Домой поедешь! безо всякого перехода говорит Семеныч и впервые брезгливо оборачивается к провинившемуся. А здесь пацаны будут за тебя искупать. Собирай вещи.
Сергей Семеныч... говорит Старичков.
Все, свободен.
Сопровождать Старичкова в аэропорт поехали начштаба и мы со Скворцом. Вася Лебедев напросился в водилы. По дороге я избегал со Старичковым разговаривать, да и у него желания с нами общаться явно не было. Вася все порывался его развеселить, но он не откликался.
«Странно, думал я, Вася, который чуть не взорвался и к тому же остается здесь, успокаивает Старичкова, который вечером будет у жены под мышками руки греть... или Старичков не женат?»
Федя, как казалось, равнодушно смотрел в окно, но уже в аэропорту, выходя из машины, я увидел, что он плачет.
«Повезло ему или нет? думаю я. Вот если бы меня отправили, я бы огорчился? Все-таки домой бы приехал, к Даше...»
Я понимаю, что мне не хотелось бы, чтобы меня отправили домой. Это было бы неправильноуехать и парней оставить. Мне кажется, все наши бойцы именно так рассуждают. Со Старичковым даже никто не попрощался. Не потому, что вот его все вдруг запрезирали, просто потому, что он отныне отчужден. Да и сам Федя только Филю, пса своего, обнял. Филя и не понял, что хозяин уезжает.
Начштаба пошел в аэропорт.
На крыше аэропорта стоят буквы: «Г», «Р», «О», «З», «Н», «Ы», «Й».
Слева от аэропорта плац, маршируют солдатики.
«Им, может, умирать завтра, а их маршировать заставляют. Что-то тут неправильно...»думаю.
Старичков следом за начштаба выходит из «козелка», вытаскивает свой рюкзак. Взяв за лямки, волочит его по асфальту в сторону автовокзала. Вася выскакивает, окликает Старичковакуда, мол, но тот не отзывается.
Вася, пожав плечами, садится в машину.
Проходящий мимо усатый майор строго смотрит на Старичкова. Тот останавливается, не дойдя до аэропорта.
Санек, хочешь домой? спрашиваю я Скворца.
Нет, отвечает.
Появляется наш начштаба, молча проходит мимо Старичкова, идет к «козелку».
Рейс отменили, говорит начштаба. Чего делать-то?
«Тоже мне, капитан, думаю, совета спрашивает».
Давай его до Рязани подбросим? весело предлагает Вася и в знак полной готовности хватает обеими руками руль.
До Рязани далеко... говорит начштаба серьезно.
«Интересно, думаю, он действительно тупой или просто такой вот человек?»
Начштаба явно раздумывает, вызвать ли ему Семеныча по рации, на запасной волне, чтобы спросить, что делать, и сомневаетсяне покажется ли он при этом слишком бестолковым.
Поехали на базу, насмешливо говорит Лебедев, завтра отвезем.
Начштаба неопределенно кивает, и Лебедев, как мне кажется, даже не заметив этого кивка, высовывается из машины и зовет Старичкова. Тот оборачивается, кивком спрашивает, что надо, но Вася не отвечает, заводит машину. Старичков нехотя идет к «козелку». Он открывает дверь и молча смотрит на нас. Такое его поведение начинает раздражать.
«Он что, презирает нас всех теперь?»думаю я.
Садись, говорит Вася. Твой самолет улетел.
Чего такое? цедит сквозь зубы Старичков.
Садись, говорю.
На базе Старичков хмуро вытащил рюкзак и прошел мимо курящих пацанов в спортзал. Те посмотрели на него иронично, как на новичка. Я, улыбаясь, прошел за Старичковым в «почивальню».
Не раздевайся, говорит мне Шея.
А чего?
Шея не отвечает на вопрос, выкликивает поименно, приглядывается к пацанам, собирает, кроме меня, Хасана, Диму Астахова и Женю Кизякова. Отправляемся в кабинет Черной Метки.
Чего случилось, взводный? интересуется Астахов по дороге.
Попросили собрать пять надежных ребят. За неимением надежных остановился на вас, говорит Шея серьезно, открывая дверь в кабинет. Нас молча ждут Андрей Георгиевич и Семеныч.
