Однако я все никак не могла отделаться от мыслей о Нэпире.
Я успешно нашла дорогу в свою комнату, села у окна, но видела перед собой не серо-зеленую водную гладь, а эти презрительные глаза потрясающей голубизны.
Потом в комнату вошла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Уильям хочет меня видеть.
* * *
Как только меня представили сэру Уильяму, я тут же заметила сходство между ним и Нэпиром. Те же пронзительные голубые глаза, длинный, можно сказать, орлиный нос, тонкие губычто-то едва различимоеи этот высокомерный взгляд, в котором сквозит пренебрежение ко всему миру.
Миссис Линкрофт успела сообщить мне по дороге, что сэр Уильям наполовину парализован после инсульта, который разбил его год назад. Он едва мог шевелиться. Кусочки мозаики начинали складываться в моей голове, и я поняла, что инсульт стал еще одной причиной, почему Нэпира призвали домой.
Сэр Уильям сидел в кожаном кресле с подголовником, рядом стояла трость с набалдашником, как мне показалось, украшенным лазуритом. Одет он был в халат с темно-синим бархатным воротником и отворотами; он, несомненно, был очень высокого роста, и мне стало бесконечно грустно, что такой мужчина оказался недееспособен, а ведь когда-то он был таким же сильным и мужественным, как и его сын. Тяжелые велюровые портьеры были наполовину задернуты, сэр Стейси сидел спиной к свету, как будто намеренно избегал даже самых тусклых лучиков. Толстый ковер на полу скрадывал звуки моих шагов. Вся мебельогромные позолоченные часы, письменный стол стиля «буль» с инкрустацией из бронзы и перламутра, столы и стульявыглядела массивной и производила гнетущее впечатление.
Миссис Линкрофт произнесла своим негромким, но властным голосом:
Сэр Уильям, миссис Верлен.
О, миссис Верлен. Говорил он с трудом, и это тронуло меня. Наверное, я отдавала себе отчет, возможно, благодаря недавней встрече с его сыном, как сильно этого человека изменил недуг. Прошу вас, присаживайтесь.
Миссис Линкрофт тут же поставила перед сэром Уильямом стул, настолько близко, что я заподозрила, что зрение его тоже подводит.
Я присела, и он сказал:
У вас отличные рекомендации, миссис Верлен. Я очень рад. Мне кажется, у миссис Стейси талант. И мне бы очень хотелось его развить. Видимо, у вас еще не было времени ее прослушать
Пока нет, ответила я. Но я уже успела побеседовать с юными леди.
Он кивнул.
Когда я узнал, кто вы, немедленно заинтересовался.
Мое сердце учащенно забилось. Если он узнал, что я сестра Ромы, скорее всего, догадался и о цели моего приезда.
Мне так и не выпало удовольствия послушать, как играет ваш супруг, продолжал он, но я читал о его величайшем таланте.
Разумеется, он имел в виду Пьетро. Как же у меня шалят нервы! Должна была сразу понять.
Он был великим музыкантом, согласилась я, пытаясь скрыть чувства, которые охватывали меня всякий раз, когда я говорила о Пьетро.
Миссис Стейси до него, разумеется, далеко.
Мало кто из живущих мог бы с ним сравниться, с достоинством парировала я. Он склонил голову, чтобы засвидетельствовать свое уважение к Пьетро.
Я буду просить вас играть для меня время от времени, продолжал сэр Уильям. Это будет входить в ваши обязанности. И, возможно, иногда для гостей.
Ясно.
Я бы хотел послушать, как вы играете, прямо сейчас. Тут же рядом со мной оказалась миссис Линкрофт.
В соседней комнате есть фортепиано, сказала она. Там же вы найдете и произведение, которое сэр Уильям хотел бы послушать в вашем исполнении.
Миссис Линкрофт отдернула тяжелую портьеру, открыла дверь, и я последовала за ней в комнату. Первое, что я увидела, это фортепиано. Крышка инструмента была открыта, на пюпитре стояли ноты. Комната была оформлена в тех же цветах, как и та, из которой я вышла; и было так же заметно, что владелец избегает солнечного света.
Я подошла к фортепиано, взглянула на ноты. Я знала каждую ноту на память. «К Элизе» Бетховена, на мой взгляд, самое красивое из когда-либо написанных произведений.
