тебе, мой мальчик, не все ли равно, куда
уходит поезд, в котором что "нет", что "да"
одно и то же?
и легкий поцелуй в плечо начинает сплетать строки и ласку, отпечатывая в моем подсознании каждое слово
не все ли тебе равно,
где кто-то нервный не про тебя кино
снимаетмонтируетсмотритругает? где
грязь не с твоих башмаков не в твоей еде?
хрипловатый шепот Марка россыпью мурашек отдается во мне
слова, в которых ни слова о том, что ты
считаешь собой, не напрасны и не пусты
для тебя, мой подсолнух, мой маленький смелый царь?
кончиком языка Марк чертит иероглиф на позвонке под кромкой волос, заставляя меня выгнуться похотливой дугой
я хочу очертить губами углы твоего лица,
и подушечками пальцев обрисовывает по контуру лицо
чтоб запомнить всецело, до самых юных морщин.
не верти головой, пожалуйста. помолчи.
дыши животом, позволяя ему решать
пальцы бегут вниз по груди, вырисовывая змейки, а я боюсь дышать, очарованный то ли действиями, то ли словами
за тебятут прячется сердце, а тутдуша.
но ты напичкал чужими мненьями мир,
и сам переел их, и тело перекормил.
хочешь стать невидимкой, хотя никто
тебя не видит за шарфом и за пальто,
за бирками у загривка, у позвонка
пальцы обрисовывают каждый позвонок
седьмогонежнейшего.
выдыхая, горячим поцелуем запечатывает выступающую косточку на загривке, а мое сердце болит, откликаясь на острую ласку слов.
И я не верю, не верю, не могу, не позволяю себе верить, что с кем-то другим он превращает страсть в поэзию, когда, читая своего любимого Бродского, вдруг притягивает к себе и впивается жалящее-жадным поцелуем, требуя моментальной быстрой любви. Не верю, что он, так же встречая на пороге своей квартиры, начинает любить там же, едва закрыв дверь. Не верю, что срывает кого-то посреди дня, чтобы впиться голодным поцелуем в тесноте машины, когда от кипяще-бурлящего города отделяет тонкая зеркальная гладь стекла. Не хочу думать о том, что кто-то так же жадно расстегивает его брюки, чтобы узнать, что сегодня украшает его пах. Молния? Язычок пламени? Аскетичная галочка?
Не может же этого быть?
5
Я спешу к Марку. Сегодня один из тех дней, когда ждать я больше не могу. Меня уже трясет и лихорадит. Хочется пить. Хочется стянуть с себя раздражающую одежду. Чтобы холодный ветер хоть на мгновение бы остудил горящую плоть.
Нет!
Я застываю, подстреленный увиденным. Мой Марк обнимает парня. Не скрываясь, посреди двора. Он что-то весело говорит ему и, целуя в лоб, нежно оправляет челку, падающую на глаза. Я могу пережить его женщин, могу пережить, наверное, его любовников. Но вот этой нежности, которая сквозит в его движениях, которой пропитан его взгляд, обращенный к этому парню не могу. Но я мазохист. Я смотрю, хотя что-то внутри меня с треском ломается и пропитывает всю душу грязной злостью. Я смотрю на этого парня, отмечая, что он выше Марка и наполнен какой-то внутренней энергией. Я даже тут чувствую ее. Понимаю, что такие, как он, не умеют быть снизу. И это осознание будто молотом бухает в висках. Двигаюсь на автомате, подхожу в тот самый момент, когда машина этого парня скрывается за поворотом, а Марк провожает ее с улыбкой, наполненной нежностью.
Сжимаю его локоть и не могу сказать ни слова оттого, что злость душит меня, перехватывая горло, поэтому молча тяну его в сторону квартиры.
Это кто?кое-как выплевываю из себя вопрос.
Это Егор. Мой брат.
