Любую осаду вытерпите, Дроздов с улыбкой кивнул на мощный кованый запор.
Закон порядок требует, строго произнес Мартьяныч, не принимая шутливого тона.
Дроздов осмотрелся. На просторных деревянных полках в образцовом порядке стояли тускло блестящие смазкой ручные и станковые пулеметы иностранных фирм «Максим», «Шварцлозе», «Льюис», «Хочкис», пирамиды новеньких винтовок и карабинов всевозможных систем, деревянные ящики с гранатами и цинковые коробки с патронами.
Откуда такое богатство? уважительно спросил Дроздов.
Прошлый год цельный вагон отбили, с гордостью пояснил Мартьяныч. На полк хватит.
Бери выше, сказал Важин. На дивизию с избытком.
Оружейник поманил Дроздова к полке. В продолговатом ящике рядком лежал десяток одинаковых новеньких пистолетов. Дроздов восхищенно покачал головой.
Любой бери, разрешил старик.
Дроздов наугад взял один из пистолетов, полюбовался, привычно передернул затвор.
Бельгийский браунинг, второй номер. Он ласково погладил вороненую рукоятку. С германской в руках не держал.
У наших командиров у всех такие, сообщил Мартьяныч. Маузеры мало кто таскает, тяжелы больно.
У меня тоже такой браунинг, Важин похлопал по своей кобуре. Безотказная пушка.
Мартьяныч взял у Дроздова пистолет, приблизил его к настольной лампе, аккуратно внес заводской номер браунинга в амбарную книгу и, подняв глаза на Дроздова, спросил:
За кем записывать?
Дроздов Алексей Евгеньевич, отрекомендовался новый командир взвода.
Мартьяныч неторопливо записал, вернул оружие Дроздову, достал из другого ящика и протянул ему три густо отливающие маслом полные обоймы патронов:
Держи припас, товарищ Дроздов.
Дроздов взял магазины, загнал один из них в полую рукоять браунинга, сунул пистолет в свою пустую кобуру, застегнул ее, две запасные обоймы положил в карман шинели.
Владей, Алексей Евгеньевич, рази врагов революции! торжественно произнес Важин.
Я постараюсь, серьезно сказал Дроздов.
Зябко и неуютно было в сыром осеннем лесу. Стлался по земле между стволами клочковатый предвечерний туман. Далеко в чаще кукушка тоскливо высчитывала остаток чьего-то чужого века. По берегу глухого таежного ручья, тихонько позвякивая шпорами, прохаживались двое: широкоплечий приземистый азиат в черкеске с погонами корнета и смуглым неподвижным лицом убийцы и атлетического сложения высоколобый есаул с желтыми лампасами забайкальских казаков, с нездоровыми мешками под глазами, орлиным носом над злым тонкогубым ртом. На руке есаула висела нагайка. Рядом с ним, шаг в шаг, мягко ступала, высунув розовый язык, ухоженная немецкая овчарка величиной с теленка. Корнет меланхолически зевнул и тоскливо произнес:
Скучно живем, есаул. Рубим, стреляем. Надоело Вот у нас в дикой дивизии врага сразу не кончали. Сломают хребет и оставят в степи. Двинуться не может, лежит долго-долго. Беркут глаза выклюет, а он все живет. Потом зной сожжет либо волки сожрут. Попробуем, а, есаул?.. Все веселей.
Он без надежды уставился на есаула.
Замолчи, Кадыров, раздраженно сказал горбоносый, не поворачивая головы.
Азиат равнодушно смолк. Потом, усмехнувшись, сказал:
Нервничаешь, есаул. Уходить надо.
Горбоносый в сердцах хлестнул нагайкой по стволу осины, оставив на нежной голубоватой коре глубокий шрам.
Нельзя за кордон пустыми уходить! сказал он с лютой тоской, глядя в пространство. Кишки выпустят в Маньчжурии за невыполнение приказа!
Как же это? глухо спросил Кадыров. Ты ведь всю головку харбинскую знаешь. Разве наша вина, что сорвалось?.. А, Мещеряков?.. Что молчишь?.. Может, помилуют?..
Не помилуют, жестко, словно приговор, произнес Мещеряков. Им виноватые нужны.
Верный пес, учуяв в голосе хозяина беду, подошел к нему вплотную и, умильно виляя хвостом, потерся боком о надраенное до зеркального блеска хромовое голенище есаула.
Худо, Шериф. Мещеряков грустно посмотрел в преданные глаза овчарки и ласково потрепал ее по холке. Худо, хоть в петлю полезай.
Шериф сочувственно глядел в глаза есаулу.
