Эх, вы! Ничего не соображаете, ничего не видите своими большущими, как луна, глазищами! А здесь такой страшный зверь живет, хоть кого может к себе в нору уволочь, а бедная жертва бьется, вырывается из его лап!
Я принялся за работу: ловил жуков, саранчу, мух и опускал в ямки к Тонгур-Чучу. Жучок неожиданно выскакивал и стремглав уволакивал жертву. А если добыча была слишком крупна, старалась вырваться, боролась, песок сыпался сильнее и увлекал-таки с собой насекомое в норку жука. Видно, Тонгур-Чучу в таких случаях сам сильно ворошил песок, подталкивая жертву на дно. Я бросал ему очень крупных жуков, и тех он хватал и уволакивал: сама земля ему помогала.
Я теперь сообразил, почему это жучок выскакивал, когда мы палочкой шевелили песок в ямках; раньше-то я думал, что Тонгур-Чучу на самом деле выбегает встречать гостей, обманутый нашими песнями. Я решил повнимательней разглядеть Тонгур-Чучу, стал прутиком водить по ямке, а когда жучок выскочил, я схватил его в пригоршню вместе с песком и высыпал на камень. Жучок был бескрылый, маленький, меньше даже обыкновенной мухи, голый. Похож чем-то на лесного клопа. Наверное, если бы он жил не в песке, то даже норки бы себе вырыть не смог. «Хитрый какой, подумал я. Не всякий человек до этого додумается, так ловко свою силу увеличить!»
Я вспомнил нарядных гостей моих хозяев, представил, как хозяйские дети уплетают сейчас жирные куски, вздохнул и утешил себя: «Ну и пусть! Зато скоро я, как мой дядя Шевер-Сарыг, буду знать все тайны лесных зверей, птиц и насекомых»
Мой дядя Шевер-Сарыг один из самых известных охотников в окру́ге. Иногда мне удавалось упросить его взять меня с собой на охоту, и тогда я бывал счастлив. И не только из-за самой охоты, обильной еды, но главным образом из-за дядиных рассказов. Дядя никогда не ответит на твой вопрос «нет» или «отстань, не знаю», как обычно взрослые отвечают детям, а спокойно объяснит или выскажет свои предположения, если в чем-то не уверен, сомневается. Мне казалось, что дядя знает про окружающий мир все. Бывало, увязавшись за ним, я спрашивал его буквально обо всем, что видели глаза, и он всегда обстоятельно отвечал.
Сколько у этих сеноставок шалашей, юрт, чумов, дядечка! Только почему они в своих чумах не сидят? Я их там ни разу не видел.
О, глупыш, разве жилые чумы такие бывают? Где тут дверь, где дымоход, где очаг?.. Это сеноставки заготавливают себе пищу на зиму.
Дядечка, а почему же они не закапывают свои запасы, не утаскивают их домой, как мы? Или столько сена в норку не поместится?
И дядя принимался мне объяснять, что на воздухе сено не испортится, не заплесневеет и сохранит свежий вкус и запах. Дядя подносил к моему носу горстку сена, взятого из стожка сеноставки, и я чуял аромат полыни, клубничника, фиалок, зверобоя.
Сеноставки большие искусницы знают, какую траву когда сорвать, чтобы была в самой поре Гляди, эта кучка где стоит? Кустик караганника, а тут камушек, а тут бугорок земли Чтобы ветер не разнес. Даже камушки натасканы, видишь?.. А когда снег пойдет, ветер подует тут сугробик вырастет, закроет сено; сеноставки от своей норки проделают дорожку под снегом к этому стожку и будут ходить обедать, даже не вылезая на поверхность.
А горные рыжие сеноставки, наверное, глупее этих, дядя?.. Ведь они сено в свои норки таскают, которые среди валунов
Увидеть увидел, а проверить сообразительности не хватило! Ведь в сырой норке сено потемнеет и сгниет, ты подумал об этом?
Правда, дядечка
И дядя мне терпеливо и чуточку насмешливо объяснял, что горная сеноставка заготовленное сено хранит между валунами с расчетом, чтобы сверху тоже камень был. Получается как бы под навесом, и сквознячки там гуляют, так что многие цветы сохраняют не только запах, но и окраску, словно живые.
Ленивый человек и накосить сена не сумеет и высушит как попало, сгноит в валках. Так и остается у него скот на зиму без пищи. Тогда он идет к этим малышам красть их трудовые запасы. Наберет мешок оставайся, кроха, с голоду умирать из-за большого лодыря!..
