от этой покупки. И ты говоришь о том, что я должен любить эту власть? Работать с утра до позднего вечера. И не пикни, что ты чем-то недоволен!
Оно так, согласился Серега Осипов. Я сам помню. Про колбасу мы только слыхивали, но не ели. Не то, что в Москве. А одежду я за отцом донашивал. Нового почти и не покупали ничего.
Андрей ничего не ответил им. В их московской жизни ни у него, ни у его друзей проблем такого характера не было. И сейчас он не мог возразить этому киевскому парню, что с такой злостью поносил большевиков.
И все бы ничего! продолжал Остапчук. Но я читал в учебниках по истории, как плохо жили при царе рабочие. И там хватили Ленина и Сталина за новую и счастливую жизнь, которую они подарили простому человеку. Но на деле я этой счастливой жизни не видел. Говорили нам учителя, что Сталин думает про нас. Но про мать мою кто думал?
Какое там! поддержал Остапчука Игнат Васильев. Подумал он! Может для москвича все и хорошо было. Моя бабка пятерых детей имела и без мужа их поднимала. В 29-ом году сдала она одну комнату приезжему инженеру в квартирке нашей. Чтобы детей накормить и внуков. И мы все 8 человек в одной комнатушке ютились. Так соседка, курва, настучала в милицию. Пришел участковый и орал на бабку, что де она наживается на горе трудящихся и жильем государственным спекулирует. Бабка у него в ногах валялась, прощение вымаливала, дабы дело не завел. Домишко государственным был.
И что? спросил Остапчук.
«Пожалел» он её и всего лишь из квартиры выбросил. И пошли мы все по чужим углам скитаться. И чего изменилось то? При царском режиме у дома был хозяин. Его эксплуататором окрестили и дома лишили. А потом стал домик народным. Народу, стало, принадлежать он стал. Вот моя бабка как многодетная и стала в двух комнатках жить. А потом её выбросили из квартиры. Из народной значит. Так в чем разница? Скажи мне, Рогожин, ты умный.
А что я сказать могу? Не знаю.
На фронте я воевал честно. Но где справедливость? И там её нет. Крысы штабные и пороха не нюхали, а орденами украсились. И жены у них походные. А меня едва в штрафбат не упекли из-за этого.
Из-за девки что ли? усмехнувшись, спросил Серега.
Из-за медсестрички, стал рассказывать Игнат. Её Машей звали, и давала она всем. Говорила, что ей нас жалко. Так и помрем женской ласки не изведав. А нам чего? Каждый день жизнью рисковали.
И что случилось? Андрей вернул Игната к сути рассказа.
Дак полковой переводчик, капитан, на неё глаз положил. Но мужик он дохловатый, очкарик такой. И стала она больше ко мне бегать.
Стало, не только из жалости давала тебе? засмеялся Иван.
Ну, мне не только, ответил на шутку улыбкой Игнат. Я ведь баб то на своем веку повидал. Мне на баб везло. Может оно от того, что я видный такой. Да и в койке кое-чего могу. А на фронте какие бабы? Кое-когда перепадали медсестры да прачки. Но все страшные такие. Где их брали только. А Машка она не такая была. Красивая.
И что капитан-очкарик?
Приревновал и особисту меня сдал, за разговоры якобы антисоветские. Думал в штрафбат отправят на три месяца. Но тот мужиком оказался толковым и все понял. Да и в роте я был солдат не из последних.