Мы боялись, Кадан попытался сесть и заглянуть ему в глаза, но Льеф удержал его.
Не дело для воиновстрах.
Кадан молчал и шумно дышал. Льеф тоже. Он понял, что на сей раз галл обиделся, но не видел за собой вины.
Вы бы все равно убили нас, упрямо продолжил Кадан, вы всегда делаете так.
Мы просто забрали бы виноград.
Наш виноград. Мы растили его.
Льеф закатил глаза и теперь сам сел так, чтобы можно было посмотреть на галла.
Если бы на наш корабль напали, я бы тоже должен был винить тех, кто пытался отобрать нашу добычу?
Да Кадан смотрел на него широко раскрытыми глазами и не верил своим ушам.
Нет. Я бы убил их и забрал их добро.
А если бы они победили тебя?
Тогда бы умер я.
Кадан открыл рот и снова закрыл.
Я бы не хотел, чтобы тебя убили, сказал он.
Льеф вздрогнул.
И твой отец, думаю, тоже бы не хотел.
Моему отцу все равно.
Кому-то же не все равно?
Льеф повел плечом. Ему становилось неуютно под взглядом этих светлых, но каких-то неправильных, не по-северному холодных глаз.
Он стиснул зубы.
Всем все равно, упрямо процедил Льеф. Отвернулся и, схватив с земли первый попавшийся камешек, швырнул в реку.
Мненет.
Кадан снова приник к его плечу и обнял Льефа за руку. Он смотрел, как неторопливо колышется водная гладь.
Почему?
Теперь уже Кадан повел плечом.
Не знаю, сказал он, ты добр ко мне. И мне мне радостно, только когда мы сидим здесь с тобой. У меня больше никого нет.
И все?
Кадан молчал. А Льефу вдруг стало неприятно от мысли, что это в самом деле все.
Я отправлюсь в Валгаллу, сказал он, нет ничего страшного в том, чтобы пересечь порог.
Фигура брата, скорчившаяся и изуродованная, снова встала у Кадана перед глазами, но он отогнал видение и произнес:
Но я не отправлюсь туда с тобой?
Нет.
Льеф замолк, впервые в жизни задумавшись о том, что здесь, на земле, в самом деле есть то, что он хотел бы, но не сможет забрать в мир богов.
Там валькирии будут подносить мне вино, упрямо сказал он.
Что ж Пусть будут веселы с тобой.
Кадан отпустил руку Льефа и встал.
Льеф в недоумении смотрел на него, но останавливать не стал.
Кадан поднялся на холм и ушел.
Внутри дома постоянно царил полумрак. Тусклый свет, лившийся из слуховых окон под самым потолком, едва развеивал тьму. И только под вечер разрешалось зажигать масляные лампы.
Поэтому целый денькоторый зимой был не так уж дологЛьеф проводил на улице. По большей части ловил рыбу вместе с младшими братьями. Отец всегда в таких случаях не знал, куда его послать, потому что со старшими Льеф ладил плохо. С детских лет те задирали его, ни одного случая не упуская, чтобы напомнить Льефу о том, кто его мать.
Мать же, воспитанная рабыня, дочь италийки, которую еще дед Льефа привез из южного похода много лет назад, сама умерла при родах. И хотя Льеф никогда не знал ее, насмешек над ней или над своими черными волосами не терпел.
С младшими братьями отношения тоже складывались нелегко.
Льеф по праву старшинства имел над ними власть. И если отец посылал их вместе на охоту, на рыбную ловлю или в походвсе должны были подчиняться ему. Льеф прокладывал путь, выбирал дичь и говорил, когда возвращаться домой.
Но и тут доказывать право перворожденного часто приходилось силой, потому что и младшие знали, что Льефне совсем такой, как они.
С младых ногтей Льеф научился удерживать власть, которую ему не хотели отдаватьв работе или в игре.
Вечерами, укладываясь спать в той части дома, которая была отделена от общей залы, и где обычно располагались сыновья, Льеф подолгу смотрел на тусклый огонек лампы. Он думал о поместье конунга, где стал родным, и о том, зачем покинул его.
Льеф скучал по Руну, да и конунг стал для него ближе, чем отец. Но когда настало время принимать решение, он подумал, что при дворе слишком много ушей. Слишком много слухов уже ходило кругом о том, что сын ярла Хальрода одержим галльскими заклятьямихотя сам Льеф до сих пор ни разу не слышал, чтобы Кадан говорил или пел для него.