Этим же пасмурным осенним днем Дроздов и Важин прогуливались по главной улице Воскресенска. Дроздов равнодушно разглядывал огромные пестрые вывески всех мыслимых расцветок и фасонов. В витрине парикмахерской «Куафер Альберт» красовались тщательно завитые женские парики рыжие, темно- и светло-русые, цвета воронова крыла. Сквозь стекло было видно, как тщедушный прилизанный маэстро, усердно щелкая ножницами, мотыльком порхал вокруг вольготно развалившегося в кресле здоровенного красномордого дяди. В витрине магазина «Радость для всех» стройные длинноногие с осиными талиями манекены соблазняли прохожих костюмами и платьями новейших фасонов. У прилавка краснощекая комсомолочка в алой косынке и застенчивый малый в очках робко приценивались к детскому матросскому костюмчику.
Тоска у вас вздохнул Дроздов, откровенно оглядывая встречных женщин.
Освоишься, беспечно успокоил его Важин.
Во двор закусочной «Встреча друзей» въехала расхлябанная ломовая телега с ящиками лимонада. Возница добродушный усатый дед, попыхивая громадной козьей ножкой, лениво нахлестывал концом вожжей крепенькую пегую кобылку. Навстречу Важину и Дроздову бодро промаршировали строем человек двадцать молодых рабочих с кирками и лопатами на плечах. Впереди двое парнишек гордо несли плакат: «ВСЕ НА ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ!». Фотоателье «Восторг» завлекало клиентов портретами томных дам с прическами «фокстрот» и волооких провинциальных щеголей с демоническими улыбками и проборами ниточкой. С афиши кинотеатра «Одеон» сурово глядел в глаза прохожим облаченный в белый смокинг жестокий смуглый красавец с громадным дымящимся кольтом в руке.
У витрины магазина-мастерской «Шляпы. Парижские моды» Дроздов остановился. То, что он увидел внутри сквозь стекло, его явно заинтересовало. Возле стола с круглыми деревянными болванами, утыканными портновскими булавками, и разноцветными фетровыми колпаками, сидела Нина. Ее волосы, уложенные во время спектакля в старомодную прическу, теперь были небрежно подколоты. Нина усердно обводила широким коротким ножом круглое металлическое лекало, лежащее на куске розового фетра, и вполуха слушала стоящего у стола брыластого Алмазова, который, патетически прижав к черной бархатной груди пухлые ладони и закатив под лоб глаза, что-то с подъемом вещал.
Знаешь, вот эта, пожалуй, на «три с плюсом» тянет, после краткого раздумья сообщил Дроздов Важину.
Нина Петровна, артистка наша? обиделся Важин. Это она-то на «три с плюсом»?.. Да в нее тут, считай, все подряд влюблены, только без толку! Он таинственно понизил голос и сделал страшные глаза. Ямщиков-то ведь из-за нее Важин поднес правую руку к виску и проделал указательным пальцем движение, будто нажимает спусковой крючок пистолета.
Однако, Дроздов усмехнулся и покачал головой. Значит, амплуа «вамп»?
Чего, чего? не понял Важин.
Роковая женщина, объяснил Дроздов.
Вроде того, согласился Важин и с готовностью предложил: Хочешь, могу познакомить. Зайдем?.. Он кивнул в сторону входа в мастерскую и выжидательно посмотрел на Дроздова.
Кавалер там у нее, покачал головой тот.
Это Алмазов-то? Важин пренебрежительно махнул рукой. Пустой человек!
Все равно неловко, не уступал Дроздов.
Как знаешь, разочарованно пожал плечами Важин. Тоже нашел с кем деликатничать, с Алмазовым.
Двинулись дальше по улице прежним прогулочным шагом.
Слышь, Алексей, а можно в клубе! вдруг обрадованно предложил Важин. Он, оказывается, не оставил своего намерения развлечь спутника. У них каждый вечер репетиция. Французская драма из старинной жизни.
А что? оживился Дроздов. В клубе другое дело!
Важин посмотрел на часы:
Отлично. Встречаемся в клубе в семь.
Он кивнул Дроздову и бодро зашагал прочь. Приближалась вечерняя проверка в тюрьме, и Важин торопился к месту службы. Дроздову торопиться было некуда, и он неспешно направился в сторону гостиницы. До условленной встречи оставалось больше часа, можно было немного отдохнуть. Пройдя несколько кварталов, Дроздов оказался у старого здания с облезлой вывеской «Отель Версаль». Осторожно миновав стойко пропахший кислыми щами полутемный гостиничный коридор, вошел в свой узкий, убого обставленный номер. Щелкнув фитильной зажигалкой, засветил стоящую на столе керосиновую лампу «молния». Снял и повесил на гвоздь шинель и буденовку. Зябко поежившись, прошел к подоконнику, накачал стоящий там примус, поджег его горелку, поставил на огонь медный закопченный кофейник. Скинул на кровать кожаную амуницию, снял френч и рубаху. Подошел к приткнувшемуся в углу комнаты мраморному умывальнику, стал, фыркая, с удовольствием умываться. В овальном зеркале, врезанном в стойку умывальника, виден был его загорелый мускулистый торс. А еще в зеркале был отчетливо виден длинный причудливой формы багровый шрам на левой стороне груди