- Видишь это? - указывая на ошейник, поинтересовался Норман. Говард молча кивнул, завороженно оглядывая сидевшего на полу Джаспера. - Это означает, что он принадлежит мне со всеми потрохами. На ошейнике выбиты мои инициалы, сам Джаспер не может его снять. Он вообще не может сделать ничего без моего разрешения.
- Это такая игра? - обретя дар речи, поинтересовался Говард. Норман нехорошо усмехнулся.
- Это не игра, - сказал он. - Это жизнь. Просто другой способ. И нам обоим это нравится. Правда?
Он резко повернулся к Джасперу, и тот кивнул.
- Да, хозяин. Мне это нравится.
- Видишь? - Норман снова посмотрел на ошарашенного Говарда. - Он сделает все, что я скажу, и еще получит от этого удовольствие. Правда, малыш?
От бархатных глубоких интонаций его голоса Джаспера пробрало до самого нутра. Он выгнулся навстречу руке, ласково прошедшейся по его волосам, и едва не замурлыкал. Норман одобрительно хмыкнул и отошел к диванчику, стоявшему у стены, напротив кресла Говарда. Джаспер, которого оставили одного, даже не успел расстроиться, как его позвали:
- Подойди ко мне.
Джаспер поднялся и медленно, двигаясь плавно, без резких неуклюжих движений, приблизился к удобно развалившемуся на диване Норману, а потом замер, ожидая дальнейших указаний. Ньюман взглядом указал на пол у своих ног, и он снова встал на колени, оказавшись между расставленных бедер своего хозяина.
- Ты знаешь, что делать, - кивнул Норман, и Джаспер потянулся к замку на его брюках. За спиной послышался рваный выдох, но его это совершенно не интересовало. Мир сузился до жара чужой плоти в руках, терпкого, хорошо знакомого мужского запаха, бархатной гладкости кожи на языке. Его затягивало в эти ощущения. Даже сверлящий спину вожделеющий взгляд лишь добавлял в испытываемое удовольствие пряности, но нисколько не препятствовал. Норман откинулся на спинку дивана, и тихо, с шипением втягивал воздух сквозь стиснутые зубы, чтобы потом выпустить его с глухим стоном. Его рука запуталась в волосах Джаспера, перебирая их почти нежно, без малейшего намека на грубость, а того буквально разрывало на части от испытываемого возбуждения. Он инстинктивно поерзал, пытаясь хоть немного снять мучительное давление в паху, но его тут же остановил негромкий непререкаемый голос:
- Не сметь.
Хозяйские пальцы с силой стиснули волосы на затылке и слегка потянули наверх, отвлекая от собственной неудовлетворенности. Он заработал языком усерднее, и хватка ослабла, снова превратившись в ласковое поглаживание. Еще немного - и Норман хрипло простонал, подался бедрами вперед и кончил, обильно выплескиваясь в рот Джасперу. Тот не посмел отстраниться и послушно проглотил все, что смог, но часть спермы, смешанной с его собственной слюной, стекла из уголка рта, вычерчивая беловатую дорожку. Его опять ухватили за волосы и рывком запрокинули голову, демонстрируя перепачканное лицо.
- Ты все еще думаешь, что он может меня предать? - с издевкой произнес Норман, и Говард выругался в голос, не в силах выразить свое состояние цензурными словами. Джаспера трясло. Собственное возбуждение выкручивало пах, а взгляд Крафта ощущался на коже как огонек лазерного прицела. Все это изрядно било по нервам, обостряя восприятие до предела. Сейчас он чувствовал и тяжелое дыхание Говарда, и мерное биение сердца Нормана, и инстинктивно льнул к хозяину, желая закрыться от постороннего желания. Ньюман, словно почувствовав это состояние, потянул его выше и впился в беззащитно приоткрытые губы жадным подчиняющим поцелуем. Сразу все исчезло. Джаспер перестал воспринимать и собственное тело, настойчиво требовавшее внимания, и пристальный взгляд Говарда, пробиравшийся под одежду, и даже течение времени. Для него существовали только губы Нормана, сминавшие его рот, и рука на затылке, удерживающая его на грани реальности. Когда его отпустили, он несколько секунд приходил в себя, и только потом осознал, что Говарда в комнате уже нет.
- Возвращайся, - тихо сказал Норман и осторожно погладил его по щеке. - Тебе помочь, - он выразительно посмотрел на пах Джаспера, - или справишься сам? Или... потерпишь до дома? Там у нас много не опробованных вещиц.
