Сюда мощёная дорога уже не доходила. Голая земля была присыпана тонкими, как кружево, прошлогодними листьями. На кладбище не было ни души. Начинало темнеть; каштаны тянули к небу острые ветви, словно желая схватить сумерки и подтащить их поближе, ускорив смену дня и ночи, хода времени, торопя тепло, чтобы побыстрее раскрылись листья. Мы пошли дальше, через северную пашню. В потёмках легко было запнуться о борозды в земле. В чьих-то далёких дворах жёлтыми квадратиками зажигались окна.
Ну вот и пришли, выдохнул Чернокрыс и остановился.
При виде дыры в земле меня проняла дрожь.
Она же маленькая!
Естественно, согласился крыс. Я вырыл узкий лаз с умыслом.
С каким ещё умыслом?
Когда я начал рыть, мне пришло в голову, что там, где есть дети, с большой вероятностью есть ещё и взрослые. Женщины, мужчины. И мои подозрения не беспочвенны, не так ли?
Ну да, верно, промямлил я.
Мм! А женщины и мужчины мне в моём лазе совершенно не нужны.
Почему это? спросил я.
Кто их знает, вдруг они окажутся опасными злодеями. Крыс зажмурился.
Это верно, согласился я, потому что тут крыс был прав. Но меня всё-таки пугало, что дыра такая тесная.
Предлагаю поторопиться, пискнул Чернокрыс. Барсучиха как раз готовит ужин. Если фазанье жаркое остынет, оно станет жестковатым.
Я помотал головой и сказал:
Не пойду. Боюсь.
У крыса в глазах появилось смятение.
Ну а ты, малыш? Он посмотрел на Мортимера. Что ты скажешь, мой юный друг?
Ни он, ни я в эту дыру не полезем, сказал я. Нам пора домой. Пошли, Мортимер.
Я потянул Мортимера за собой через ухабистую пашню. Он шёл неохотно, несколько раз обернулся и чуть не упал.
Может, хоть попробуем? сказал он. Может, лаз только в начале такой тесный?
Мы и так задержались. Глупо было вообще сюда бежать.
Вскоре нас догнал крыс.
Зачем такая спешка? запищал он. Заверяю вас, бояться совершенно нечего. Я поползу за вами и, если вы застрянете, подтолкну.
Отвяжись! Я вдруг понял, что не верю ни единому слову этой твари, в ней было что-то угодливое и лживое. Отвяжись, а то я тебе хвост надеру!
Крыс живо попятился.
Н-ну что ж, я не настаиваю. Если вам моё предложение не подходит, я могу обратиться к кому-нибудь ещё. Полагаю, он огляделся, я вернусь сюда, когда рассветёт. Если я верно проинформирован, дети с наступлением вечера отправляются в кровать. Прощайте, мальчики. Жаль, но таково ваше решение.
Крыс повернулся и убежал. Возле дыры в земле он остановился, в последний раз бросил на нас грустный взгляд, юркнул в лаз и исчез.
Мы перепрыгнули канаву, вернулись на дорогу и торопливо зашагали через кладбище. Я видел, как светятся на краю больничного двора белёные стены мертвецкой. Потом мы миновали школу и мастерские. На мосту уже побывал фонарщик. При виде язычков пламени сердце у меня забилось медленнее. Но Мортимер явно загрустил. Я остановился в слабом свете фонаря и взял его за руку.
Этот крыс хотел нас обмануть. Ты же сам понимаешь.
Откуда тебе знать?
В конце лаза нет никаких зелёных лугов и никакой королевы. Крыс хотел заманить нас в ловушку и погубить.
Зачем?
Я не ответил, потому что сам не знал зачем. Мне хотелось стереть из памяти и крыса, и его речи, никогда больше о нём не думать.
А теперь бегом, сказал я. Монетка у тебя?
Мортимер сунул руку в карман и наморщил лоб:
Нет.
Когда я услышал «нет», то чуть не задохнулся. Сердце словно задёргалось на привязи, а холодный пот пронзил кожу тысячью булавок.
Мортимер, если ты потерял деньги Тюра меня до полусмерти прибьёт. Ну пожалуйста, скажи, что монета у тебя.
Мортимер поглубже порылся в кармане и вдруг просиял:
Вот она! Застряла в подкладке.
Мортимер вытащил руку, но вместе с монетой выворотил наизнанку весь карман. Монетка описала в воздухе дугу, со звоном приземлилась на булыжники и покатилась. Я бросился было за ней, но сразу понял, что не успею, понял, какая катастрофа сейчас произойдёт. Когда она перекатилась через край и упала в воду, я лишь коротко, отчаянно простонал и с размаху лёг на перила. Там, где канула монета, расходились по воде маленькие круги.
