Джоди Линн АндерсонПташка Мэйкоролева воинов
Моим бабушкамДороти и Эне
ОСОБАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ
Саре Бернспроводнику божественного вдохновения
Лизе Абрамсродственной душе
Джен Вайспочившему в трудах редактору
Молли Магуайрпростукивающей стены в «Саймон энд Шустер»
Джону Уэйшакувдохнувшему новую жизнь в рисунки
Бертрану Коме-Бартущедрой душе и поставщику отменного шоколада
Лекси Джеймс и Эрике Лофтмансветлым девочкам
Джо Гулдби, Симоне Бехштайн и Зулей Кабесаснезримо присутствовавшим
Крису Дэвидсонупризрачному поэту
И самое главное, моим родныммоим путеводным звездам
Пролог
В ту ночь, когда Пташка Мэй вернулась домой, с неба на Болотные Дебри смотрели холодные яркие звезды, а Болотные Дебри, теплые, как мохнатая варежка, смотрели из густой темноты на них. Сквозь деревья звездам было видно крошечную полянку с когда-то белой усадьбой. До звезд доносились лишь отголоски бурной радости, царившей в доме в ту ночьночь, когда Мэй Эллен Берд вернулась домой из загробного мира.
У Мэй сперва рябило в глазах от буйства ярких красок. Снова и снова она ласкала взглядом милые сердцу покосившиеся стены Седых Мхов. Гладила сверчков и саламандр, пряталась в тени деревьев и в укромных ложбинках; заглядывала в лягушачьи мотели, разместившиеся в трухлявых пнях; утопала по щиколотку в траве с зеленым запахом, ловила листья октябрьской расцветки и валялась с котом на подушках из сосновых игл. Все вокруг было живым и разноцветным, ничего поблекшего, увядшего и унылого. А еще рядом была мама.
Вернувшиеся домой скитальцы поняли, что румянец на маминых щеках стал за это время еще ярче, мамин запахслаще и роднее, голостеплее и звонче. Теперь Мэй спала в одной кровати с мамой, и миссис Берд во сне так крепко прижимала дочку к себе, что девочка давала себе зарок никогда-никогда больше не пропадать из дома.
А потом тихое счастье Мэй, мамы и кота нарушили журналисты. Они опустились на двор, как стая саранчи. Взволнованная, окрыленная и взбудораженная, Мэй выкладывала историю своих приключений перед телекамерами, перед врачами, перед одноклассниками. А в ответ неожиданно получала косые взгляды, хихиканье в ладошку и даже иногда смех в лицо.
Мэй обижалась и расстраивалась. Но сильнее всех ее обидела мама. Миссис Берд не хихикала, не дразнилась, не закатывала глаза. Она только поджала губы, нахмурилась с недоверчивым и обеспокоенным видом и спросила, почему Мэй не может сказать правду родной маме после всего, что ей пришлось пережить.
Поэтому Мэй вообще перестала рассказывать про Навсегда. Хотя мама еще не скоро отстала с расспросами.
Временами, дождавшись, пока миссис Берд уснет, Мэй выскальзывала из кровати и пробиралась к себе в комнату, ничуть не изменившуюся за время странствий. На стенахфотографии дальних мест, фигурки животных и странные приспособления, скрученные из проволочных вешалок; сказочные рисункис чудовищами, радугами и феями; портрет первой кошки Мэй, Фасольки, умершей, когда Мэй была еще маленькая, и странного существа с головой-тыквой и желтым чубчиком.
Там она рассеянно чесала Пессимиста за ухом, глядя на звезды за окном. Моргая в темноте, она представляла сумеречную Навсегда, хмурое небо, расчерченное мелькающими звездами, хребет Мерзкого нагорья, чернильную густоту Мертвого моря, пурпурное сияние вокруг Карнавала на Куличках. Так ли уж она была там нужна? Мэй, ссутулившейся на краешке кровати, уже слабо в это верилось.
И вот как-то днем, неожиданно для самой себя, Мэй тайком прокралась в лес. Пессимист увязался за ней. Они дошли до колючих зарослей, за которыми раньше скрывалось озеро, служившее выходом в мир мертвых. Но никакого озера там не оказалось. Только наполненная грязной жижей котловина.
Мэй переглянулась с Пессимистом и разом поникла, словно подрубленная.
Мияу? Мью? Миэй? заволновался кот.
