К. ЖаковИз жизни и фантазии
Несколько слов от автора
Предлагаемый сборник рассказов явился плодом «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет», как попытка воспроизвести безумие жизни и мудрость бытия, диссонансы житейских событий и гармонию во Вселенной. Противоречия взволновали душу, созерцание «сказки бытия» успокоило сердце. Стремление вдаль, неудержимое, неутомимое влечение к бесконечному спасает человека.
Слабовольный философбродяга Назарьев («На берегу Днепра») гибнет жертвою жизни, повиснув между двумя безднами: жаждой истинной красоты и гнетом безжалостной житейской прозы.
«Безумный» (В «Дневнике Безумного») спасается, приспособившись к жизни, женщиною притянутый к земле.
Феофил же («Дорогое счастье») успокаивается найдя «в конечном Бесконечное» и мирно сливается с природой, победив житейские волны.
В этих рассказахборьба с жизнью, подчинение ей и победа над ней. Постепенно освобождаясь от условностей и давления действительности, появляются Венулитто и Мили-Килипростецы, победившие не только обычную жизнь, но и обычный разум, обычную мораль, обычное (общепринятое) искусство: «Бессознательное премудро».
«Неве-хеге» последняя жизнь на земле, после чего начинается новая жизнь иных существ на новой планете, ибо за пределами этой земли лежит Беспредельное.
К. Жаков.
1907 г. Февраль.
I
На берегу Днепра
Иван Степанович Назарьев жил в Киеве. Он был «без места и занятий», хотя в нем было ума палата и он имел диплом филологического факультета Московского Университета.
Я с ним познакомился совершенно случайно. Раз шел я в столовую и встретил человека, весьма плохо одетого, который обратился ко мне с вопросом: «вы люди»?
Да, сказал я.
Нет, я вам не верю, с живостью возразил человек. Я сейчас встретил студента, попросил у него двадцать коп. на хлеб и чай, и он послал меня к чорту. Неужели вы люди?
Что ж, пойдемте я вас угощу чаем.
Мы зашли в ближайший трактир.
Мой новый знакомый был не кто иной, как Иван Степанович Назарьев, о чем он сообщил очень отчетливо, причем показал свой диплом.
Мы сели в угол и заказали чаю.
Люди измельчали, сказал мой собеседник, занимаются пустяками. сердце их очерствело.
Про кого вы это говорите, Иван Степанович?
Да про студентов, профессоров также. Возьмем напр. вас, филологов. Вы чем занимаетесь? Психологией у профессора Васильева? Толкуете, где материя, там и душа; неужели в печке есть душа? А? скажите, ради Бога. Как вам не стыдно? Были философы, Огюст Конт, Герберт Спенсер, а теперь чему вас учат?
Там еще другой у вас есть, профессор Геронтьев. Как-то он сидит на бульваре, я подхожу к нему и спрашиваю; «что мол, из чего построен мир, профессор философии»?
Из идей Платона, он мне ответил. А каково?
И, отшатнувшись от стола, Назарьев нервно захохотал. Философы?!
А о нравственности вашей я уж не говорю, продолжал он, ницшеянцы вы все, последователи сверхчеловека. Что такое добро и зло, вы не знаете, вы в потьмах ходите Соловьев написал «Оправдание добра», вы не читаете, вам нужно новое, оригинальное
Но вы, робко прервал я Назарьева, такой интеллигентный и развитой человек как же вы?
Понимаю ваш вопрос, сказал он, и гордая усмешка прошла по его лицу. Не спешите, молодой человек, узнать мою жизнь, нет, все вы так, напоили чаем золоторотца и сейчас же за это хотите душу его узнать, подождите немного.
Вот вы, опять прервал его, чтобы загладить дурное впечатление, о философии говорите, какая же система по-вашему верная?
Моя, громко сказал он.
Атомысущность вещей, думающие иначедураки Но число атомов ограничено в природе.
Неужели, по-вашему, мир конечен?
Да.
Я с вами не согласен.
Мне это совершенно все равно, согласны вы или нет. (В мире существует все, а все нечто определенное, значит оно конечно).
Я Назарьеву стал возражать, он повышал свой голос. Я за ним. Мы на первый раз рассорились, и, не допив чаю, ушли из трактира. Я ушел направо, а Назарьев с гордостью направился налево. Через два дня мы снова встретились
Ну, что? истина горька? Не можете выносить, что мир конечен. Терпи, сказал мне он.