Пара фраз, и я вдруг чувствую, как эмоциональный коллапс рассасывается, растекаясь физической болью по всему телу. Я как-то махом оседаю, жалко улыбаюсь, и меня трясет. Больше не могу. Я больше не могу молчать. Чувствую, как слезы горячим стыдным потоком катятся по лицу. Чувствую, как в голосе проскальзывает дрожание и прорываются всхлипы. Мне стыдно Мне страшно Но молчать я больше не могу. И я вываливаю на Марка лавину своих чувств. Признаюсь, что люблю. По его потемневшему лицу и складке между нахмуренных бровей понимаю, что происходящее ему совсем не нравится.
Пей,Марк протягивает коньяк.
Жадно вливаю в себя это пойло, переходя в состояние полного душевного оцепенения. Это странно, но сейчас мне почти все равно, что скажет мне Марк. Может быть, потому что заранее знаю ответ, может быть, потому что подсознательно к нему готов.
Вик, я не хотел этого,Марк «не разочаровывает».Мне хорошо с тобой. Но любовь Нет. И без вариантов. Мне уже за тридцать. Я планирую жениться и хочу детей. Хочу своего продолжения, хочу жить ради кого-то. Вообще гомосексуальные отношения никак не вписывались в мою действительность. Раньше, до твоего появления, это было просто баловство, новый опыт, может бытьиспорченность. Я у тебя первый. Но и ты у меня, можно сказать, первый. Раньше это были просто тела. Ты первый, кого я вижу и чувствую, как личность, как человека. Это необычно. Не знаю как, но ты меня втянул в нечто такое, что осознать и квалифицировать как-то не получается. Просто ворвался и взрываешь мой мир ко всем чертям собачьим.
Гомосексуальным?я в недоумении смотрю на Марка, вдруг осознав, что это и правда нетрадиционные отношения. Почему-то раньше я не соотносил себя с этим. Это было что угодно. Желание, страсть, похоть и наконец любовь Но все то, что я чувствовал, никак не вписывалось в понятие «гомосексуальные отношения».
А как это по-твоему еще называется?я вижу, что Марк понимает мое внутреннее состояние.
Я смущаюсь. Гомосексуальные Это фраза вдруг хлестанула меня по нервам.
У любви нет пола, возраста, социальных позиций,пожав плечами, продолжает Марк.Странно, да? Нет всего того, за что мы так отчаянно боремся всю жизнь. И все это довлеет над нами, иногда заставляя делать глупости, причинять боль самым близким.
Я внимательно смотрю на погрустневшего Марка. Понимаю, что сейчас он говорит о чем-то очень личном.
Егор,Марк тяжело вздохнул.Мы очень близки, Вик. Я его искренне люблю, он мой младший. И Егор не воспринимает такие отношения. Он в курсе, и его это раздражает. У меня хорошая семья. Отец, мама, сестра и брат. Я сам иногда себе завидую. Они замечательные. Мы по-настоящему семья. И я не могу не имею права ранить их. Не вижу смысла сталкивать их в столь зрелом возрасте с привычного пути, вставляя в их мир что-то чуждое и инородное. Это только моя проблема И твоя.
Проблема.
Я проблема.
Почему в душе так сильно кто-то скулит?
Не проблема!это скулящее начинает огрызаться.Не хочешь проблем? Легко. Пошел ты на хуй, Марк. Вся это поибень с отмазками, может, и прокатит с кем-то, но не в этот раз. На самом деле все просто. ТЫ! Именно ты не хочешь проблем. Я не просил тебя знакомить с мамой и папой, да и твой брат да мне глубоко и основательно по хрену, какой у тебя там семейный багаж и планы на будущее. Есть просто здесь и сейчас. Ты и Я. Все. Нельзя жить во имя кого-то. Да и ни хрена тебе не подходит жертвенная поза. Или я тебя не знаю?! Ты же выгрызаешь из жизни все нужное тебе, даже без анестезии! А тут такие нежности Пффф Брат не поймет, родители не переживутмой истерический смех звонко рассыпается по квартире и обрывается от мощного удара левой. Я отлетаю к стене, а в глазах звездочки.