Льеф думал, что вернется к королевскому двору весной. Нужно только забрать Кадана с собой. Отец может не разрешитьно тогда Льеф не будет спрашивать, и полыхай все огнем. Кадан был нужен ему, как волку нужна кровь, а зайцу цветок. Кадан не оставлял его мыслей ни ночью, ни днем. Стоя по колено в реке и глядя на серебристых окуней, плескавшихся у ног, Льеф думал о том, что ловит не окуняловит гибкого галла. Когда же рыба ускользала от него, Льефу казалось, что не рыбу, а Кадана он потерял.
Льеф думал о Кадане за обедомкогда ему накладывали дичь и рыбу, а за столом для рабов разливали жидкое варево из круп. Он думал, что это неправильно, и искал способа, чтобы унести небольшой кусочек с собой, и вечером, завернув в листок, передать галльскому рабу.
Кадан очень исхудал с тех пор, как оказался здесь. И Льефу не нравилось смотреть на него такого, ему представлялось, что стоит ему хорошенько стиснуть бока галла, как тот хрустнет и сломается в его руках.
Льефу было страшно оставлять Кадана одногопотому что казалось, что пока его нет, галла может схватить и сломать кто-то другой.
"Он точно околдовал меня", повторял себе Льеф, отворачиваясь от лампы и пытаясь заснуть, когда мысли о Кадане снова заполняли его мозг. И все же Льефу нравилось это колдовство. Оно доставляло и радость, не только боль. Когда Кадан прижимался к его плечу. Когда Льеф ощущал волосы Кадана своей щекой.
И один вопрос не давал Льефу покоя: "Почему он не боится меня?". И мысль эта вызывала страх у него самого.
Наступил месяц убоя скота, и река подернулась хрустальной коркой льда.
Время продолжало идти своим чередом.
Кадан в своем льняном костюмчике, состоявшем из рубахи, расшитой орнаментами, но порядком изодравшейся на рукавах, и свободных штанов, все сильнее мерз.
Льеф видел, как он ежится и прячет руки в рукава каждый вечер, когда идет к немуно поделать ничего не мог. Только укрыть собственным плащом и плотнее прижать к себе.
Больше всего Льеф хотел забрать Кадана в дом. И будь тот девушкойтак бы и сделал, но опозорить себя сожительством с юношей не мог.
Он жалел, что решил вообще вернуться на зиму к семье. При дворе конунга и то он видел бы Кадана чаще и смог бы все время держать при себе.
Мы уедем отсюда весной, говорил он, пытаясь горячим дыханием согреть заледеневшие руки галла. Тот кивал, хотя от холода не слышал и не соображал ничего.
В середине месяца, когда до зимних празднеств оставалось с десяток ночей, Кадан заболел.
Льеф заметил, что тот натягивает рукава на руки плотнее обычного, а когда прижал его к себе, трель не успокоился, как это бывало всегда, а продолжал дрожать. При каждом вздохе его Льеф слышал негромкий хрип, и то и дело Кадан заходился кашлем.
Льефу стало страшно. Так же, заходясь в кашле, умирал его младший братЛьефу было тогда семь лет, а брату шесть.
До поздней ночи он не хотел отпускать Кадана от себяи не отпустил бы до самого утра, если бы ночь не была так холодна, что уже никого из них не спасал под утро один на двоих меховой плащ.
Я заберу тебя с собой, шептал Льеф, поглаживая Кадана по волосам.
Далеко заполночь он отвел его в пристройку для рабов и, поколебавшись, положил на плечи Кадану свой сшитый из волчьей шкуры плащ.
Если спросят откуда, скажи задумчиво произнес он, скажи, что я дал его тебе, потому что я упал в реку, а ты меня спас.
Кадан кивнул и, стиснув края шкуры, прижался к пушистому меху щекой.
А ты? спросил он.
Льеф не ответил. Он наклонился и впервые с тех пор, как увидел Кадана, позволил себе слабостьпоцеловал его.
Горячее дыхание тут же проникло Льефу в рот, разгоняя по телу волны дрожи. Кадан приник к нему, тонкими пальцами прихватил за шею, придерживая, но опасаясь сжать слишком сильно.
Ты не боишься меня? выдохнул Льеф ему в губы. Почему?
Кадан ничего не сказал. Он стоял, перебирая пряди длинных, мягких, как шкура волка, и тоже покрывшихся сейчас маленькими льдинками черных волос северянина. Льеф смотрел ему в глазаи Кадан тонул в его зрачках.