Миссис Линкрофт кивнула, я села за инструмент и заиграла. Я была глубоко тронута, поскольку это произведение напомнило мне о нашем доме в Париже, напомнило о Пьетро. Об этой пьесе он говорил: «Романтичная западающая в память таинственная. Нельзя фальшивить в таком произведении. Благодаря подобной музыке можно представить себя великим пианистом».
И я играла, и боль стихала, и я уже забыла о печальном старике, сидящем в соседней комнате, и о молодом грубияне, которого я встретила на конюшне. Музыка всегда оказывала на меня подобное воздействие. Во мне жили два человека: музыкант и женщина. И эта женщина была вполне прагматичной, она училась пренебрегать окружающим миром, поскольку ей не раз причиняли боль и больше она была не намерена эту боль сносить. Женщина привыкла маскировать свои чувства, а порой делать вид, что их просто не существует, потому что они ее страшат.
А вот музыкантэто одни эмоции, одни переживания. Когда я играю, представляю, что меня уносит из этого мира, мои чувства и сознание обостряются, я воспринимаю все слишком пронзительно, не так, как обычные люди. И пока я играла, я почувствовала, как эта комната, где до этого уже давно царили мрак и печаль, неожиданно вновь ожила. Я привнесла в нее то, по чему уже давно здесь истомились. Просто невообразимо! Но музыканечто чуждое этому земному миру. Великие музыканты черпали вдохновение в божественном начале и хотя меня нельзя назвать великой пианисткой, но по крайней мере ямузыкант.
Я закончила играть, и комната вновь стала обычнойвся магия развеялась. Я почувствовала, что еще никогда так совершенно не исполняла «К Элизе», и если хозяин дома, превозмогая собственную глухоту, все-таки услышал мое исполнение, он наверняка не разочарован.
Воцарилась тишина. Я сидела за инструментом и ждала. Когда молчание затянулось, я встала, вышла из комнаты, придержав портьеру, которая была неплотно задернута. Сэр Уильям сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Ко мне тут же подошла до этого стоявшая рядом с ним миссис Линкрофт.
Это было прекрасно, прошептала она. Он невероятно тронут. Как полагаете, вы сами сможете вернуться в свою комнату? Найдете дорогу?
Я заверила, что смогу, и вышла из комнаты, все гадая: неужели музыка настолько тронула сэра Уильяма, что ему стало плохо? По крайней мере, настолько, что миссис Линкрофт решила остаться с ним. Каким же утешением, должно быть, она являлась для сэра Уильямаее роль была намного большей, чем роль обычной экономки. Неудивительно, что он отплатил ей тем, что предоставил ее дочери Элис возможность учиться и получать хорошее воспитание.
Размышляя о сэре Уильяме, миссис Линкрофт и, разумеется, встрече с Нэпиром Стейси, я не так-то легко, как мне казалось изначально, нашла дорогу в свою комнату. Особняк был просто огромным: столько разных коридоров, лестничных пролетов, которые были абсолютно похожи, поэтому вполне понятно, что я могла повернуть не в том месте.
Я подошла к одной из дверей, гадая, приведет ли она меня вновь в ту часть дома, где располагалась моя комната, и открыла ее. Первое, что бросилось в глаза в этой комнате, колокольчик на шнурке, и мне тут же пришла в голову мысль, что следует просто позвонить и попросить слугу провести меня в мои покои.
Как только я вошла в эту комнату, я мгновенно почувствовала, что в ней что-то не так. В ней было нечто, что я могла назвать напускной естественностью, и складывалось впечатление, что хозяин комнаты только что отсюда вышел. На столе лежала открытая книга. Я подошла и увидела, что это коллекция марок; на стуле лежал хлыст, на стенах висели картины, на которых были изображены солдаты в различных формах. Над камином висел портрет молодого мужчины. Я подошла к камину и стала разглядывать картину: это полотно меня восхитило. Каштановые волосы, живые голубые глаза, длинный орлиный нос, на губах играет улыбка. Я мало видела таких красивых лиц. Конечно, я поняла, кто этотот самый красавец-брат, который погиб. И я зашла в его комнату. Я испугалась, когда поняла, что не имею никакого права находиться в этой святая святых; однако я не могла отвести взгляд от прекрасного лица на холсте. Картина была написана настолько талантливо, что глаза на ней, казалось, следовали за тобой повсюду. И пока я пятилась назад, не в силах оторвать взгляд от картины, голубые очи следовали за мной: они казались то печальными, то смеющимися.