ОХОЧУСЬ
Однажды вечером мы с дядей отправились на охоту за сурками. Наше снаряжение состояло из кремневого ружья среднего калибра, трех капканов и махалки.
Мы пошли в сторону зимнего стойбища. Когда мы приблизились к холмам, дядя сказал:
Уже наступает пора вечерней кормежки сурков. Ты теперь не шуми и внимательно следи за мной, делай все точно, как и я. Не кричи, если увидишь сурка, а дотронься до меня и укажи рукой, где увидел. Возьми вот у меня мешок с капканами, а то еще застучат о ружье. Перекинь через плечо, следи, чтобы не бренчали
Дядя передал мне мешок, поудобней прижал сошки кремневки правой рукой, а в левую взял махалку и, пригибаясь, двинулся вперед. Я не очень-то понимал, зачем ему нужна махалка. На верхнем ее конце была натянута заячья шкурка, а внизу лисий хвост. Хвост этот был прикреплен на небольшом шестике как конек на крыше, свободно и легко вращался от любого дуновения ветра.
Дядя тихо пробирался за кустами караганника, поглядывая внимательно по сторонам, а я, как тень, следовал за ним, повторяя все его движения. Сделав еще несколько шагов, дядя быстро присел, махнув мне рукой, чтобы я сидел и не двигался. Вдруг где-то совсем близко послышалось:
Сойт, сойт!..
Немного погодя опять раздалось, уже глуше и дальше:
Сойт, сойт!..
Дядя снова погрозил мне пальцем, чтобы я не двигался, а сам поднял махалку и, пригнувшись, побежал, прячась за кустами караганника и крупными валунами, к подножью скалистой горы. Крики сурков стали громче и беспокойнее: это они, заметив крадущуюся лису, принялись отгонять ее своим лаем. А дядя все шел зигзагами, исполняя свою лисью роль.
Я, напряженно вытянув шею, смотрел на лающих сурков. Они сидели, застыв, как истуканы или медные кувшины, перед холмиками глины, выброшенной из норок, и всем поселком дружно лаяли. Прогрохотал выстрел дядя бросил ружье и махалку и побежал к одной из норок; забыв обо всем, ринулся туда и я, грохоча капканами в мешке. Дядя крикнул мне:
Тащи ружье и махалку!
Я взял ружье на плечо, как взаправдашний охотник, и, подойдя к дяде, стал разглядывать убитого сурка.
Это молодой сурочий самец, сказал дядя, видишь, дышит еще.
Он взял сурка за задние лапы, зарядил ружье и двинулся дальше. Я бежал следом, напевая про себя: «Ой, как хорошо ходить с дядей на охоту! Никогда не возвращаешься с пустыми руками, обязательно приносишь много мяса и сала!..»
Уже садилось солнце. Подойдя к красноватому холмику, дядя встал на четвереньки и пополз к высокому камню. Там, за камнем, словно за скрадкой, дядя затаился и стал наблюдать. Это тянулось долго, я отвлекся и принялся разглядывать сурка, его острые длинные зубы, мягкую, с блестящей остью шерстку на брюхе, упругие лапки. Тут снова прогрохотал выстрел, я увидел, как дядя помчался быстро-быстро, только пятки сверкали. Я тоже схватил сурка и побежал следом. Оказалось, дядя убил еще одного большого сурка. Я забрал обоих сурков в мешок и отправился, как велел мне дядя, вниз к ключу с холодной водой, развести костер. Дядя остался ставить капканы и наблюдать за сурками, поскольку вечерняя пастьба у них еще не кончилась.
К месту ночлега дядя пришел еще засветло, мы стали ужинать. Молодой сурок оказался таким жирным, что вначале мне было трудно и непривычно есть его мясо. Я запивал соленым крепким чаем, бегал к ручью пить холодную воду, только тогда тошнота унималась.
Проснулся я, когда уже рассвело, увидел, что дяди нет, и решил поспать еще немножко. Мне показалось, что я едва-едва успел смежить веки, когда над моим ухом вдруг раздалось:
Вот так охотник! Ай-яй-яй, разве охотники столько спят?
Да, хитренький какой! Сам меня оставил, а теперь я хныкал, протирал кулаками заспанные глаза и увидел в сторонке утреннюю дядину добычу темного сурка.
Нарочно не взял тебя, успокоил меня дядя. Рано утром надо очень долго и тихо лежать в засаде, совсем не двигаясь. А двое будут больше шуметь, запах человека сильнее будет Ну, беги к ручью умойся да вари чай, а я сниму шкурку.
Каким вкусным оказалось остывшее за ночь мясо! По вкусу оно походило, как я теперь понимаю, на мясо молочного поросенка.