Ха! воскликнул я. Это правда!.
Я ощущал себя победителем, хотя совершенно пьяным и заторчавшим на уровне жирафьего зада. Я был не расположен даже к попытке открыть дверь, не говоря уже о том, чтобы вещать для звукозаписи, предназначенной миллионной аудитории. Я не мог вспомнить даже свое второе имя и глубоко сконцентрировался, пытаясь сделать это, когда снова постучали, на этот раз даже сильнее.
Лучше ты открой. Это твоя работа, сказал Крис, спокойный, как далай-лама.
Конечно, онспокойный. В Эй-би-си и мысли не было, чтобы брать у него интервью. Все, что от него требовалось, это сидеть спокойно, несомненно, за камерой, пить свой проклятый шнапс и втайне радоваться, наблюдая полный развал передачи.
В каком-то смысле, после прихода Криса, я почувствовал себя более параноидным, чем Джон Боббит на сходке точильщиков ножей.
А что, если это полиция? подумал я, или сказал, или подумал, что я подумал, но фактически сказал, потому что Кристофер следом ответил:
Я считаю, что это было бы для тебя сейчас меньшей из двух бед. Открывай эту гребаную дверь.
Мы осторожно пролезли назад через окно в ванной, и я крикнул в направлении двери:
Кончаю! Иду! Затем, взглянув на Кристофера, все еще затянутого в черную кожу мотоциклетного костюма так, что весь мир мог бы признать в нем Хромого из «Криминального чтива», без маски со щелью на молнии для рта, и поняв возможный гомоэротический подтекст того, что я только что прокричал в дверь сквозь пелену дыма от марихуаны, я по-новому сформулировал свое заявление:Сейчас я подойду.
Здорово. Они думают, что мы в спешке натягиваем на себя снятую одежду. Это плохо. Через дверной глазок мне видна вся толпа, никто из них не выглядит агентом правоохранительных органов или как-то связанным с правопорядком.
Я открываю пять замков на двери (что, принимая во внимание мое в значительной степени измененное состояние, мало чем отличается от искусного решения одного из этих чертовых кубиков Рубика) и встречаю три улыбающихся лица: одно мужское, два женских. Я ничего не говорю. Черт Я все еще пытаюсь вспомнить мое второе имя. Женщина ближе всех ко мне, женщина-главарь, начинает:
Джейсон?
Я все еще мучительно стараюсь вспомнить свое второе имя, когда отвечаю:
Нет это мое первое имя.
Неожиданно вид их становится таким же недоуменным, как и у меня.
Ой подождите нет да Джейсон да это я. Яэто он. Я есть он.
Я протягиваю руку, а женщина-главарь вежливо пожимает ее. Она представляется как репортер, мужчинакак телеоператор, а вторая женщинакак звукооператор. Я уже успел забыть все три имени и опять пытаюсь вспомнить свое собственное второе имя, когда до меня доходит, что нужно пригласить их войти. Что я и делаю.
Все они останавливаются, чтобы нервно посмотреть на Кристофера, который, непостижимо почему, принялся вынимать мои многочисленные охотничьи и автоматические ножи из ящика, где они лежат, и теперь чистит их лезвия с холодящим кровь благоговением.
Ох это Кристофер, мой единственный друг мужского пола. Он гетеросексуален, несмотря на то что полностью затянут в черную кожу. Я не знаю, почему он чистит ножи. Я не часто ими пользуюсь. Скажи «Здравствуйте», Кристофер!
Крис осторожно кладет зазубренный нож-потрошитель, который держал в руке, и неожиданно становится образцом вежливости и очарования. Он представляется репортерше и всей группе, причем их имена, названные уже во второй раз, я снова немедленно забываю. Как только это происходит, я иду к своему ежедневнику на моем столе и переворачиваю страницу на завтра, затем на свободном месте в разделе «Что сделать» коряво пишу: «Второе имя?», закрываю ежедневник и стараюсь забыть обо всем этом.
Кристофер ведет разговор на профессиональную тему с девушкой-звукооператором, которая, как он быстро узнает, оказывается замужем за телеоператором, который, в свою очередь, крутится возле моей кровати с каким-то странным непонятным прибором, держа его на расстоянии вытянутой руки от своего лица, измеряя им какой-то атмосферный аспект или что-то в этом роде. Поскольку он начинает устанавливать временные реостаты на все мои выключатели света и лампы, я предполагаю, что он измеряет уровни освещенности. Но тем не менее я не свожу с него подозрительного взгляда, даже в то время, когда репортерша вовлекает меня в непринужденную дружескую беседу перед интервью.
