Грач и Лёнька одолевали голый, без сучков ствол тяжело. Они лазали совсем неловко, свивая ноги вокруг шершавых клёнов и обдирая в кровь ляжки и икры. И сразу было видно, что они не здешние, не родились в лесу.
Вдобавок ко всему Лёнька имел лишний вес. И когда мы злились на него, презрительно говорили:
Эй ты, пузо!
Или:
Паук.
Лёнька обиженно сопел и поджимал под рубашкой живот. И жаловался:
Я похудел.
Но мы-то видели, что он явно врёт. Когда поспевала кленовая кашка, мы поправлялись. Наедались ею до икоты, до расстройства желудка. Но она не приедалась. Потом быстро отцветшие клёны стряхивали кашку на землю, как жёлтый снег,распускали листочки. А в лесу начинались грибы.
Открывали сезон сморчки, маленькие, в измято-сморщенных бурых шляпках, на рыхлых молочных ножках. Но ими беден наш лес.
Вообще грибов у нас мало. И растут они какие-то разные, и некоторым из них и имени не знаешь. Например, зонтики. Но зонтиками их назвали мы, а до нас они были безымянными. Росли себе в нашем лесугиганты на высокой тонкой ножке, и шляпки у старых такие, что и на сковороду не поместишь. И пышные, как блины из тёртой картошки, только пипка посередине тёмная да от неё расходились веером такие же тёмные рябинки. А снизу зонтик лучистый, белый, на ножке ободок, будто колечко на пальце.
Впрочем, ножки мы не рвалисохраняли грибницу, или корни гриба, в лесной земле. Да и душистую шляпку поначалу не ели. Кто-то в посёлке назвал зонтик «волчьим грибом», кто-то нарёк поганкой-великаном. Много было самодеятельных знатоков.
А Грач как-то предложил:
Давайте пожарим зонтики.
Решеносделано. Стянули мы предварительно у моей матери постное масло, луковицу. Поначалу мелко искрошенные зонтики отварили в воде, в подвесном котелке над костром. Потом посолили, вывалили на сковороду, нарезали луку и начали жарить в масле.
От зонтиков исходил вкусный запах, и они приятно зарумянились. Но когда изжарились, есть мы их забоялись. К тому же лесничиха Портянкина, увидев нашу затею, устрашила:
Смотрите, дурни. С энтих грибов на стенку будете лезть. Или пронесёт.
Но к поносам нам не привыкать. Только на стенку вот лезть не хотелось. И непонятно было: как это лезть... Без лестницы.
Мы начали считатьсякому первому есть зонтики. Точно так мы считались перед игрой в кулюкушки, или в прятки, чтобы определить, кому первому водить,это справедливо. А сейчас думали: если снявшего пробу не пронесёт и если он на стену не полезет и не помрёт,оставшиеся жареные грибы разделим на троих. И впредь их будем есть и всем скажем, чтоб ели.
Ну, а для счёта Грач выбрал палку: мы поочерёдно должны были перехватывать её, точно измеряя длину ладонями, и чья рука накроет конецтому и есть грибы. Ну, а что палкасамый надёжный способ, это всем ясно. Тут уж никто никого не надует. И Колька первым облапил палку. За ним взялся я. За мнойЛёнька. Потом всё повторилось ещё раз.
Сейчас мне достанется пробовать грибы,испуганно пролепетал Лёнька. И угадалтак и вышло.
Но Лёнька, конечно, струсил. Он с минуту стоял возле парящей сковородки, зачем-то почесал свой пухлый живот. И, сморщив лоб, втянул рыжую голову в плечи.
Я не б-буду.
И хотя голос его жалобно дрогнул, я напомнил:
А счёт!? Мы же считались.
Но Лёнька, ещё больше морщась, простонал:
Не могу. Меня вырвет.
Пускай только вырвет!пригрозил я. И поднёс к Лёнькиному конопатому носу кулак.
Но Лёньку и вправду начало рвать, хотя он не ел ещё грибов.
Слабак,протянул Грач.
Неженка,добавил я.Маменькин сыночек...
Хныкая, Лёнька утирал ползущие изо рта слюни и не перечил нам. Тогда мы с Грачом снова и уже вдвоём начали считаться на палке. Не пропадать же грибам и постному маслу, за которое ещё дома предстояла мне лупка. Очередь пробовать грибы выпала Грачу.
Он сначала неохотно ел зонтики, хмуря лоб, о чём-то напряжённо думал, но потом разошёлся, и я вынужден был отнять у него сковороду.
Однако сами мы с Лёнькой есть оставшиеся грибы не решились. А Колька бессовестно просил:
Давай доем. Всё равно лезть на стену.
