Соблазнительно, конечно. Основных возражений два: компания против «оборотней в погонах» и депутат Пеотровский.
Депутат Пеотровский, конечно, влиятельный человек, тихо говорит Кабош. Но ведь скоро выборы. Что-то там дальше будет?.. Он развел руками.
Я улыбнулся.
Депутат Пеотровский лично против вас ничего не имеет.
Против меня?
Конечно. Вы у нас проходите как сообщник.
Сообщник?!
Любуюсь произведенным впечатлением.
Вы же там были
Ну и что? Я врач.
Это точно. Врач от слова «врать».
Вы что, серьезно?
Выразительно смотрю на книгу.
Почитаю, пожалуй Может быть, вы и правда ни при чем. Но по поводу Маркиза ничего обещать не могу.
Я опустил книгу в портфель и встал из-за стола. «Оборотни в погонах» это те, кому не повезло. Из меня мало интереса делать «оборотня», я человек маленький. И дело негромкое. И интересы господина Пеотровского я блюду. Кабоша мне не заказывали.
Вышел на улицу, закурил. У тротуара припаркованы многочисленные иномарки. Интересно, какая Кабошева.
Шагах в двадцати, за ближайшей церковкой, дождался появления Кабоша с подругой. Они сели в темно-серый «Мерседес».
Кабош
«Мерседесу» лет пятнадцать, и куплен он лет пять назад, но, благодаря современному дизайну, еще может произвести впечатление на лоха.
Мучительно хочется курить. Но не далее, как сегодня утром, я совершил с собственными сигаретами то же садистское действие, которое приказал совершить Джин.
Вот это номер! Хотел откупить Маркиза, а откупил себя! И денежки, собранные для Андрея, ушли налево. Я бы ни хрена не поверил этой ментовской сволочи, если бы у меня на столе не лежала актуальная книга Льва Докторова «Выжить за решеткой» с историей о том, как человек был осужден за изнасилование, проспав всю ночь в соседней комнате. Так что угроза г-на Волгина не так уж нереальна.
Если бы только мои были деньги я бы плюнул. А так нет! Надо искать ходы. Может быть, зря я полез на пролом? Черт! Думать невозможно ни о чем, кроме курева!
Господин, Маркизу убийство с особой жестокостью предъявляют?
Да, вроде
А за это «вышку» дают?
У нас за все дают, было бы желание. Запишут, что он ее сначала изнасиловал, и дадут.
Угу! После пяти лет совместной жизни!
Ну и что? На Западе это уже не аргумент. Одна надежда на мораторий.
Машина плохо слушается. Скользко! Выпил-то совсем чуть-чуть. Нервы!
Выехали, наконец, за город. Рязанское шоссе. Я свернул на обочину и остановился.
Так, Джин, сегодня ты вынула пачку сигарет и собиралась курить.
Джин вздохнула.
Договор был? Ну? Не слышу?
Был.
Выходи из машины.
Она подчинилась. Вышла, встала у двери.
Я вылез с другой стороны.
Вперед. Пять шагов по обочине. На колени в снег. Не подниматься! Десять минут.
Мимо проезжают машины. Может быть, водителей и удивляет вид коленопреклоненной девушки на обочине дороги, но никто не останавливается.
Я отошел шагов на пятнадцать, заметил время. Может, все-таки закурить? Она не посмеет поднять глаза и обернуться. Нет! Какой я Господин буду после этого, если сам себе не Господин.
В общем-то, это не есть правильно. Не за сигареты наказываю, а за свою неудачу. Зло срываю! Гнать надо из Доминантов. Зря десять минут назначил еще простудится. Но сокращать срок наказания последнее дело!
Наконец минутная стрелка одолела шестую часть круга. Подхожу к Джин, она поднимается, опираясь на мою руку, целую в лоб.
Прощена. Пойдем.
Усадил в машину. Поехали.
Она кашляет.
Приедем напою молоком с медом, а то мне за тебя «вышку» дадут. Убийство путем доведения до воспаления легких.
Не такое уж абсурдное обвинение, если вспомнить членов секты альбигойцев, которые кончали самоубийством очень похожим образом: ложились на холодный каменный пол и провоцировали у себя пневмонию. Даже особый термин существовал: «endura».
Я его терпеть не могу. Услышал я голос Джин.
Что?
Молоко с медом.
Тебя не спрашивают. Аллергия есть?
Нет.
Значит, выпьешь.
Пока Джин сидела, укутанная в плед, под строгим приказом с места не вставать и на улицу не соваться и пила ненавидимый ею напиток, я вышел в сад и все-таки закурил (нашлись-таки в доме полпачки). Решение пришло почти сразу. Теперь я знал, что делать.
