Это была змеиная минута минута смерти маленькая очаровательная зверушка, вся оцепенелая и похожая на вопросительный знак, только что тихо бодрствовавшая, в тепле моей шеи.
Я сломал ротанговую талию, эффективно использовавшуюся этой женщиной, которая, несомненно, была самой любимой. Она у лежала у ножек раскладушки, сломанная пополам, словно бедный труп и ослабевшая змея
Ну, так что насчёт вишни? Леминак, чего же вы ждёте?
Не люблю я истории про негров, сказал Трамье.
Это слабая экзотика, вынес приговор Леминак.
Они с некоторым беспокойством посмотрели на Ван ден Брукса, лицо которого покрывала дьявольская борода, и который набивал свою вечную трубку невинным и добросовестным большим пальцем.
Глава XII. История кошки-девятихвостки
Именно тогда, когда мы были заняты тем, что решали вопрос валентинок по обычаю нашего края, накануне дня Святого Валентина, и болтали о женском кокетстве, налетел яростный шторм; из этого мы сделали вывод, что лучше не говорить плохого о женщинах в открытом море.
Этим утром Ван ден Брукс окинул корабль взглядом хозяина. Палуба, по которой негры прошлись шваброй, сверкала на солнце. Медные поручни были ослепительны. «Баклан» скользил по воде в отличном темпе и оставлял свой пенный след на зыби Тихого океана, словно огненная птица. Голландца сопровождал Одноглазый Галифакс, чей шрам был белее обыкновенного. Лицо моряка не было склонно менять оттенок и сохраняло коричнево-охровый цвет, которым его покрыло солнце и брызги всех океанов. Но его большая рана на лбу, над правым виском возле переносицы, становилась бледнее в часы сильных эмоций. Ван ден Брукс громко заговорил:
Слушайте, капитан, если такое ещё раз повторится, вы покинете борт.
Плуты украли ключ от шкафа, в котором шеф-повар хранит ром. Вот и всё. У Лопеса подбит глаз, у Томми Хогсхеда течёт кровь из носа. Не за что высечь и кошку.
Есть за что высечь негра. Сам по себе случай пустяковый. Но я боюсь, нет ли тут чего глубже, откройте глаз, Галифакс.
Я заковал провинившихся в железные цепи, месье; они будут лишены жалованья на два дня. Что ещё от меня требуется?
Держать руку строго, чтобы порядок царил на «Баклане» Боюсь, вы забыли, что подчиняетесь, Галифакс. Вы не действуете должным образом.
Вы в первый раз делаете мне подобное замечание, месье, прорычал моряк.
Я уверен, что это будет и последний раз, Галифакс. Вы соберёте весь экипаж в десять часов на палубе в круг, с виновными в центре. Ступайте, капитан.
Хорошо, месье.
И Одноглазый Галифакс удалился, катясь на своих дугообразных ногах.
В течение часа Леминак, в безупречной «белизне», бродил по коридору между каютами. Слова Трамье преследовали его всю ночь, и Мария Васильевна Ерикова стала ещё более очаровательной в его глазах, когда он прибавил к её собственным прелестям эту пышную судьбу: земля Кавказа и Сибири, плантация и т. д. Где, чёрт возьми, Трамье почерпнул эти сведения?
«Эти врачи знают всё, подумал он. У женщин нет от них секрета.»
И это соображение укрепило его в намерении начать с этого же дня усердно ухаживать, несмотря на молчаливого Хельвена.
Адвокат перед зеркалом слегка затянул шафранного цвета бабочку лучшего вкуса, пригладил свои бакенбарды и легко, очень легко, наклонил свою корабельную фуражку. Как раз в этот момент, по воле рока, Мария Ерикова открыла дверь своей каюты, застав галантника на месте.
Как противно, сказала она, что за утренняя элегантность!
Ваше присутствие её оправдывает, дорогая мадам.
Уже пошли комплименты. Какая досада! Я, радующаяся прожить эти несколько часов в одиночестве, в компании сущих морских волков.
Сущие морские волки потеряли свою грубость в компании с вами и стали сущими ягнятами.
Тем хуже сказала Мария Васильевна. Я ненавижу ягнят, оленей и других робких и мягких животных.
Ничуть не смутившись, Леминак протянул ей руку. Она отказалась, но согласилась пройтись с ним по палубе.