Хасан, знаешь дом шесть по улице Советской? спрашивает Черная Метка, когда мы рассаживаемся.
Знаю, говорит Хасан.
Точно помнишь, где он? Ты ведь давно в Грозном не был? спрашивает Семеныч.
Я здесь жил. Я помню, отвечает Хасан.
Черная Метка пишет на листочке цифры«6» и «36».
Это номер дома и номер квартиры. Здесь живет Аслан Рамзаев. По оперативным данным, он находится в городе, приходит ночью домой. Надо его аккуратно взять и привести сюда. Ночью или утром. Выбирайте, когда удобней.
«Во, бля...»думаю я ошалело.
Насколько аккуратно? спрашивает Шея.
Без пулевых ранений в голову, говорит Семеныч.
Мне кажется, что Семеныч заговорил только для того, чтобы показать, что и он тоже начальник.
Черная Метка подробно говорит о том, что работать надо предельно аккуратно и лучше даже синяков не оставлять.
Решаем выйти вечером, в 20.00. Город начинают обстреливать ближе к полуночи, есть смысл выйти пораньше. А обратноуж как получится.
«Ну почему вот я стесняюсь забиться под кровать и сказать, что у меня живот болит? думаю я в почивальне. Что это за стыд такой глупый? Ведь убьют, и все... Откуда они могут знать, что этот Рамзаев один придет? А вдруг он с целой бандой приходит? А мы будем в подъезде сидеть, как идиоты. Кому это только в голову пришло...»
Не найдя ответа ни на один из своих вопросов, я думать об этом перестал. Взял книгу, но ничего в ней не понял.
«Как можно какие-то книги писать, когда вот так вот живого человека могут убить. Меня. Да и какой смысл их читать? Глупость. Бумага».
Я ушел курить и курил целый час. ВернулсяШея носок зашивает.
«Видимо, он намеревается вернуться», подумал я презрительно. Послонялся между кроватей, пацаны предложили мне в карты поиграть, я неприятно содрогнулся.
«В карты, бляха-муха...»передразнил мысленно.
Хасан лежал на койке с закрытыми глазами.
Я опять вышел на улицу. По дороге встретил Женю Кизякова.
Последний раз посрал, сообщил мне Женя, улыбаясь.
Да ладно! ответил я Кизе.
Это меня немного успокоило. Хоть один нормальный человек есть. А то носки зашивают. Тоже мне.
Ну, естественно, пока я одевался, Плохиш предложил мне помыться, чтобы потом возни было меньше с трупом.
Вы куда? спрашивают у нас пацаны с поста на воротах.
За грибами, говорит Астахов.
Выходим, бежим, пригибаясь, от дома, почти родного, от теплой «почивальни»...
«Куда мы? Куда нас?...»
Присели, дышим.
Хасан, может, ты адрес забыл? улыбаясь, шепотом спрашивает Кизя, в смысле «хорошо бы, если б ты дорогу забыл», и, не дождавшись ответа, обращается к Шее:Взводный, давай в кустах пересидим, а сами скажем, что он не пришел?
Я по голосу слышу, что Кизя придуряется. Если бы мне вздумалось сказать то же самое, это прозвучало бы слишком искренне. Кизя смелый.
«Наверное, смелее меня», с огорчением решаю я.
Шея молчит.
Отойдя метров на сто от школы, сбавляем ход.
«Куда нам теперь торопиться?»думаю иронично.
Хасан идет первым. Договорились, что, если кто окликнет, он ответит сначала по-русски, а потом и по-чеченски. Мы одеты в черные вязаные шапочки, разгрузки забиты гранатами, броников, естественно, нет.
Смотрю по сторонам. Мягко обходим лужи. Шея тихонько догоняет Хасана, останавливает его, делает шепотом замечание. Хасан подтягивает разгрузкувидимо, что-то звякало, я не слышал.
Начинаются сельские дома, заглядываю в то окно, где мы видели труп на первой зачистке.
«Если этот труп по ночам ходит и ловит случайных путников, это для меня не страшней, чем сидеть в подъезде...»думаю.