Вот и всё, Мортимер, прошептал я.
Стоглазая палка
Сейчас я поднимусь по двум лестницам и войду в нашу комнату, думал я, стоя в подъезде. Кругом темнота в мастерской хотя бы были керосинки на потолке. Я поднимусь по двум лестницам, открою дверь и сразу же всё скажу. Тюра возьмёт палку, побьёт меня, а потом всё кончится. Потом мы с Мортимером ляжем, и я, может, буду плакать, потому что палка бьёт больно, но я буду плакать и от радости, потому что худшее позади. Утром, когда я проснусь, спина у меня будет в синяках. Я встану, и будет больно, но я обрадуюсь этим синякам. Потому что синяки означают, что худшее позади.
Всю дорогу до дома Мортимер молчал, а у дверей посмотрел на меня блестящими от страха глазами. И сказал он, который почти никогда ни за что не просил прощения:
Прости меня, Самуэль.
Ты не виноват, ответил я. Всё вышло случайно. Пошли.
И я поднялся на второй этаж, в нашу комнату. Мортимер шёл следом. На первом этаже я услышал, как ссорятся соседи; где-то наверху кричали дети. Во дворе кто-то пел. Когда мы поднялись на второй этаж, я сразу открыл дверь.
Тюра с мокрыми от пота волосами лежала в кровати. Пламя вовсю горело в лампе, хотя это и было расточительством. В комнате стоял сильный запах, но пахло не полиролью. Запотевшее окошко плакало. Тюра подняла голову, и лицо у неё перекосилось от злости.
Явились, проскрежетала она. Где вас носило?
Мы потеряли деньги, ответил я, потому что уже решил, что именно так и сделаю. Скажу сразу, чтобы всё побыстрее кончилось.
Тюра уставилась на меня. Понять, о чём она думает, было невозможно. Наконец она спросила:
Что-что вы сделали?
Потеряли деньги. Которые получили от старшего мастера. Двадцать пять эре. Монета упала в реку.
Тётка со стонами выбралась из кровати. Палка гнусная, отвратительная палка, которая обычно бывала засунута за комод, стояла теперь прислонённая к изголовью кровати. Тётке она, конечно, была нужна, чтобы ходить. Сжав клюку, Тюра, хромая, приблизилась к нам и, не говоря ни слова, сунула руку мне в карман штанов. Потом в другой карман. Значит, она всё-таки думала, что я утаил монету. Припрятал, чтобы купить себе конфет.
Я правду сказал. Мы остановились на мосту поговорить
О чём?
Я колебался, зная, что она не поверит моему рассказу о говорящей крысе. Если я выступлю с этой историей, она только пуще разозлится. Нет, про Чернокрыса лучше не упоминать.
Ни о чём особенном. Я только хотел убедиться, что монета всё ещё в кармане у Мортимера. Когда он полез проверять, она выскользнула и упала в воду.
Тюра прищурилась:
В кармане у Мортимера?
Я кивнул.
Ты что, разрешил брату нести монету?
Да.
Почему?
Чтобы чтобы порадовать его, промямлил я.
Порадовать?
Я снова кивнул.
Тюра долго стояла молча, полуоткрыв рот, как будто не могла уразуметь услышанное. Потом вдруг обыскала карманы Мортимера, но и там ничего не нашла. И ей пришлось поверить, что монета упала в воду. Губы у неё сжались, глаза выпучились.
Как ты мог? закричала она. Как ты мог доверить ему деньги? Он же ещё маленький!
Может, пойти поискать? торопливо сказал я. Ну, то есть завтра утром?
Тюра хрипло, горько рассмеялась:
Поискать? Ты что, умеешь плавать?
Нет, прошептал я.
Я смотрел, как её рука крепче обхватывает клюку, как проступают костяшки под тонкой кожей.
Нет, ты не умеешь плавать. И я не умею плавать. А маленький болван, которому ты отдал мои деньги, и подавно не умеет. Я просрочила с платой квартирному хозяину, в продуктовой лавке у меня долгов по горло. Да ещё мы, трое бедолаг, не умеем плавать. Что мне, по-твоему, делать?
Я тяжело сглотнул, стараясь не смотреть на узловатую палку как же я её ненавидел! стараясь не думать об ударах, о том, какой жгучей бывает боль, когда лопается кожа. Палка была усеяна глазками от сучков, напоминающими злобные зенки.