Маркиз
Камера почти такая же, но народ отличается разительно. Худые лица с заостренными чертами, жесткие взгляды и руки в наколках. Один пониже и поуже в плечах, но глаза хитрющие и злые. Второй выше, амбал этакий. Вот и вся разница.
Правозащитник Абрамкин в свое время писал, что в советской тюрьме девяносто процентов случайных людей. Эти из оставшихся десяти.
Здравствуйте! вежливо сказал я.
Здравствуй, здравствуй! ответил высокий.
Хитрый молча кивнул.
Я направился к свободной кровати.
Что ж ты тряпочку-то перешагнул? усмехнулся низкий. А ноги вытереть?
Извините, не заметил. На вас смотрел.
Что, интересно?
Всякий человек интересен.
Не-ет! «Петух» не интересен.
Это я, что ли, «петух»? Ну, давай возьми, если я тебе приглянулся!
Давай, Вась! Ты первый, бросил амбалу.
Сила у Васи есть, но практический опыт явно ограничивается уличными драками «стенка на стенку», а школы никакой. Его грузное тело мешком брякнулось на пол, и я заломил ему руку.
Пикнешь сломаю!
Не так быстро, парень! Перед моим носом сверкнул нож, и я встретился глазами с хитрыми глазками маленького.
Только бы планка не упала!
Бросаюсь на пол, уворачиваясь от ножа, тело изгибаетсяпрыгаю на ноги, запястье низкого трещит в руке.
Терпеть боль он не умеет. Нож со звоном упал мне под ноги. Я молниеносно наступил на него.
Ну что, руки ломать или так договоримся?
Договоримся, с досадой ответил маленький и сплюнул на пол.
Тогда вопрос первый: что про меня наплели менты, что вы подрядились меня опустить? Вариант: сколько заплатили? Вариант: что обещали? Ну давай, по порядку.
Сказали, что педофил-насильник
Я рассмеялся.
Слушай, вор! Ты ведь, вор, да?
Хитрый молчит.
Не первый ведь раз сидишь, вор? И ментам веришь? Чего обещали-то?
Не смотреть особенно. В покое оставить. И водку, и курево, и вести с воли.
Не смотреть, значит? Это хорошо. Это правильно. Значит, не смотрели?
Я покосился на глазок в двери.
В это время здоровый сделал попытку подняться, и я легонько пнул его ногой. Он отключился.
Так, вор! Слушай внимательно и запоминай мою статью: «убийство, совершенное с особой жестокостью». Ну, повтори!
Убийство
Ну! Я выкрутил ему руку.
С особой жестокостью, выдохнул он.
Хорошо, иди. Сидеть тихо, рук не распускать. Ко мне обращаться «господин».
Хитрый сделал два шага и обернулся.
Слушай, парень, может, без «господина»?
Я задумался, уж не перегнул ли палку.
Ладно, согласен. Я сегодня добрый.
Вынул носовой платок и взял им нож. Подошел к унитазу. Сооружение это больше напоминает насест в советских общественных туалетах, спроектированный для того, чтобы срать, сидя на корточках. Над дыркой располагается кран для умывания.
В эту самую дыру я и отправил нож. Пройдет ли? Легко! Заточка мгновенно сгинула где-то в недрах тюремной канализации.
Амбал медленно приходит в себя.
Забирай своего друга! милостиво говорю хитрому. Как зовут-то тебя, джентльмен удачи?
Глеб.
Я протянул руку.
Ну что, мир?
Он без особого удовольствия пожал ее и буркнул «мир».
Андрей, улыбнулся я. А теперь просвети-ка меня, Глеб, по поводу местных обычаев: обо что вытирать ноги, обо что не вытирать, а то ведь опять впросак попаду. Не дай бог, кого покалечу!
Мне, наконец, дали белье (серое и влажное). Я умылся над сортиром и вытер лицо носовым платком (заподло вытираться тюремным полотенцем). И даже если Глеб и загнул, у меня не возникало никакого желания пользоваться этой именуемой полотенцем тряпицей, тем более что в качестве тряпки у двери лежит точно такое же.
Лег в кровать и полузакрыл глаза. Надо быть настороже, неизвестно, насколько Глебов «мир» искренен.
Размышляю о собственной реакции на попытку сделать из меня пассивного гомосексуалиста. Почему, собственно? Я всегда был далек от осуждения гомосексуализма как такового, а «священный отряд» Фив, составленный из любовников и столь благосклонно поминаемый де Садом и Николаем Козловым, никогда не вызывал у меня иных чувств, кроме симпатии, если не восхищения. Как писал Ксенофонт, «нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов».