Я теперь смогу зарабатывать по пятьдесятшестьдесят долларов в неделю, сообщил Дарлинг Луизе в тот вечер. Плюс издержки. Думаю накопить деньжат, вернуться потом в Нью-Йорк и там уже развернуться вовсю.
Да, бэби, ты прав.
К тому же, продолжал Дарлинг, старательно подбирая слова, я могу приезжать сюда раз в месяц, в отпуск и летом. Мы будем часто видеться.
Да, бэби.
Он посмотрел на ее лицо: куда красивее сейчас, в тридцать пять, чем прежде, только очень мрачное, словно в течение долгих пяти лет его съедала постоянная скука, а она ее, со своей добротой, стойко выносила.
Ну, что скажешь? Так соглашаться мне на эту работу?
Как страстно, отчаянно надеялся он, что она скажет: «Нет, бэби, оставайся-ка ты лучше здесь!»
Но она произнесла такие слова, которые наверняка и должна была произнести, он знал это:
Мне кажется, следует согласиться.
Он кивнул, встал и, повернувшись к ней спиной, посмотрел в окно, так как в эту минуту на лице у него творилось нечто такое, чего она не видела за все пятнадцать лет, с первого дня их знакомства.
Пятьдесят долларов глухо произнес он, я уже и думать перестал, что когда-нибудь увижу эту купюру. И засмеялся.
Она тоже тогда засмеялась.
Кристиан Дарлинг сидел на свежей зеленой травке тренировочного поля. Длинная тень стадиона, наконец добравшись до него, его скрыла. Вдалеке огни университета тускнели в легком тумане надвигающегося вечера. Пятнадцать лет
Флагерти до сих пор звонит его жене, угощает ее выпивкой, и в баре, который они выбирают, все время раздается его бубнящий голос и ее легкий, непринужденный смех.
Дарлинг сидел с полузакрытыми глазами, и ему почти казалось, что он видит этого парнишку, пятнадцать лет назад: он перехватывает пас, обходит хавбека, легко и стремительно бежит по полю, повыше поднимая ноги, грациозно, как лань, улыбаясь про себя, зная заранее, что последнему защитнику его не удержать. Да, это так здорово: пятнадцать лет назад, осенний день, ему всего двадцать, и о смерти думать рано; он бежит споро, и воздух свободно наполняет его легкие, и внутри у него возникает приятное ощущение, что вот сейчас он может сделать все на свете: сбить с ног кого угодно, убежать от любого Потом горячий душ, три стакана холодной воды, и он идет, с еще влажными волосами, к автомобилю с открытым верхом, а в нем сидит Луиза, без шляпки, она дарит ему улыбку и поцелуй, настоящий, непритворный. Как здоровопробежка на восемьдесят ярдов на тренировке, поцелуй девушки, и вот после этого все идет насмарку. Дарлинг засмеялся: может, он поступил неверно? Он не играл в 1929 году, не играл для Нью-Йорка, для девушки, которая вскоре станет женщиной. Где-то там, в далеком прошлом, думал он, был все же момент, когда она подошла ко мне, была со мной, когда я мог взять ее за руку, крепко держать ее, уехать вместе с ней. Если бы только знать! Но мы никогда ничего не знаем заранее. И вот он снова сидит на игровом поле, как и пятнадцать лет назад, а жена его живет в другом городе, обедает с другим, лучшим, чем он, человеком, говорит с ним на другом, непонятном ему языке, которому его никто никогда не учил.
Он встал, его губы тронула легкая улыбка, потому что если бы не появилось улыбки, то выступили бы слезы; оглянулся. Да, вот на этом самом месте. Передача О'Коннера была слишком высокой и неточной; Дарлинг резко поднял руки, почувствовал, как глухо ударился по ним мяч; выставил вперед бедро, чтобы избавиться от хавбека, рванул впередк центру поля. Поднимая высоко колени, грациозно перепрыгнул через двух игроков, устроивших небольшую свалку на земле, у линии схваток; бежал легко, набирая скорость, ярдов десять, крепко удерживая мяч в двух руках, увернулся от атаковавшего его хавбека, снова побежал вперед; его колени высоко подпрыгивали, он бежал, крутя бедрами, как девица, бежал стремительно, самый активный на этом разбитом поле бек. Врезался в последнего защитника, слышал, как глухо стучат по дерну его шиповки, и продолжал бежать, весь напрягшись, крепко прижимая к бокам руки; сделал резкий поворот и помчался с той же легкостью, с тем же привычным азартным возбуждением к линии ворот
Только после того, как забежал за линию ворот и наконец перешел на легкую трусцу, он заметил мальчика и девочкусидят на траве и с изумлением пожирают его глазами Он резко остановился перед ними, опустил руки.