Вытаскиваю из кармана упаковку жвачки, кидаю пару пропитанных ароматной кислотой кубиков в рот. Сбоку тянется рука нагнавшего меня Кизи. Поленившись выдавливать кубики жвачки, кидаю на ладонь ему всю пачку.
Из темноты встает полуразрушенная «хрущевка», сереет боком. Неожиданно вспыхивает огонек в одном из окон на втором этаже. Мы присаживаемся, я, чертыхнувшись, падаю чуть ли не на четвереньки. Огонек тут же гаснет.
Шея машет рукой: пошли, мол. Кизя трогает ладонью землюжвачку мою потерял.
Медленно отходим, огибаем дом с другой стороны. Идем вдоль стены по асфальтовой дорожке. Хрустит под ногами битое стекло. Хасан поднимает руку, останавливаемся. Прижимаюсь спиной к стене, чувствую бритым теплым затылком холод кирпича. Оборачиваюсь на Кизю, он жуетнашел-таки. Кизя делает шаг вбок, на землю возле асфальта, видимо, пытаясь обойти стекло, и, резко отдернув ногу, произносит:
Ебс!
Смотрю на него.
Говно! произносит Кизя с необычайным отвращением. Слышится резкий запах. Видимо, канализацию прорвало в доме.
Астахов, идущий позади Кизи, хмыкает. Кизя бьет каблуком по асфальту. Шея недовольно оборачивается:
Женя, ты что, танцуешь?
В дерьмо вляпался, поясняю я.
Идем дворами мимо то деревянных, то железных заборчиков, лавочек у подъездов, мусорных куч. Лицо задевают ветви дворовых деревьев. Останавливаемся на углах, перебегаем промежутки между домами, осматриваемся, идем дальше. Хасан уверенно ведет нас.
Как все-таки здесь все похоже на российские городки, на пыльные дворики Святого Спаса. Сейчас вот подойдем к этой трехэтажке, а там Даша половички вытрясаетв белых кроссовочках, в голубеньких брючках, в короткой маечке, и виден открытый загорелый пупок, и тяжелые грудки встряхиваются, когда она половичком взмахивает... Ага, Даша...
Хасан, повернув за угол, лоб в лоб сталкивается с женщиной, здоровой чернявой бабой в платке, в кожаной расстегнутой на груди куртке, в юбке, в резиновых сапогах. Некоторое время все молчат.
Напугалась... говорит она спокойно и чуть улыбаясьэто слышно по голосу.
Хасан отвечает что-то нечленораздельное, но порусски. Приветливый набор звуков, произнесенный Хасаном, должен, по его замыслу, выразить то, что мы тоже немного напугались, но все, как видим, обошлось благополучно, мы вот тут прогуливаемся с ребятами и сейчас разойдемся мирно по сторонам. Чуть склонив голову, женщина тихо проходит мимо нас, мы стоим недвижимо, как манекены, глядя вперед.
Обойдя замыкающего Астахова, женщина заходит в подъезд, дверь громко и неприятно скрипит и зависает в полуоткрытом состоянии.
Шея оборачивается на нас, Астахов коротко и многозначительно кивает вслед женщине. Шея раздумывает секунду, потом говорит:
Идем!
Чувствую, что Астахов недоволен. А я? Не знаю. Чего, убить ее, что ли, надо было? Взять бабу и зарезать? Как корову... Ну что за дурь.
«Сейчас она позовет своих абреков, думаю, и они нас самих перережут. Как телят».
Покрепче перехватываю ствол. Сжимаю зубы.
«С-с-час, перережут. Хрен им».
Останавливаемся у корявых кустов. Присаживаемся на корточки. Смотрим назад, на тот дом, от которого отошли. Ломаю веточку, верчу в руках, бросаю. Где-то далеко раздаются автоматные очереди. Здесь вокруг нас тихо. Встаем, двигаемся дальше. Совсем уже стемнело.
Как мы пружинисто и цепко идем, какие мы молодые и здоровые...
Все, наш дом, приплыли. Пятиэтажное здание серого цвета, «хрущевка», второй подъезд. Напротив дома, видимо, была детская площадка. В темноте виднеется заборчик, качели, похожие на скелет динозавра, беседка, как черепашка...
Шея тычет в меня пальцем и затем указывает на дальний угол дома.
