Старик Талент сменил ряд тростей, пока Чарльз рос, но последняя, которую он срезал, была последним разом, когда он вообще делал что-либо. Чарльз вонзил нож для тростника в него, разбросал его кишки по тростниковому полю, счастливо втаптывая ногами внутренности старика в грязь, и ушел, никогда не оглядываясь назад.
С той поры Чарльз никогда не был более в состоянии глядеть человеку прямо в глаза. За исключением того случая, когда убивал его.
Уилсон изучал согнутую осанку Чарльза, его склоненную голову и спросил:У вас есть, что сказать мне, Чарльз?
Ответ пришлось довольно долго ждать, но, в конце концов, он услышал:Мне не остается ничего, кроме того, чтобы сделать то, что должно. Мы должны были сделать это тогда, когда наткнулись на них. Но или тогда, или теперьвсе равно. Это все, что я хочу сказать.
Уилсон знал, что это значило. Чарльз любил убивать. Чарльз всегда нуждался в этом. Это был единственным временем, когда он чувствовал себя сильным и контролирующим все.
Оба других были не намного лучше. Громвичу, хотя и бандиту, может быть, не нравилось убивать настолько сильно, насколько Таленту, и он не соглашался с этим так же быстро, как Кэннон, но и тот был не против. Да и Уилсон знал, что и он сам был едва ли лучшим, чем любой из них. Он любил думать, что разница делала его немного выше, но на самом деле плохо себя чувствовал от того как жил, и какой выбор сделал.
Кэннон сказал:Мы заполучили патроны, и с нашим провиантом не все так уж плохо. Кроме того, мы можем охотиться на животных. Если мы не поймем этого, то долго не продержимся. Кто-то постоянно обкрадывает нас, скоро нечем будет наполнить и табакерку. Некоторые уже грызут кости. Я говорю, что мы должны сделать что-то, даже если это будет неправильно.
Уилсон ощерился гнилыми зубами:Черт возьми, ребята, мы всегда что-либо делали неправильно, не так ли?
Это, правда, сказал Кэннон, но теперь мы должны поступить правильно для самих себя, даже если это будет нехорошо для этих паломников.
Они говорили с нами, и не единожды, сказал Громвич. Я не думаю, что они так уж ничего и не подозревают, но если это так, им, похоже, совершенно наплевать. Они будут рады избавиться от нас. Ты же видел, какими нервными они были? Особенно, эта девка.
Я думаю, что они размышляют, а если бы мы собирались что-то сделать, то уже бы сделали это, сказал Кэннон. Таким образом, мы можем застать их врасплох. Накинемся на них, как ястребы Кроме того, я бы хотел немного пообщаться с этой девчонкой. Посмотреть, хорошо ли она сформирована.
Звучит неплохо, и я бы тоже не отказался, сказал Громвич и потряс фляжкой. К тому же, возможно, у них где-то припрятано еще немного виски. Меня уже тошнит от воды.
Уилсон на минутку задумался, изучая своих товарищей, сейчас он ненавидел их, как никогда раньше. Он не мог представить, что позволит втянуть себя в такой беспорядок. Ему хотелось, чтобы он никогда не оставлял бокс. Чтобы никогда не было того боя, который изменил бы его жизнь. Он не должен был этого делать. Не ради денег. Не ради любого иного повода. Он должен был драться, прилагая все усилия. Ему нужно было стать тренером, или даже секундантом. Он должен был сделать очень много вещей, но не сделал ничего из этого.
Уилсон подумал:Если бы я только мог начать все сначала Но затем взял себя в руки:Да, если бы, да кабы сивому коню, да чёрную гриву, был бы тот буланый.
Уилсон повернулся в Громвичу:
Ты останешься здесь, а мы пойдем.
Я? спросил Громвич. Но почему я?
Потому что я так сказал, ответил Уилсон. Если же этого не достаточно, может быть, мне нужно напомнить тебе, кто здесь главный. Без меня ты до сих пор был бы легионером и глотал бы песок в пустыне.
Нет, сказал Громвич. Мне не нужно ничего напоминать. Но эта девушка
Выбрось это из своей головы, сказал Уилсон. Мне не до этого. Если мы должны убить их, то сделаем это быстро и уберемся оттуда. Мы сделаем только то, что должны сделать, и никаких развлечений.
Что ж, сказал Громвич. Как тогда насчет виски?
Просто, приглядывай за лагерем, сказал Уилсон, после чего вернулся к остальным сообщникам. Ну что ж, давайте приниматься за дело.