А вдруг всё будет хорошо. Нет уж, оставим на завтра.
И я завернул остывшую сковороду с грибами в рубаху. Вечером никак не мог уснуть. Смотрел сквозь оконное стекло в небо, где мерцали, как волчьи зрачки, редкие звёзды. Мягко шелестя ветками, о чём-то тревожилась на ветру берёзка. Свежее дыхание её залетало в дом, наплывало на меня.
Во сне я видел, как смуглый Грач пытался и никак не мог залезть с разбегу на стену. Ноги его скользили и зависали в воздухе. А на истрескавшихся толстых губах пузырилась пена, будто Кольке намылили рот.
Утром мать искала бутылку с постным маслом, о чём-то спрашивала меня.
Я, лёжа в постели, пожимал плечами, молчал, оттягивая наказание. А чуть свет был уже около дома Грачёвых. Из окна на мой свист выглянул Колька, целый и невредимый.
Ничего,улыбаясь, сказал он. И, задрав рубашку, пошлёпал себя по впалому брюху.Переварились.
Часом позже мы съели втроём в лесу вчерашние жареные зонтики. И тоже ничего. Всё было с нами благополучно. Да и мало ли что мы ели. Корни лопухов, тмин, конский щавель, сусликов... Всего не перечтёшь.
После поспевала лесная земляника, запекаясь, будто капли крови, в траве. Но мы её начинали есть задолго до созревания, когда она ещё была мелкой и жёсткой.
Грач шутил:
В животе дозреет.
Иногда нам везло. Как-то Лёнька, когда мы сидели на земляничной полянке, сказал:
Мать щей наварила, мясных. Отчим откуда-то говядины принёс.
Грач нюхнул горбатым носом воздух, будто наслаждался запахом мясных щей, и тут же спросил:
А дома у тебя кто есть?
Нету никого.
И ты знаешь, куда ключ от двери мать спрятала?
Конечно.
Тогда пошли.
Лёнька замялся. Ему охота было угостить нас мясными щами, но в то же время боязно быломать за это не погладит по головке.
А аппетит у нас уже загорелся.
Айда, Лёнькапросил я.
Колька тоже обещал:
Мы только по две ложечки. Только попробуем щей.
Лёнька всё равно мялся. А в животах у нас с Грачом сосало ещё сильней. Нам становилось невмоготу.
Эх, жмот, лучше бы ты не говорил про щи,возмутился Колька.Сам налопался и молчал бы...
Сам-то налопался,подхватил я.
Вот и не налопался,возразил Лёнька. И его конопатая физиономия грустно сморщилась, будто её заквасили.Мать только одну тарелку налила. И кусочек мяса махонький такой дала.
Лёнька показал, отмерив ребром ладони на пальцах другой руки величину кусочка. И вздохнул:
Остальные щи спрятала в кастрюле в чулан. Даже сама не ела. Всё отчима ждёт,пояснил он.
Отчима,негодующе подхватил я.У твоего отчима и так рожа масляная. Он и без щей хорош.
И начальник продсклада,добавил Грач.Там кругом еда. Что-нибудь украдёт.
Нельзя,сказал Лёнька.За это сразу тюрьма.
Мы помолчали, украдкой глотая слюни: побороть свой голод было трудно. Он, как пиявка, сосал и сосал душу. И ни о чём, кроме тех мясных щей, не хотелось думать. Оттого Колька опять пробурчал:
Лучше бы ты, Лёнька, не говорил про щи...
Хоть бы разок хлебнуть!выдохнул я. И начал собирать ещё не дозревшую кислую землянику. А Лёнька как раз в эту минуту сдался:
Ладно,сказал он.Айдате. Только по разу хлебнём. Не больше.
Уговор есть уговор,пообещал я, чувствуя, как сердце сразу учащённо запрыгало. Грач тоже согласно кивнул.
А ноги сами бежали в посёлок, к крайнему от леса Лёнькиному дому. Вот и их дощатая калитка. Вот мы уже на чёрном, чуть тронутом зеленью в начале лета огороде, когда на грядках только лишь поднял свою щетину лук и лишь махрилась морковь. И картошка едва-едва раскинула ботву над землёю.
На двери издали был виден большой амбарный замок. Лёнька шмыгнул под крыльцо, недолго шарил там и отыскал пузатый кованый ключ. Руки у него были потные и дрожали. Он попросил:
Ну, Грач, открой.
Щи в чулане мы нашли сразуони были ещё горяченькие. И искрились жирными круглыми звёздами. И так одуряюще пахли!
Потом Лёнька принёс три раскрашенные деревянные ложки.
Только по разу хлебнём,напомнил он.
По разу...
Однако щи оказались очень вкусными. Мы никогда таких не ели.