Какое прекрасное утро! произнёс Леминак с лирической напыщенностью. Какое наслаждение жить в подобные дни, как неожиданно! Помните, я думал, что нам суждено быть на банальном пакетботе, жить во Дворце среди современного уюта, тенниса, цыган и покера! Но поезд ушёл, и вот мы разместились на восхитительнейшей из яхт, хозяин которой, правда, немного эксцентричен
Вы правда так думаете?
Да, Ван ден Брукс очень странная личность.
Я очень верю, отрывисто сказала Мария.
Хм, засомневался Леминак. Это стоило слышать в баре.
В любом случае, мы признательны ему за уникальное путешествие.
Уникальное, говорите вы. Увы нельзя надеяться собрать столь избранное общество дважды. Какие очаровательные спутники! Трамье
Я очень люблю доктора, уверила его Мария.
Это любезный Хельвен
Я уверен, что он талантлив.
Не заметила, высказалась Мария.
Это, вне всякого сомнения, не имеет значения. Мы часто не видим живопись
Как только он произнёс эти слова, художник возник из люка и приблизился к ним.
Мы плохо говорили о вас, улыбнулась мадам Ерикова.
Вам разрешено говорить, кланяясь, отозвался Хельвен, и, глядя на Марию, подчеркнул обращение «вы», что очень взбесило Леминака.
Вы видели дельфинов? добавил он.
Нет.
Тогда пойдёмте.
Он повлёк её к поручню. Всё вокруг корабля подскакивало от пенистого шествия чудищ. Они ныряли среди фыркающих искр.
Говорят, это означает приближение к земле, сказал Леминак.
Уже! прошептала Мария.
О! сказал Хельвен, мы ещё не увидим Сидней, не беспокойтесь. Должно быть, на пути остров.
Да, произнёс голос позади них. Здесь мой остров, остров Ван ден Брукс. Не желаете ли сделать остановку?
Но тогда, возбуждённо задрожала Мария Ерикова, вы настоящий Монте-Кристо!
Простите, мадам, сказал Ван ден Брукс, но здесь мои люди, и у меня с ними счёты относительно небольшой детали внутреннего порядка. Пять минут, пожалуйста.
Раздался свисток. Весь экипаж, в полном порядке, собрался в круг на палубе. На всех была одежда из серой ткани и берет, заломленный на ухо. В центре стоял Одноглазый Галифакс в белой фуражке с золотистыми полосками, а в нескольких шагах от него, с закованными в кандалы ногами, находились подозреваемые в похищении рома, Лопес и Томми Хогсхед.
Негр был страшно уродлив: лицо, едва заметное сквозь пышную массу волос, челюсть гориллы. Губа была разбита, струя крови, казавшаяся фиолетовой, текла на подбородок. Это был почти голый человек с прекрасными мускулами под чёрной гладкой кожей.
Что касается Лопеса, то Мария Ерикова с тревогой смотрела на него. Заметив это, испанец страшно побледнел. Он был прекрасен благодаря своими андалузским глазам, глядящим далеко и жестоко, следам чёрной щетины на губах, матовому лицу. Чёрная прядь выскальзывала из-под берета на глаз. Вокруг окаймлённого железом запястья было кольцо, золотое, совсем тонкое, сверкавшее: это браслет.
Вокруг них замыкался круг, который образовывали квартирмейстеры, два белых механика, шофёры-негры, запасные матросы, почти все белые, и повара-китайцы.
Ван ден Брукс прорвал круг.
Начнём с того, закричал Лопес, вертя скованными железом руками и устремляя глазом отягощённый ненавистью взгляд, начнём с того, что вы не имеете права
Голландец повернулся к нему зелёными очками, после чего тот замолк.
Эти два человека повинны в воровстве и пьянстве. Они должны быть наказаны. Я суверенный хозяин на своём борту. Пусть будет услышано мною сказанное. Давайте, Хопкинс.
Хопкинс вышел из круга. Это был рыжий человек с шеей быка и глазами альбиноса. Он держал в руках плеть.
Хопкинс подошёл к Томми Хогсхеду и положил ему руку на плечо.
На колени сказал он.
Исступлённый негр стал на колени, согнув спину.
Рыжий матрос закатал правый рукав. Все увидели его волосатое предплечье; волосы сверкали вокруг синей татуировки: она изображала якорь и два клевера.