Подшиваю ко швам внутренний жирок, чтобы мочевой не прирос, куда не надо. Обмываем его физраствором снаружи, погружаем внутрь и в этот момент в моей голове звучит:
Он женат.
От неожиданности я вздрагиваю и едва не роняю иглодержатель. Дима смотрит на монитор, а я на него. Поворачиваю голову вправо и вижу Джая: так зовут моего Ангела. По виду обычный парень, брюнет, выше среднего роста, с суточной щетиной на щеках и ярко-голубыми весёлыми глазами. Одет в белую льняную рубаху с такими же широкими штанами, и ещё Он очень харизматичен. За спиной два белых крыла, без которых Его с лёгкостью можно было бы принять за обычного человека. Расслабленно сидит на полу операционной, оперевшись спиной с крыльями в стену, и отвлекает меня!
Димон-то? Ясен пень, он женат, мысленно отвечаю Джая. Я знаю это, не отвлекай!
Мне бы сосредоточиться
Я не про Диму говорю, поясняет Джая серьёзным голосом, глядя на меня снизу-вверх и не моргая.
Он говорит про мужчину, который недавно появился в моей жизни и раскрасил её яркими красками. Сейчас! Во время сложнейшей операции!
И, да! Ты делаешь целых две сложнейших операции: уретростому и цистотомию, кивает Джая, соглашаясь. Просто запомни это.
Не знаю, что и отвечать. Из ступора меня выводит Димка:
Давай я брюшную зашью, а ты стому делай, он обрабатывает руки и надевает стерильные перчатки.
Видимо, я действительно зависла. Вручаю ему зажим, а сама переключаюсь ниже, чтобы соединить микроскопическими шовчиками слизистую оболочку уретры и кожу. Тут нужен шовник, который не рассасывается. Третий Четвёртый Пятый шов Дима заканчивает шить брюшную.
Димыч, констатирую неизбежное. У меня сейчас истерика начнётся
На что он спокойно говорит:
Подожди, зашей сначала, и поглядывает на приборы: кот стабилен.
Цитирую его фразу своей психике, она соглашается подождать. Сжимаюсь внутри ещё больше, умоляя себя подождать до конца операции.
Этот ад длится уже три часа. Шью. Инструменты микроскопические, нитки тонкие, работа ювелирная. Чем дальше шью, тем лучше и быстрее получается.
Наконец, стома готова. Извлекаю катетер, аккуратно провожу внутрь тонкую трубочку она не даст стоме зарасти, пока срастаются швы. Подшиваю её к коже живота, чтобы не вывалилась. Промываем мочевой ещё раз: жидкость вливается внутрь, затем выливается наружу: всё функционирует, как надо. Разгибаюсь
Джая уже нет. Там, где Он сидел пусто, только на полу лежит пара больших белых перьев.
Поздний вечер. Рыжику надет воротник и памперс, докапана капельница. Кладу его в бокс, в тепло, где он постепенно приходит в себя. Пишу назначение, преисполненное восклицательных знаков, про промывание мочевого, капельницы и снятие швов. Пока я пишу, ребята отмывают операционную и инструменты, хотя вовсе не обязаны этого делать.
Заглядываю к ним:
Спасибо вам, ребят Дим
Димка отвечает стандартной фразой всех скромняг-анестезиологов:
А я чо? Я ничо. Только пофол добавлял.
Звоню в такси. Девушка-диспетчер решает, что я пьяна: такой у меня голос а-ля «мномномном».
Куда поедем-то, девушка? снисходительно спрашивает она.
Говорю адрес тем же жёваным голосом.
Водитель приезжает через пять минут, настороженно смотрит на меня, наклонив голову и наморщив лоб. Сажусь назад. Едем по ночному городу.
Он женат, напоминает мне Джая и уточняет, и я сейчас не про водителя такси.
Честный и прямолинейный, как никогда, Он сидит рядом и тихо шуршит крыльями за спиной, устраиваясь удобнее.
Нет. Этого не может быть, сопротивляюсь я, чувствуя во рту металлический, словно у крови, вкус правды.
Сыну десять лет, Джая, как будто разговаривает сам с собой. Простые слова складываются в жестокие фразы.
Прекрати! Прекрати же! Перестань! зажимаю уши руками. Хочется Его ударить.