Да, делать нечего, ответил я ему.
На этот раз мы с ним пошли чай пить на край города; по дороге я мог внимательнее осмотреть своего нового знакомого. Он был среднего роста и довольно плотен, хотя в плечах не широк. Лицо угловатое, нос довольно большой, рыжая борода и жесткие волосывсе это напоминало «предпринимателя», мелкого торговца, но смелого, самоуверенного и удачного. Походка Назарьева была «крутая», как и речь его. «Удивительно, думалось мне, что при такой наружности он однако имел душу неудачного философа».
На краю города мы вошли в грязную чайную. Там народу было много; здесь всегда собирался рабочий люд с окраин. Хозяин, человек высокого роста, внимательно осмотрел нас обоих из-за прилавка. Мы сели за чай. Назарьев заметил, что костюм его производит неприятное впечатление на публику и пришел в гневный экстаз: захотел показать всем «самого себя». Когда уж мы пили чай, он спросил меня.
Как ты думаешь, по какой линии движется земля?
Я был удивлен элементарностью вопроса и звучностью голоса, каким он был предложен.
По эллипсу, ответил я.
Назарьев, взглянув на публику, сказалдурак!
Я был в студенческой форме. «Оборванец учит студента», у всех промелькнула мысль, и многие прислушались к нашему разговору.
Конечно, не совсем правильный эллипс, тут притяжение планет, оправдывался я.
Дурак! Гремел Иван Степанович.
Как же иначе. Это же и в астрономии так.
Дураки вы все, студенты и.
Не ругайтесь же, вы скажите, по какой линии движется земля.
Земля движется по винтовой линии.
Как же это так?
Вот так, вдохновлялся мой собеседник. Близко стоящая публика была удивлена его мудростью и громким голосом. Сам высокий хозяин из за прилавка взглянул на него с должным уважением.
Вот так, говорил Назарьев. Солнце движется или нет?
Да.
То-то вот и есть. Земля вокруг солнца, а оно вперед. Что будет, умники? Громогласно закончил аккорд своей мысли мой вдохновенный философ.
После этого случая наше знакомство стало теснее.
Много у нас было споров с ним. Часто мы садились за обед искреннейшими друзьями, но, подняв философский вопрос и не согласившись в принципах о сущности вещей, расходились, не дотронувшись до пищи. Все же мы были большие друзья и не раз вели чистосердечные разговоры о беге жизни.
Раз Назарьев пришел ко мне пред обедом и заявил, что сегодня у нас будет прощальная беседа. Я наскоро оделся и собрался с ним за город, в пригородный, уютный трактир, чтобы там всей душой предаться искреннейшей беседе. В предчувствии интимных, тайных мыслей мы спускались по светлому бульвару, усаженному стройными тополями, к окраине города.
Перед нами расстилался синий горизонт. У подножья города длинное предместье тянулось по житомирскому тракту.
По ней извозчики ехали туда и сюда, стада коров шли по краю дороги, за ними свиньи куда-то бежали.
Далее за предместьем зеленый холм возвышался, на нем белая церковь, далее леса, за лесом в голубой дали окрестные деревни. Мы спустились и пошли по песчаной дороге, то и дело встречая хохлушек в их белых, украшенных пестрыми, яркими узорами, костюмах. Назарьев молчал, я наблюдал за ним. Уж близко назначенное место. Вононо! Маленький, деревянный домик с вывеской, приятной нам, «Чайная». Зашли и сели в отдаленный угол.
Народу здесь всегда было мало. Только два-три чумака с кнутами в широких шароварах и в высоких шапках столпились, у прилавка и что-то рассуждали с рыжебородым хозяином.
Назарьев сел за стол, тряхнул головою; приподнял нос и, как бы понюхав воздух и оставшись им доволен, он сказал:
Да-с, прощай, еду, уезжаю навеки из этого города, чтобы более не возвращаться в него.
Я опешил. Я всего ждал, только не этого.
Что вы, Иван Степанович?
Да-с, решено. Судьба грустная моя слеза показалась на глазах Назарьева, потекла по морщинистой щеке и застряла в рыжей бороде его.