Вик, алмазный мой, у меня есть личная непереносимость на некоторые вещиэто когда трогают, даже случайно, мою семью и когда с размаху плюют в мою приоткрытую душу. Я не желторотый птенец, да и ты не нимфетка, чтобы мне придумывать оправдания. Если тебя не устраивает существующие причины, то я могу и не объяснять. Вот тебе факт. Ты можешь уйти или остаться в качестве моего любовника, но никто не будет знать об этом.
Марк расслабленно опирается плечом о стену, слегка потирая запястье левой руки. Он левша?
Мой мозг, видимо, потрясенный происходящим, цепляется за мелкие незначительные детали. Странно, но он как будто выбил из меня ощущение униженности. Я был зол, я был в бешенстве, мне было больно но униженным я себя больше не чувствую. Даже умудряюсь любоваться им. Железобетонный Марк. Я тихонько встаю, цепляясь за стенку.
Пиздец ты делаешь предложения.Я осторожно ощупываю скулу.Доходчиво, я бы сказал.
Марк фыркает и скрывается в кухне. Через минуту он возвращается со льдом в пакете.
Вот видишь, не зря у меня есть холодильник и лед. Остаешься?
Бить будешь? ехидно ляпаю я.
Буду, наверное. Я импульсивный, а ты запредельный. Это обычно выливается в мордобой.
Взаимный,и я впечатал свой локоть в его нос.
Кровь, хлынув потоком, моментально заливает рубашку Марка. Надо же, а я же совсем чуть-чуть стукнул.
Черт! Вик! У меня слабый нос. Наследие бокса,Марк, задрав голову, пытается остановить кровь.
Картинка происходящего мне однозначно нравится. Мда два психа в одной квартире это однозначно должно быть интересно. И я вгрызаюсь то ли поцелуем, то ли укусом в беззащитно открытую шею. Урчу, облизываю и подавляю желание разорвать зубами эту шею, вымещая злость. Злость на него и на себя.
Зверенышшшш,шипит Марк, подставляясь под эту болезненную ласку.
Я почти скулю, когда стаскиваю с него рубашку, вылизываю кровь с его пальцев, с его груди, впиваюсь в окровавленные губы. Мое сердце заходится в сумасшедшем ритме. В глазах пелена. Я схожу сума. Мне хочется причинять ему боль. Мне хочется любить его. Марк отрывает меня от себя, с лихорадочным блеском в глазах тянет в комнату, выдирая ремень из своих брюк, протягивает мне его:
Хочешь?
Я сжимаю жесткую кожу ремня, смотрю на вытянувшееся на кровати и уже обнаженное тело. Первый удар красной полоской вспыхивает поперек спины.
Начинай полегче,шипит Марк от боли.
Полегче? Не могу
И вторая полоска вспухает рядом с первой, выбивая из меня тяжелый рык. Тело Марка дергается, и он протяжно стонет. Переворачивается на спину, и третий удар приходится поперек живота, заставляя его выгнуться. Это ощущение контроля и власти над ним накрывает меня волной острого удовольствия. Есть ли моральный оргазм? Если есть, то только что я испытал его. Но мое тело требует немедленной разрядки, и я, скинув одежду, оседлав его бедра, насаживаясь сверху, лаская кончиками пальцев вспухшую полоску кожи, уношусь на запредельной скорости в острое чувственное блаженство.
Позже, смазав алые следы от ремня успокаивающей мазью, Марк варит кофе. Делает он это с любовью. Перехватив мой взгляд, он поясняет:
Кофе я люблю и умею варить, какой угодно. Ты какой больше любишь?
Марк, обычно я обходился растворимым. Еще вопросы?
И чай из пакетиков?
Несквик с молоком.
Мда. Ты не то что из другого поколения, Вик. Ты для меня вообще из другого измерения.