Спроси сама, заключает приговор Джая и вдруг детским, едва поставленным голоском, начинает петь песню: «Зореньки краше и солнца милей та, что зовётся мамой моей»
О, боже, только не это! Он намекает на то, что я рискую разрушить чужую семью и сделать несчастным их ребёнка!
Водитель такси настороженно поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Весь диалог происходит у меня в голове, но от этого не легче.
«Мамочка, милая, мама моя, как хорошо, что ты есть у меня!» продолжает Джая тем же детским голосом.
Замолчи! Замолчи! Я спрошу его, спрошу, только замолчи!
Он замолкает и оставляет меня, исчезая.
Куда едем-то? раздаётся настороженный голос таксиста.
Называю адрес.
Сейчас слишком поздно звонить, но я набираю нужный номер. Как же это Как же Наконец, дозваниваюсь.
Алло Скажите, пожалуйста, Вы женаты? Это правда? спрашиваю, даже забыв поздороваться.
Здравствуйте. Да, это правда, просто отвечает тот, кому я звоню. Говорит так, как будто по-другому и быть не могло.
Вы женаты, да? в громком отчаянии спрашиваю я ещё раз, как будто одного раза недостаточно. Я не верю. Я просто ослышалась.
Таксист вздрагивает и пугается, как будто вопрос задан ему. Из телефона раздаётся короткое:
Да.
С этим коротким словом чёрным мраком на меня обрушивается темнота. В одну сотую доли секунды, словно от нейтронной бомбы, в моём мире умирают все реки, все леса, вся трава, всё, и эту смерть вызывает всего лишь наличие другой женщины, которая даже не подозревает о том, что способна вызвать подобное одним своим статусом жены.
Я оказываюсь глубоко под водой, с заложенными наглухо ушами, потерянная к любому проявлению со стороны. Мозг оглушён на этой давящей глубине нет ни одной мысли, ни слова. Словно выжженное от горизонта до горизонта чёрное поле внутри моего мира, внутри меня.
Вся моя вера во Вселенную, в то, что будет и у меня пироженка с ягодкой, а не одни чёрствые печеньки, погрызанные мышами, всё это огромным небоскрёбом обрушивается вниз, осев тучей пыли: разочарование настолько глобальное, что даже мысль о смерти не кажется оптимальной. Это похоже на нож, воткнутый между лопаток, прямо в Анахату. Как будто я бежала по цветущему лугу и на полной скорости, подвернув лодыжку, в полёте провалилась в глубокую яму, на дне которой торчат ржавые колья.
Моя вера убита навсегда. Ошибиться более жестоко было невозможно. Несмотря на ночь, темнота вокруг сгущается ещё больше. Фонари вдоль дороги едва освещают мой ад слабыми мелькающими огнями.
Между тем, в телефоне я продолжаю слышать:
Надеюсь, наше общение не прошло даром. Здоровья и удачи.
Ненавижу это слово: «Удачи». Какой ещё, на хрен, «удачи»?
Я только хотел Вам помочь, объясняется он, как будто медленно прокручивая нож между моих лопаток. По часовой стрелке. Ничего быть не могло.
Вы мне очень помогли. Однозначно, замечаю я дохлым голосом, и это истинная правда.
Глубокий вдо-о-ох! Воздух застревает где-то посередине грудной клетки, уткнувшись в Анахату. Понимаю, что сейчас задохнусь.
Благодарю за понимание, говорит в это время он и вешает трубку.
Тупо смотрю на телефон, всё ещё из глубины океанской впадины и в предвкушении близкого удушья сиплю водителю:
Остановите здесь
Ладно, с облегчением громогласно отвечает таксист, притормаживая у обочины. Отпускаю его.
Всё зря. И я, зря. Иду по обочине скоростной трассы. Наконец-то прорываются слёзы. Мне нужно лекарство от душевной боли, а, точнее говоря, от безнадёжной любви и своей врачебной несостоятельности.
Влепив руку в лицо, я плачу и плачу, слёзы просачиваются сквозь пальцы, бегут обжигающим, словно кипяток, потоком, и это отчаяние хуже смерти. Сверху ярким белым пятном светит Луна, и от этого сгущённая ночь только чернее. Носовой платок быстро превращается в мокрую тряпку.
Потом я рыдаю в полный голос, зажав рот ладонью, со всхлипами, с подвываниями, в полный отчаяния голос. Этим и хороши автострады можно вдоволь наораться, всласть.
К утру слёзы окончательно заканчиваются.
Глава 2
Мы уже в аду.