Глянь и вернись, говорит он тихо, когда я прохожу мимо него.
Как все-таки плохо идти одному. Чувствую себя неуютно и нервно. Неприязненно кошусь на окна: разбитое, целое, разбитое, потрескавшееся... Вот было бы замечательно увидеть там лицо, прижавшееся к стеклу, расплывшиеся губы, нос, бесноватые глаза. Даже вздрагиваю от представленного. Угол. Заглядываю за. Помойка, мусор, тряпки, битое стекло. Вглядываюсь в темноту. Опять где-то раздаются выстрелы. Дергаюсь, прячусь за угол.
«Ну чего ты дергаешься, думаю, чего? Черт знает, где стреляют, а ты дергаешься».
Возвращаюсь к своим, не глядя на окна. Хасан и Шея уже зашли в подъезд, Астахов держит дверь, ждет меня. Вхожу, Астахов медленно, по сантиметру, прикрывает дверь, но она все равно выдает такой длинный, витиеватый скрип, что у меня начинается резь в животе.
Поднимаемся на второй этаж. Смотрю вверх, в узкий пролет. Естественно, ничего не вижу. Шея щелкает зажигалкой перед одной из дверейтолько на секунду, прикрыв ее ладонью, при вспышке озаряется цифра «36».
«Надо же, думаю, номер сохранился. А чего бы ему не сохраниться. Кому он нужен...»
Мы быстро, стараясь не шуметь, поднимаемся выше этажом. Прислушиваемся.
«Бля, куда мы забрели», думаю.
Чувствую внутри мутный страх, странную душевную духоту, словно все сдавлено в грудной клетке.
Чего будем делать? спрашивает Астахов.
Попробуем выбить любую дверь, отвечает Шея. Может быть, через окна удастся уйти.
Распределяемся: Женя Кизяков, Дима Астахов и я усаживаемся возле окна на площадке между вторым и третьим этажомсмотрим на улицы, поглядываем на двери, чтобы кто-нибудь нежданный не выскочил с гранатометом. Хасан и Шея стоят-сидят на лесенке чуть ниже нас.
Вижу качели на детской площадке. При слабом порыве ветра дзенькает стекло ниже этажом... Дерево... Крона как будто бурлит на слабом огне... кто-то когда-то сидел под деревом, целовался на скамеечке. Чеченский парень с чеченской девушкой... Или у них это не принятотак себя вести? У Хасана надо спросить: принято у них под деревьями в детских садах целоваться было или это вообще немыслимо для чеченцев.
Куда все-таки нас, меня занесло? Сидим посреди чужого города, совсем одни, как на дне океана. Что бы Даша подумала, узнай она, где я сейчас?...
На какое-то время в подъезде воцаряется тишина. Потом Дима тихонько кашляет в кулак. Чувствую, что у меня затекла нога, меняю положение тела, громко шаркая берцем. От ботинок Кизи веет тяжелым, едким запахом...
Кизя, может, ты снимешь ботинок и положишь его за пазуху? предлагает Астахов шепотом. Я сейчас в обморок упаду.
Я чувствую, как Кизя улыбается в темноте. Он необидчивый. Даже как-то радостно реагирует, когда над ним шутят. И от этого сарказм и едкость шутки совершенно растворяются.
Хасан поправляет ремень, что-то звякает о ствол. Шея стоит недвижимо, спиной к стене, полузакрыв глаза. Вдалеке раздаются автоматные очереди.
«А что если я сейчас заору дурным голосом: Темна-я ночь! Только пули свистят по степи...что будет?»думаю я. И сам неприязненно подергиваюсь. Какое-то время не могу отвязаться от этой шальной мысли. Чтобы отогнать беса сумасшествия, тихонько, одними губами напеваю эту песню.
Ташевский молится, констатирует Астахов.
Цыть! говорит Шея.
Замолкаем. Все время хочется сесть иначе, ноги затекают. Терплю. Смотрю на пацанов, никто не шевелится. Терплю. Наконец Астахов пересаживается иначе, следом Кизя, сидящий на лестнице, вытягивает ногу в обгаженном ботинке и ставит ее на каблук рядом с Астаховым, под шумок и я пересаживаюсь.