Органист заканчивает последний припев «Удивительной Благодати». Как только она складывает ноты, задняя дверь церкви ударяется о стену. Я разворачиваюсь на своем месте. Раннее утреннее солнце вливается в дверной проем, словно кусочек рая, пытающегося проникнуть внутрь, и как раз в тот момент, когда я собираюсь отвернуться, в последнюю минуту внутрь входит девушка. Скольжу взглядом по ее изгибам. И уже через три секунды понимаю, что она слишком хороша для меня. Во-первых, она в церкви, а во-вторых, её черное платье спадает ниже колен. С темными волосами и светлой кожей, у нее классическая красота Одри Хепберн. Она невероятно красивая.
Вот с такой девушкой я бы занимался любовью, шепча обещания, которые бы сдержал. Хотя...
Она оглядывает крошечную, битком набитую часовню, закусив губу. Тяжело вздыхает, прежде чем хватает плетеную корзину для пожертвований со стула у двери и садится. Я думал, на них сидят только священнослужители. Может, она бунтарка... Я подумываю встать и уступить ей свое место на скамье, но проповедник подходит к кафедре и откашливается.
Доброе утро. Приветствую вас в первой баптистской церкви Рокфорда.
Прихожане дружно бормочут «доброе утро», а бабушка шлепает меня Библией.
Повернись лицом вперед, парень.
С этими словами я разворачиваюсь и сутулюсь на сиденье.
В середине проповеди о том человеке, которого Иисус воскресил из мертвых, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на эту хорошенькую девушку. Она проводит пальцем под глазами, делая то, что делают девушки, когда плачут и не хотят, чтобы их тушь потекла. И хотя я не знаю ее, меня беспокоит то, что она расстроена.
Должно быть, девушка чувствует, что я смотрю на нее, потому что смотрит в мою сторону. Наши взгляды встречаются на секунду, прежде чем она опускает подбородок, все еще вытирая глаза.
Отвернувшись, хватаю конверт для пожертвований с задней скамьи вместе с ручкой и нацарапываю текст, вдохновленный этой симпатичной девушкой в черном платье. Бабушка подталкивает меня локтем, и я сую конверт в карман.
Проповедь все продолжается и продолжается. Жертвенность. Грех. Духовное исцеление. Я уже почти засыпаю, когда бабушка снова толкает меня локтем. Клянусь, когда я рос, у меня был постоянный синяк от ее тычков.
Давайте помолимся...говорит проповедник с кафедры.
И я в восторге, потому что это означает, что все почти закончилось. В конце концов, мне нужно было кое-что сделать: забрать свою машину, найти работу Склоняю голову, но не закрываю глаза, вместо этого уставившись на потрепанные шнурки своих кроссовок.
Ребенок передо мной хнычет. Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда он стоит на скамье, переползая через свою маму. Он смотрит на меня, и я скашиваю глаза и высовываю язык, как дохлая лягушка. Ребенок хихикает и усаживается на колени матери.
Аминь.
Все встают, поворачиваются к соседям и пожимают им руки. Подумываю о том, чтобы представиться этой хорошенькой девушке. Бабушка всегда говорила, что никогда не знаешь, какое бремя кто-то несет, а её явно что-то тревожит.
О,говорит проповедник.Если кто-то из вас, молодые люди, хочет немного подработать летом, мне нужна помощь по хозяйству. Я становлюсь слишком стар, чтобы ухаживать за двадцатью акрами земли. Оплата хорошая.
Я уже собираюсь уходить, но бабушка хватает меня за локоть, как делала всегда, когда собиралась наказать меня. Хотя мне уже двадцать один год, от этого захвата меня охватывает паника.
Пути Господни неисповедимы.
Бабушка ведет прямо к алтарю, остановившись перед проповедником. Он протягивает руку.
Джон Блейк,представляется он, улыбаясь.Кажется, я вас здесь раньше не видел.
Дорис Мэй Грейсон.Она пожимает ему руку.Член первой баптистской церкви Силакога, но сегодня опаздывала на проповедь из-за внука, а я никогда не опаздываю в дом Господень.
Джон кивает, как будто это имело смысл.
Но, думаю, что это было божественное вмешательство, потому что ему нужна работа.
Просто замечательно. Мне двадцать один год, а бабушка все еще подтирает мне задницу. Бросаю взгляд в заднюю часть церкви и вижу, как симпатичная девушка выходит через двери. Черт.
Этот мальчик?Бабушка щипает мою руку, и я разворачиваюсь к проповеднику, оттолкнув ее руку от своей.Только что потерял работу, потому что попал в тюрьму.
