Снова за свое! раздраженно прервал есаул Кадырова. Сколько повторять: на лестницах нас как куропаток перещелкают! Там стены до неба!
Рисковать надо, есаул, упрямо произнес Кадыров. В Харбине свои наверняка разменяют, а тут все же шанс. Тюрьму не возьмем, так хоть в бою ляжем, не у стенки в подвале.
Он замолчал, прислушался: снаружи донеслись лошадиное ржание и скрип подъехавшей телеги. Пес встал с пола, мягко подошел к двери и остановился у порога, подняв голову.
Нет, Кадыров, штурм не шанс. Есаул решительно отложил вычищенный собранный маузер. Вот он, единственный шанс, Мещеряков кивнул на дверь. Другого у нас нет.
На крыльце, потом в сенях раздались нетвердые гулкие шаги, скрипнула и отворилась дверь, пугливо метнулось пламя за стеклом лампы. Остроносый связник ввел в горницу неловко переступившего порог Овчинникова. Овчарка принялась его обнюхивать. Провожатый снял с глаз гостя повязку. Мещеряков сделал знак Остроносому. Тот вышел из избы. Есаул встал, щелкнул каблуками, одернул френч.
Добро пожаловать. Он указал Овчинникову место за столом против себя. Рад знакомству. Извините за вынужденную предосторожность. Я есаул Мещеряков. Слыхали?
Овчинников кивнул. Осмотрелся. Снял и повесил на гвоздь у входа шинель и буденовку. Сел к столу. Есаул уселся напротив. Несколько мгновений он испытующе смотрел на гостя. Первым своим впечатлением Мещеряков остался доволен, а он хорошо разбирался в людях. Овчинников был высок, худощав, мускулист и выглядел лет на тридцать с небольшим. Черты лица его были правильными, вид уверенным, невозмутимым. Он непринужденно откинулся на спинку скамьи, руки свободно опирались на столешницу. Мещеряков отметил, что этот человек знает себе цену и умеет собой владеть. Лишь глаза внушали есаулу смутное беспокойство. Мещерякову приходилось видеть бегающие глаза трусов, невидящие, словно подернутые пеленой глаза психопатов, суровые, настороженные глаза бывалых солдат. Ярко-синие глаза Овчинникова смотрели на мир прямо и открыто. Только дымчато-сизые, будто тронутые утренней изморозью радужные оболочки придавали им холодный, мглистый оттенок. Есаул поймал себя на том, что не может уловить их выражения, оно отсутствовало. И Мещерякову стало немного не по себе. Человек жестких правил, привыкший со времен кадетского корпуса подчинять других своей воле, есаул во всем любил полную ясность и определенность. А этот человек, сидящий перед ним, не подходил ни под один из известных ему типов. Он не укладывался в схему. Есаулу это не нравилось. Право быть загадочным он оставлял для себя. Что ж, он заставит гостя раскрыться. Вывернет его наизнанку, как выворачивал всякого, кто встречался на его пути, если в этом появлялась необходимость. Мещеряков делал это без колебаний и жалости, холодно-рассудочно, а потому всегда успешно. Сейчас есаулу было особенно важно знать точно, кто на ближайшее время станет в будущей игре его младшим партнером. Доподлинно выяснить, какие у того на руках карты и как он ими будет пользоваться. В случае, если это удастся, он сумеет навязать Овчинникову свои условия игры, выложит в нужный момент на стол козыри, о которых тот не будет догадываться до самого конца партии. А потом, когда Овчинников выполнит предназначенную ему строго ограниченную миссию, Мещеряков избавится от него, как неизменно избавлялся от каждого своего временного союзника, едва тот переставал быть нужным, и никогда в этом не раскаивался: чувства признательности у есаула не существовало, его заменяла строгая целесообразность, так было удобно и необременительно. Овчинников загадочен? Что ж, тем хуже для него. Мещеряков приветливо улыбнулся гостю, сказал:
Слышал о вас много лестного. А сейчас восхищен. Как вам удалось проникнуть к красным?
В поезде разговорился с неким Дроздовым, невозмутимо объяснил Овчинников. Его назначили после ранения командиром взвода охраны в Воскресенскую тюрьму. Такого случая помочь единомышленникам дважды не выпадает.
Вы его?.. Мещеряков резко полоснул себя ребром ладони по горлу и с интересом посмотрел на Овчинникова.
Овчинников кивнул и объяснил:
Столкнул с поезда, спрыгнул следом, забрал одежду, документы. Дальше все просто.