Замечательная квартира, говорит она нервно, оглядываясь на ножи и сдутую многоотверстную надувную куклу, брошенную в углу.
Да. Дом-сраный-дом.
Это лучше, чем все, что было у меня, когда я жила в Сити, говорит она.
И у меня тоже, вступает в общий разговор телеоператор из-под моей кровати.
Вследствие этого я начинаю подозревать, что телеоператормоль. Не шпион или двойной агент, а именно моль, пушистое маленькое насекомое, привыкшее к темноте, которое роется в вещах и, как мне кажется, питается червяками и личинками. Да, очевидно, что я торчу, как воздушный змей. Но этот парень, копаясь в поисках электрической розетки или бог знает чего, выбрасывает оттуда использованные и смятые тюбики из-под смазки и мой счастливый презерватив.
Кристофер появляется рядом со мной с еще одной порядочно налитой шнапсом кружкой.
Выпей это оно тебя немного поправит поможет расслабиться. Ты такой напряженный. Кончай пялиться на парня с камерой.
Я делаю большой глоток густого сорокаградусного коричного сиропа.
Разве ему не нужен ордер, чтобы творить такое? Он вот только что выкинул мой счастливый презик на середину комнаты!
Ты дал согласие на обыск, когда впустил их Четвертая поправка. Теперь пей свой шнапс. Глотай сильнее из реки забвения. Это единственное, что может тебе сейчас помочь.
Я продолжаю всасывать в себя шнапс в трагикомической и обреченной попытке опьянеть больше, нежели быть обкуренным, каким-то образом думая, что в таком состоянии сознание более продуктивно для интервью подобного значения. Репортерша пытается продолжать светскую беседу.
Мне понравился ваш рассказ, говорит она, доставая сложенную копию моей истории, напечатанную на принтере.
Похоже, что эту копию сильно травмировали. Уголки страниц загнуты, и много подчеркнутых мест. Есть пометки на полях.
«Черт побери!»думаю я (моля Бога, что не произношу это вслух). Я не читал этой штуки с тех пор, как написал и послал ее в Salon, com. И это был черновой вариант. А теперь у нее в руках текст с полным анализом! Со вскрытыми противоречиями. Черт! Только пусть помянет Дерриду или Фуко, и я брошусь в атаку. Из этого ничего хорошего не выйдет.
Съемочной группе требуется еще около получаса, чтобы все установить, и этого времени (в сочетании со шнапсом, первоначально омерзительным, но улучшающимся с каждым небольшим глотком) достаточно, чтобы успокоить мои нервы и сфокусировать мое сознание до такой степени, чтобы я мог делать то, что мне говорят.
Сядьте ровно подбородок поднять, командуют мне голоса с той стороны света.
Я примостился на полу, опершись на спинку кровати перед камерой, а съемочная группа тем временем пытается наложить различные цветные фильтры на осветительные приборы. Эта часть действия безболезненна. Но когда они собираются в кучу и рассматривают мое изображение на мониторе, который мне не видно, пытаясь решить, какой из цветов лучше, тут я становлюсь чуть более чувствительным.
Темно-синий. Или черный. Чем темнее, тем лучше я выгляжу, говорю я почти в манере papal ex cathedra.
Они смотрят на меня так, будто я предлагаю им подрочить, усевшись кружком. Ну и черт с ними. Но это же правда: я потрясающе красив в абсолютном мраке.
По поводу освещения все же достигаем некоего консенсуса. Репортерша вновь начинает добродушно болтать, в то время как девушка-звукооператор вывешивает качающийся черный фаллический предмет, напоминающий шнобель Маппета в момент, когда этому Маппету заехал в клюв Снаффлпагус.
Я продолжаю потягивать шнапс, и до меня доходит, что это микрофон на телескопическом штоке. Сперва мне начинает казаться, что она, как и все остальные в этой комнате (включая этого ублюдка Кристофера, который входит в режиме он-лайн под моим именем и болтает напропалую с девицами нежного возраста, легальная зрелость которого весьма сомнительна), держит дистанцию, поскольку у меня изо рта ч после коктейля из травы со шнапсом несет, как из мешка с немытыми задницами. А так оно и есть. Корица все-таки. Золотыми хлопьями.