Любой призрак, если он не туманом шит, отлично знает, что в Навсегда можно попасть только по воде. А в Болотных Дебрях, несмотря на название, под ногами не хлюпало от дождя и снега уже добрую сотню лет. Иногда небо над городком затягивало многообещающими серыми тучами, но их тут же сносило дальше, к везунчикам вроде Мутного Ручья, Бурьянного Оврага или Пахучей Балки.
Озеро пропало бесследно.
Дверь в потусторонний мир для Мэй закрылась. И сколько она ни ждала знакавесточки от Хозяйки Северной фермы, доказательства, что ее ждут, ничего не приходило.
Однако время лечит, и постепенно тоска и боль притупились. Помогали мамины улыбки, велосипедные прогулки с Пессимистом, морозные зимние утра, пчелы на ломте сочного летнего арбуза, спелая оранжевая луна по осени
И если умом Мэй что-то помнилачто-то давнее, сияющее, бескрайнее, ждущее спасения, сердце постепенно начинало забывать.
Телескоп пылился на чердаке, вот Мэй и не видела никаких знаков. А они поступали самые разныенеоновые, как в Лас-Вегасе; фосфорные, как на дорожных указателях; подмигивающие лампочками в темном небе И все хором обращались к Земле, повторяя на все лады один и тот же вопрос:
ГДЕ ОНА?
Вопрос прокатился эхом по всей Галактике, словно в игре «испорченный телефон». Но Мэй, которая сама угасала, будто далекая звезда, ничего не слышала.
На подоконнике в ее комнате сверчок пропел «скрип-скрип-скрип». В центре Болотных Дебрей паук, забравшийся в кучу щебня у старой почты, почувствовал странное напряжение в атмосфере. На опушке леса, подступившего к Седым Мхам, перешептывались тени деревьев: «Она придет? Придет?»
Где-то в далеком космосе ждал призрачный мир.
Времена года сменяли друг друга, словно в калейдоскопе, луна каждую ночь выбирала себе новое место на небосклоне, звезды водили хороводы.
Но Мэй ничего этого не видела.
Мэй Эллен Берд вообще перестала поднимать глаза к небу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯОболочка от Мэй
Глава перваяМэй Берд привезла мне из Загробного мира только эту вшивую футболку
На втором этаже Седых Мхов, в пустой гардеробной южной спальни, будто на ветру, закачались вешалки.
На кровати у окна под старым одеялом угадывались очертания двух холмиковдевчачьего и кошачьего размеров. Холмики зашевелились, и из-под одеяла выглянули острые уши и темноволосая голова.
Мэй села, недоумевая, что ее разбудило, а потом выскользнула из кровати. Тонкая, словно водомерка, и длинная, словно шнурокк тринадцати годам Мэй сильно вытянулась. Газельи ноги и худые, изящные руки еще не разобрались, куда им себя девать. Длинные черные волосы, струясь по спине, упрямо блестели в холодном декабрьском воздухе, словно шелк, сотканный шелкопрядами под луной. Широко распахнутые карие глаза, в отличие от волос, не блестели совсем.
Пессимист высунулся из-под одеяла. Лысый, морщинистый, слегка бархатистый, с огромными, как у летучей мыши, ушами, голый кот напоминал помесь инопланетянина с тающим мороженым. Презрительно чихнув, он сунул голову обратно под одеяло. Несусветная рань. Мэй же посмотрела на гардеробную с любопытством, и в глазах ее мелькнул проблеск надежды. Мелькнули погас. Мэй принялась одеваться.
За прошедшие три года комната изменилась до неузнаваемости. На стенах вместо вперемежку налепленных сказочных рисунковплакаты поп-звезд и постеры любимых фильмов. На столе вместо изобретенных Мэй загадочных приспособленийкорзинки с косметикой, лаками для волос и компакт-дисками. Из всех рисунков осталось только два. На одном ее первая кошка, Фасолька. А на второмзагадочное создание с помятой тыквой вместо головы. Из своего укромного угла оно наблюдало за появлениями и исчезновениями Мэй с кривоватой призрачной усмешкой.
Мэй натянула джинсы поверх длинных легинсов, влезла в ярко-розовый свитер. Потом, вытащив из-под одеяла Пессимиста, прижала его к себе одной рукой и поскакала вниз по лестнице.
Никогда усадьба Седые Мхи не дышала таким теплом и не искрилась таким весельем, как под Рождество. По нижнему этажу плыл аромат большой сосны, которую Мэй с мамой купили и украсили накануне. Вдыхая густой запах свежего остролиста и хвои, Мэй неслышно ступала в носках по извилистому скрипучему коридору. До кухни оставалось всего ничегои тут Мэй услышала какое-то бормотание за спиной.