Часть 4
- Я хочу пить. Но лежать я хочу больше.
- Ну так и лежи. Сейчас принесу.
Норман потянулся и рывком поднялся с кровати, демонстрируя бодрость тела и духа. Джаспер от души ему позавидовал - он сам не был способен пошевелить ни одним мускулом.
- Вот, - вернувшийся с кухни Норман протянул ему стакан воды и снова залез под одеяло, наслаждаясь последними утекающими минутами вместе. Он никогда не оставался до утра, каждый раз уходя к себе домой. Джаспер не возражал, ему самому требовалось время, чтобы восстановиться и спокойно выспаться, хотя порой он ловил себя на мысли, что неплохо бы было узнать, как это - просыпаться вместе.
- Странно получается: почему это я ношу тебе воду? - вывел его из задумчивости ироничный голос. Джаспер усмехнулся.
- Это только в порнофильмах саб вечно ползает на коленях, нося за своим господином тапочки в зубах. В жизни все обычно. У большинства пар, по крайней мере. Некоторые, по сути, даже не являются парами, встречаясь лишь на время сессий. А у кого-то действительно складываются семьи, но и там все не так запущено. Ведь все это, - он махнул рукой в сторону шкафа, куда были убраны игрушки, - все это лишь вспомогательные вещи, помогающие настроиться или будоражащие воображение, придающие пикантности. Самое главное происходит в голове. Есть желание одного перестать контролировать происходящее, отдаться во власть того, кому доверяешь безоговорочно. Есть возможность и желание второго этот контроль принять, вместе с ответственностью, разумеется. Это, между прочим, очень сложно. Нужно тонко чувствовать грань между тем, что можно и что нельзя, и ни за что не переступать ее, иначе нарушится самое важное - доверие. Именно поэтому Говард никогда не сможет быть Верхним. Он не захочет остановиться.
- А я? - помолчав, поинтересовался Норман. На губах Джаспера заиграла улыбка.
- А ты и есть Верхний, это у тебя в крови. Ты перехватываешь контроль автоматически, даже не осознавая этого, но с тобой это воспринимается... естественно. Не пугает. Просто потому, что тебе это нужно не для самоутверждения, а для наивысшего удовольствия. Обоим. Ты сможешь остановиться, почувствовать границу допустимого. И не перейдешь ее.
- Ты странный, - словно смакуя на языке каждое слово, произнес Норман и внезапно перекатился, нависнув над Джаспером. Тот от неожиданности вздрогнул, но тут же расслабился, окутанный привычным теплом.
- С тобой тепло. И хорошо, - будто отвечая на его мысли, неожиданно сказал Норман, и улыбка Джаспера померкла. - Что такое?
- Никогда не говори такого шлюхам, - спокойно глядя ему в глаза, сказал Уолш. - Тебя могут неправильно понять.
- Что ты имеешь в виду? - Норман отстранился и сел, одарив его внимательным, испытующим взглядом. Джаспер закинул руки за голову и потянулся.
- Это могут расценить как... обещание, - сказал он. - И уцепятся за эту возможность. Знаешь, многие из нас как дети в приютах, верят, что рано или поздно придет добрая тетя или дядя и заберет нас из нашего унылого существования в светлый и чистый рай. И там начнется новая жизнь, и, прикоснувшись к этому свету, мы сами станем лучше. Только правда в том, что если нас пустить в рай, то мы его уничтожим.
- Почему?
- Потому что продажность гнездится в душе, - рассмеявшись пустым безжизненным смехом, пояснил Джаспер. - А душу не оставишь в прошлом, как рваное белье. Как бы этого ни хотелось.
Норман осторожно положил ладонь ему на живот и медленно провел вверх до самого горла, а потом опять вниз.
- Думаешь, никто не захочет измениться? - спросил он. - Мне так не кажется.
- Если бы хотели - уже бы изменились, - возразил Джаспер, сердце которого забилось сильнее, когда горячая рука заскользила по его коже. - Те, кто остается в бизнесе, уже не изменятся никогда.
- Может, у них до этого не было возможности, - пожал плечами Норман. Джаспер снова расхохотался.
- Возможность есть всегда, - отсмеявшись, сказал он. - Хоть и самая крайняя... Всегда можно просто уйти. Совсем. Но страшно. И думаешь: ну это же не выход. И привыкаешь продаваться, считая, что когда-нибудь это кончится. Воображаешь, что покупают не тебя - твое тело. Боже, какая пошлость.