Юджин Хенсон встал со складного стула, поправил накинутый на шею ремень фотокамеры, вытер с лица пот, положил руки на бедра, потянулся спиной и принялся изучать джунгли. Они были темными и зелеными, были наполнены звуками животных и жужжанием насекомых. Были влажными и неуютными. Ноги Хенсона болели. Насекомые искусали почти все части его тела, он устал и его лихорадило. Несмотря на это, Юджин любил джунгли. Его профессия и красоты джунглей загнали его в эту фотографическую экспедицию. Он жаждал заполучить фотографии, которые никогда до этого не делал: фотографии обезьянолюдей, которые, как считалось, обитали в этой части Африки.
Если отбросить все легенды, то доказательства этого были весьма незначительными, но Хенсон был уверен, что эти обезьянолюди существуют. Обезьянолюди, скорее всего, были родственниками йети и сасквача. Он исследовал тех уже на протяжении многих лет. Делал гипсовые слепки их следов. Разговаривал с очевидцами. Но, благодаря этой поездке в Африку, фотограф решил доказать их существование, решил окунуться в среду, где пока не ступала нога ни одного белого известного ему человека, и, в конце концов, при помощи своей фотокамеры засвидетельствовать раз и навсегда, что обезьянолюди из Африкиэто больше, чем просто легенда, и что эти существа жили рядом с руинами древнего города, называемого Ур, затерянного где-то на развалинах некогда величественного, черного королевства.
Хенсон сверкнул зубами в улыбке, рассуждая про себя:К тому же это, черт подери лучше, чем аудитория. Во всяком случае, он никогда не чувствовал себя доктором философии. И с тех пор, когда он заинтересовался такими вещами, как сасквач, йети и обезьянолюди из Африки, его коллеги из техасского университета не всегда были склонны думать о нем, как о докторе философии. Он, безусловно, и не был похож на такового. На самом деле Юджин даже тайно гордился этим. В свои сорок Хенсон был уже в несколько худшей форме, чем ещё каких-либо пять лет назад, но до сих пор являлся крепким и сильным, и до сих пор имел те особые качества, благодаря которым стал отличным защитником футбольной команды Лесорубы из государственного университета имени Стивена Ф. Остина. Он до сих пор мог так же хорошо сделать бросок, как и тогда, когда был игроком-любителем в средней весовой категории из Сан-Антонио.
Он обернулся, выискивая свою дочьДжин. Она была рядом, инструктировала четырех аскари и носильщиков, указывая им, где хочет разбить лагерь. Это было так на нее похоже. Она всегда командовала. Один из ее преподавателейкстати, сам Хенсон отказался, чтобы дочь занималась в его классепрофессор антропологии Чад Оливер охарактеризовал ее, как имевшую голову быка, при том, что голова эта была сделана из стали.
Он смотрел на нее, размышляя:Боже мой, до чего же она похожа на свою мать.
Ее светлые, волосы, до плеч длиной, потемнели от пота, а рубашка прилипла к спине. Ее мешковатые штаны цвета хаки были все в репейниках, колючках, и прочих маленьких прилипчивых растениях, на поясе висел патронташ с патронами, а на бедре красовался в кобуре револьвер 38 калибра в стиле Энни Оукли (* американская женщинастрелок, прославившаяся своей меткостью), но, однако, при всем этом и, несмотря на свою незначительную худобу и угловатость, девушка была красива.
Когда она отдала все надлежащие распоряжения и носильщики приступили к работе, девушка обернулась и увидела улыбавшегося ей Хенсона. Джин неспешным шагом подошла к нему и сказала:
Ты выглядишь счастливым, отец, я бы обняла тебя, но я так вспотела.
Просто ты так напомнила мне твою мать, ответил он.
В самом деле?
О, да. Однако я не могу сказать, что ты выглядишь счастливой. Жалеешь, что отправилась со мной?
О, нет. Это все из-за тех мужчин. Мне не понравились их взгляды. Они заставляют меня нервничать. И выглядят они, как преступники.
Хенсону также не нравился их внешний вид. Все время, когда они находились рядом, фотограф держал руку у своего револьвера 38 калибра. Слова, с которыми они обращались к нему были достаточно дружественными, но ему не нравились манеры, с которой они изучали его и его припасы, и особенно взгляд, которым один из мужчинтолстяксмотрел на Джин, словно она была аппетитной отбивной, а он голодным волком.