Бабушкавыдыхаю я сквозь стиснутые зубы, заставляя себя улыбнуться.
Не тюрьму, а просто в изолятор. Ввязался в какую-то драку.Она хватает меня за подбородок и поворачивает лицом в сторону.Как вы можете видеть по состоянию его лица. Конечно, я воспитывала его лучше, но иногда...Она тяжело вздыхает.
Мне хотелось поспорить. Мне не нужно было, чтобы она просила подачку, но как можно спорить с бабушкой в церкви? Может, я и мудак, но рядом с ней не мог им быть.
Ты знаешь, где находится мемориальное кладбище?спрашивает меня Джон.
Да, сэр.
Проедешь еще милю, мой дом слева. Каунти-Роуд, двенадцать. Приезжай в пятницу, и посмотрим, сможем ли найти тебе какую-нибудь работу.
Спасибо,благодарю я, хотя меня нисколько не привлекает перспектива ухода за двадцатью акрами земли.
Надо было просто позвонить бабушке и сказать, что я за решеткой, тогда я смог бы спокойно спать весь день.
5 ХАННА
Папа машет мне из своей мастерской, когда я выхожу из машины.
Привет, милая!
Сэмпсон бегает кругами вокруг меня, лая и виляя хвостом так резво, что чуть не сбивает меня с ног.
Привет!
Хорошо поработала?
Нормально.Я вздыхаю и направляюсь к крыльцу, Сэмпсон следует за мной по пятам.Пойду приготовлю ужин.
Отец кивает, прежде чем вернуться к тому проекту, над которым работал.
Как только берусь за дверную ручку, слышу, как по гравию катятся шины. Оглядываюсь на незнакомый черный пикап, катящийся по подъездной дорожке, прежде чем припарковаться сбоку от папиной мастерской. Кто бы это ни был, это, вероятно, очередная «заблудшая душа», которой папа надеется помочь. Сколько я себя помню, он всегда брал к себе тех, кому повезло меньше, и платил им за случайные подработки на ферме. Он поклялся, что его цель в жизнидать этим людям второй шанс, которого больше никто не дает.
Сэмпсон скребется лапой в сетчатую дверь, отвлекая мое внимание от грузовика.
Ладно, ладно. Не будь таким нетерпеливым,говорю я, открывая скрипучую сетчатую дверь.
Пес влетает внутрь, скрываясь за углом. Комната заполнена дымом, и я морщу нос от запаха подгоревшей пиццы.
Что за... Бо!кричу я вверх по лестнице, хотя знаю, что у него, скорее всего, в ушах наушники, и он меня не услышит.
Отмахиваясь от дыма, направляюсь на кухню, хватаю прихватку и открываю духовку. Клубы дыма вырываются наружу, и там, внутри печи, лежит тлеющая, обугленная пицца.
Боже милостивый,вздыхаю я, прежде чем вытащить её. Быстро ставлю на столешницу и открываю окно над раковиной, размахиваю руками, пытаясь избавиться от дыма.
До того, как началась химиотерапия, в доме всем занималась мама. Видит бог, если бы Бо и папа были предоставлены сами себе, они бы сожгли дом.
Открыв все окна и выпустив большую часть дыма, поднимаюсь наверх, чтобы переодеться, и останавливаюсь у комнаты Бо.
Бо!Стучу по плакату Линкольн-Парка, прикрепленному к его двери.
Ничего.
Снова стучу.
Бо!
Дверь приоткрывается, и он прислоняется лбом к косяку.
А?Его веки припухли и едва приоткрыты.
Ты что, спал?
Ага
Я закатываю глаза.
Значит, ты поставил пиццу в духовку и заснул?
Ох.Бо хмурится, убирая с лица темные волосы.Прости.
Вы с папой точно спалите дом дотла.Я жестом указываю ему на холл.Спустись вниз и брось немного спагетти в кастрюлю, а я пойду проведаю маму.
Откинув голову назад, он стонет, но выходит в коридор. Его темные, густые волосы непослушные, как у Дэйва Грола, и свисают на глаза. Я легонько дергаю спутанные волосы, покрывающие его шею.
Тебе нужно подстричь эту швабру.
Мне так нравится.
Бо, ты выглядишь бездомным.
Нет, если бы я был бездомным, у меня была бы борода.
Он неохотно спускается по лестнице, а я направляюсь в мамину комнату. Боль сжимает мою грудь. Бо всего шестнадцать, и хотя он считает себя взрослым, это не так. Даже я не достаточно взрослая. Как бы тяжело мне ни было от ситуации с мамой, я знаю, что Бо еще тяжелее.