Хочешь сказать, что у нас ничего не выйдет?
Уже вышло. Просто боюсь даже подумать, во что оно все выльется.
Боишься?
Боюсь и предвкушаю.
Гурман хренов.
Ничего Я принесу свет в твое темное царство, варвар.Марк наливает мне кофе в микроскопическую чашку и, пододвинув ее ко мне, замирает в ожидании.
Мммммычу я, отпивая горячий напиток.
Как?
Горько,морщусь я,горячо.
Да Звереныш Над тобой работать и работать.
Затачивать под себя будешь?ехидно интересуюсь я.
Ну что ты Но огранщик тебе не помешает. Будем экспериментировать. Пробовать изобрести такой рецепт, когда кофе еще кофе, но тебе уже нравится.
Правда?
Я надеюсь, что правда.
Я пристально смотрю на Марка. Пытаясь проглотить комок, остро застрявший в горле. Он мне сейчас предложил найти компромисс и не в кофе дело. Так?
6
Однако компромисс у Марка очень бескомпромиссный. Он, приоткрыв для меня дверь, пусть и потайную, в свой мир, не учел того, что я могу ошалеть от качества этого мира. Но Марк, словно талантливый дрессировщик, приручал испуганного и оттого агрессивного дракона к себе и новой жизни. Он приглашал меня на свидание, мимоходом бросая, что хотел бы поговорить о Сэлинджере. Перерыв интернет и прочитав знаменитый роман, жутко комплексуя, я говорил о том, что почувствовал. Или среди ночи на мой телефон приходила смс-ка со стихотворными строфами, это значит, что они его чем-то зацепили и он хочет поделиться. Откровенно говоря, я не всегда понимал и справлялся с «заданиями», иногда, раздраженно огрызаясь, хотел простого секса без интеллектуальных заморочек. Но тогда Марк выбирал Музыку. Именно так. С большой буквы. И я вдруг понимал, насколько пронзительно нежен бывает Шопен. Или как то текуч, то напорист Моцарт. Как чувственен Рахманинов. А Чайковский до сих пор ток желания пронзает мой позвоночник при воспоминании о том, как Марк сыграл его на моем теле.
Но законы физики никто не отменял и процесс диффузии действал, внося в его мир крупицы моей жизни. Мы вдрызг ругались из-за горячо любимого Марком Бексинского, и я всерьез расстраивался от того, что Айвазовский ему безразличен. Но наше общее равнодушие к Энди Уорхолу примиряло. Я засыпал у него на коленях под фильм Педро Альмодовара, а он фыркал на мою любовь к фэнтези, но шел со мной на премьеру нового блокбастера. Я вдруг начал любить блюз, а он слушал моих джей-рокеров, залипая на некоторых вещах. Марк подсадил меня на хороший виски и выдержанный коньяк, я разбил его безупречную классику в одежде, внеся в нее любимый фьюжн. В его квартире теперь всегда была моя фруктовая карамель, а я купил ему приглянувшиеся мне четки, с которыми он не расставался.
Мы прорастали друг в друга, но я четко осознавал планку, которой ограничил меня Марк. Почти физически ощущал, что ужиться в этих рамках мне все сложнее. И я беззастенчиво нарушал пограничные владения, вызывая в Марке волны ярости. Понимал ли я, что делаю? Да. Отчетливо. Я завоевывал его. И как всякий захватчик, получал отпор. Ядовитый, иногда болезненный. Но я чувствовал, как эти границы прогибаются под моим натиском, а язвительная броня Марка плавится от температуры кипевших в моем сердце чувств. И я с отчаянием цеплялся за каждый клочок отвоеванной территории в его мире, доводя его порой до точки взрыва. Мародерствовал на отвоеванных территориях, нагло присваивая его духовные ценности себе, примеряя его образ жизни или ломая что-то под себя с настойчивостью варвара. Мой внутренний дракон в своей боевой ипостаси бряцал помятыми доспехами.