Кадыров разглядывал Овчинникова с недобрым любопытством. Улыбка убийцы загнула кончики плотно сомкнутых губ корнета кверху, подчеркивая жесткие темные впадины под широко расставленными смуглыми скулами.
В тюрьме вас могут опознать, озабоченно сказал Овчинникову Мещеряков. Там со всей России офицеры сидят.
Вряд ли белый офицер на меня донесет, сказал Овчинников.
Но белый офицер может неверно истолковать вашу службу у комиссаров, усмехнулся Мещеряков. Не боитесь?
Игры без риска не бывает, сказал Овчинников.
Мещеряков внимательно посмотрел на гостя и, чеканя каждое слово, торжественно произнес:
Я горжусь знакомством с вами, капитан Овчинников.
Кадыров широко зевнул и скучным голосом произнес:
Если он капитан Овчинников, тогда я пророк Магомет.
Мещеряков даже головы не повернул на замечание Кадырова. Он невозмутимо молчал, не сводя глаз с Овчинникова.
Этот человек провокатор или сумасшедший? холодно поинтересовался Овчинников у есаула, тоже не взглянув на корнета.
Мне искренне жаль, печально вздохнул Мещеряков. Но корнет Кадыров служил в белецкой контрразведке и знает капитана Овчинникова в лицо. Такая незадача Он развел руками.
Ваш Кадыров грязный самозванец. Овчинников брезгливо поморщился и вдруг резко повернулся к нагло ухмыляющемуся корнету: Сколько замков было на дверях вашего служебного кабинета в Белецке? Не думать! Живо! Сколько? Ну? Один? Два? Отвечать! Три!
«Ого, вот это хватка», восхищенно подумал есаул.
Ну, два, два, чего расшумелись? Кадыров пренебрежительно усмехнулся, однако было видно, что эта улыбка далась ему с трудом.
Замки защелкивались или запирались? быстро спросил Овчинников. Быстро!
Один защелкивался, другой запирался, иронически поморщился Кадыров, по-прежнему стараясь быть невозмутимым. Ну что, легче стало?
Он протяжно, с подвыванием нервно зевнул и с ненатуральной усмешкой уставился на бесстрастного Овчинникова.
Благодарю, Овчинников преувеличенно учтиво кивнул Кадырову, показав безукоризненный пробор, повернулся к Мещерякову и с откровенно издевательской ухмылкой сказал ему: Так вот. Единственный замок в белецкой контрразведке был у меня. Единственный. Понимаете? Ни у одного из моих подчиненных запоров не было. Я всегда входил к ним внезапно и без стука. В любой час дня и ночи. Кадыров жалкий лжец. На вашем месте я бы не стал ему доверять.
Врешь, шакал! заорал, побагровев, Кадыров, взвился со скамьи, выхватил из ножен шашку.
Овчинников и бровью не повел. Кадыров был ему больше неинтересен. Мещеряков предостерегающе поднял руку, укоризненно покачал головой и мягко попенял темпераментному подручному:
На гостя не сердятся, Кадыров. У вас на Востоке говорят: «Нам каждый гость дарован богом». А ты?..
Кадыров вбил шашку в ножны и, скрипнув зубами, плюхнулся на скамью. Глаза его мрачно сверкали.
Пожалуйста, не пытайтесь меня морочить, спокойно сказал есаул Овчинникову. Корнет несколько экспансивен, но верю я тем не менее ему, а не вам. Ясно?
Тем хуже для вас, усмехнулся Овчинников.
Мещеряков пропустил это его замечание мимо ушей.
Знаете, а ведь вам, пожалуй, не в чем себя упрекнуть, все сделано чисто, задумчиво проговорил есаул, почти благожелательно глядя на Овчинникова. Просто не повезло. Как говорят, судьба-злодейка. Кто же знал, что здесь, на краю света, в дремучем лесу, совершенно случайно окажется человек, который вас сразу изобличит?
Овчинников невозмутимо молчал.
Ничего не попишешь, издержки профессии, сочувственно вздохнул Мещеряков. Долго отрабатывали легенду?
Овчинников не реагировал. Кадыров глядел на него с ненавистью.
У вас только две возможности, хладнокровно проговорил есаул. Первая: сказать о себе всю правду и стать моим агентом у красных. Дадите подписку о сотрудничестве и будете снабжать чекистов сведениями, полученными от меня. Вторая возможность: тупо твердить, что вы Овчинников и быть расстрелянным. Третьего не дано, как говорили латиняне.