Я начал было он, дыша чуть тяжелее обычного, хотя чувствовал себя отлично и эта пробежка не сбила дыхание, когда-то я здесь играл
Мальчик и девочка молчали. Дарлинг, неловко засмеявшись, долго их разглядывал, этих детишек, сидевших так близко друг к другу; потом, пожав плечами, повернулся и зашагал к отелю. Пот выступил у него на лице, и крупные капли скатывались ему за воротник.
Добро пожаловать в город!
Подъезжая все ближе к своему отелю, Эндерс глядел на него сквозь черную изморось мелкого дождя, сажи, копоти, и душу его все сильнее охватывало отчаяние. Над входом висела небольшая вывеска с красной неоновой надписью: «Отель Серкус. Доступные цены»; она превращала капли влаги, густо падавшие на улицу перед подъездом, в крошечные капельки крови.
Эндерс вздохнул, чувствуя, как весь продрог в своем плаще, медленно поднялся по пяти ступенькам крыльца к дверям и вошел внутрь. В ноздрях у него засвербило, как бывало каждый раз, стоило ему открыть дверь отеля, в нос ему ударял прогорклый запах нашатырного спирта, лизола и видавшего виды линолеума, старых, проржавевших или прогнивших кроватей, пота постояльцев, которым приходилось довольствоваться двумя ванными комнатами на весь этаж, и над всеми этими запахами ощутимо властвовал одинзапах молодости и греха, и все это по доступным ценам.
Высоцки стоял у конторки портье, в своем сером костюме, с пятнами всех супов, сваренных в этом городе во всех кафетериях; его бледное лицо было выбрито до такой прозрачной гладкости, что, казалось, вот-вот кожица лопнет и появится поблескивающая, пожелтевшая кость. Висевшая у него над головой тридцативаттная лампочка тускло освещала редкие волосы, голубую морскую рубашку и большой, оранжевого цвета галстук, яркий, как свет надежды, в этом темном холле; с самой серьезной миной он читал завтрашнюю утреннюю «Миррор», с видом хозяина широко раздвинув перед собой на столе свои бледные волосатые руки.
Жозефина сидела на одном из трех стульев в холле, лицом к Высоцки; в ярко-красном, сшитом на заказ костюме, с баской в складочку, в красных туфлях с вырезанным носком, хотя на улицах сыро и ужасно холодно, как на болоте; Эндерс видел через чулки ярко-алый лак на пальцах. Сидела просто такне читала, не разговаривала; лицо ее казалось вырезанным из плотного слоя пудры и помады, с этими искусственно белокурыми волосами, последнюю живую прядь уничтожили с полдюжины лет назад с помощью пергидроля1 парикмахерши маленьких провинциальных городков, орудовавшие щипцами для завивки, какими впору завивать гриву гранитной лошади, на которой восседает генерал Шерман.
Эти англичане! возмущался Высоцки, не отрывая головы от газеты. Лично я не позволил бы им вести войну ради меня за миллион долларов, в ценных бумагах с золотым тиснением. Трепачи и рыбаки, любители сельдивот кто они такие.
Мне казалось, евреи тоже едят селедку, заметила Жозефина. Ее резкий голос прозвучал так громко, что, казалось, весь «Серкус-отель» вдруг заговорил своим собственным голосом и этими звуками вспугнуты притаившиеся запахи нашатырного спирта, лизола и прогнившего старого дерева.
Да, евреи едят селедку, подтвердил Высоцки. И англичане тоже.
Эндерс, еще раз вздохнув, подошел к конторке портье. Возле лестницы, на стуле, он сразу заметил красивую девушку в элегантном пальто, отороченном мехом рыси. Разговаривая с Высоцки, он то и дело искоса поглядывал на нее и пришел к выводу, что у нее очень стройные ноги, а выражение лица холодное, полное собственного достоинства, слегка даже высокомерное, знакомое ему выражение.
Ну, привет, Высоцки! поздоровался Эндерс.
Мистер Эндерс! радостно воскликнул, оторвавшись наконец от своей газеты, Высоцки. Вижу, вы решили укрыться от дождя в своем маленьком, уютном гнездышке.
Да, Эндерс все поглядывал в сторону, где сидела девушка.
Вы знали, перебила их разговор Жозефина, что англичане едят селедку?
Да, знал, конечно, рассеянно пробормотал он, роясь в памяти и тщетно пытаясь вспомнитьгде он видел это лицо.
Об этом мне сказал Высоцки. Она пожала плечами. До сих пор я пребывала в счастливом неведении.
Эндерс, перегнувшись над стойкой, прошептал Высоцки на ухо:
Кто эта девушка, вон там?
Высоцки уставился на девушку в зеленом пальто. Глазки у него сразу стали хитрыми и виноватымитак смотрит вор, разглядывая витрину модного магазина «Тиффани», в которую вечером намеревается запустить кирпичом.
Это Зелинка, тоже шепотом отвечал Высоцки, Берта Зелинка. Въехала сегодня днем. Вы могли и проморгать ее, что скажете? проговорил он почти беззвучно, и его выбритое до костей морщинистое, постоянно серьезное зеленоватое лицо заблестело под лучом тридцативаттной лампочки.
Я где-то ее видел Эндерс поглядывал на девушку через плечо.
Сидит, углубившись в себя, такая далекая, положив прекрасные ноги одну на другую, они видны из-под пальто и невольно притягивают взор; блестит глазами из-под густых ресниц на повидавшие много на своем веку часы над головой Высоцки.
Мне знакомо ее лицо, повторил Эндерс. Только вот откуда?..
Она похожа на Грету Гарбо, усмехнулся Высоцки, и вы ее с ней путаете.
Эндерс уставился на девушку в зеленом пальто. Нет, она не похожа на знаменитую актрису: удивленное, бледное лицо, большой рот с плотно сдвинутыми губамив общем, воплощение бушующей внутри страсти, душевной боли, неизбывной северной меланхолии, упрямо заявляющей о себе хрупкой красоты. Неожиданно для себя Эндерс вдруг осознал, что он, по сути, чужак в этом незнакомом городе, за тысячи миль от своего, родного; на улице моросит мелкий дождь, а у него нет подружки, и ни один человек во всем этом громадном, говорливом, шумном мегаполисе с населением семь миллионов, никогда не обращался к нему с более ласковой фразой, чем «Передайте, пожалуйста, горчицу!». И вот сейчас перед ним сидит не призрак, а реально существующая девушка в зеленом пальто, меланхолично настроенная, и правда все же похожая на Грету Гарбо, и на ее бледном лице отражается боль, красота, умение понять другогоэто ее отличительные особенности, ее родные сестры У него запершило в горлетак хотелось сказать, нет, прямо выпалить первое пришедшее в голову нежное слово, произнести его здесь, в этом дрянном отеле, приюте тараканов и крыс.
Эндерс! кто-то за его спиной произнес его имя веселым, мягким голосом.
Он с трудом, с сердечной болью оторвал пристальный взгляд от Берты Зелинка.
Мистер Эндерс, как я ждал вашего приезда! Бишоп, владелец отеля, небольшого роста толстячок, с сероватым лицом и влажными от слюны усами, довольно потирал руки. Только вы и нужны мне сегодня, и никто другой!
Благодарю вас за внимание, вежливо откликнулся Эндерс.
Погодите! визгливо крикнул Бишоп. Оставайтесь на месте, не двигайтесь ни на дюйм! У меня для вас сюрприз. И ринулся от конторки в свой кабинет.
Эндерса так и влекло к Берте, он повернулся: сидит как прежде, в той же позе, такая же задумчивая, далекая и недоступнаяГрета Гарбо
Вы только посмотрите! Бишоп мигом выбежал из кабинета, с высоко поднятой рукой: с нее свешивался, покачиваясь, мокрый убитый цыпленокуготованный им сюрприз! Видите? Эту птичку я припрятал специально для вас. Готов уступить ее вам за шестьдесят центов, мистер Эндерс. Идет?
Эндерс вежливо оглядывал печально качающегося цыпленка, его отправили на тот свет, видимо, ласковые руки мистера Бишопа.
Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?
Возьмете с собой домой. Бишоп любовно покручивал несчастного цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились. Ваша мама будет просто без ума от такого подарка!
Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.
Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! Бишоп поднес цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки, принялся внимательно их изучать. Примут вас с распростертыми объятиями! Цыпленок высшего качества, гарантия компании «Плимут рок». Демонстрирует таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер Эндерс! Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента. Ну что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.
Эндерс покачал головой.
У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.
Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным, враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.
Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его, продолжал он уговаривать, но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию. И, держа цыпленка, гарантия компании «Плимут рок», за горло, с печальным видом вернулся в кабинет.
Ну, громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка, думаю, мне придется остановиться здесь на ночь.
Не потребуется ли подружка? равнодушно осведомилась Жозефина, и в голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом холле.
Нет, благодарю вас, смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту мисс Зелинка не обратила на него внимания.
Вы, несомненно, большой дамский угодник, вещала Жозефина своим скрипучим голосом на весь холл. Разве вы не знаете, что можете сойти с ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две неделии ни одной женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг: заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.
Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось, чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним Жозефина.
Спокойной ночи! Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца, три доллара в неделю.
С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны, выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое времяпрепровождение и благоухание цветов Грустно открыл он дверь, вошел в номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.