Таисия Попова - РиДж стр 5.

Я тронула его ладонью по плечу, он быстро глянул на меня и снова перевел взгляд в окно.

 Надо как-то нам языки учить, Марта. Мне французский. Тебе русский. Или, может, язык тела.

 Не знаю я твой язык тела,  убрала руку с его плеча я,  чего ты хочешь, если у меня до тебя никого не было.

 Претензия века,  рассмеялся Джонатан,  кажется, мы предъявляем ее друг другу и себе весь день. Кому рассказать.

 Никому не рассказывай  я видела его насмешливые глаза перед собой, икак всегдачувствовала, что мое тело оттаивает от этого паралича и льда, в котором оно жило так долго, под его объятием.

 Дыши,  сказал он шепотом, задержав руки,  дыши, Марта, дыши, учись говорить.

 Зачем мне сейчас говорить

 Нет, не сейчас, вообще говорить. Ты молчишь везде, потому что никогда не дышишь. Я научу тебя дышать. Это я точно умею. Это первые слова языка теладыхание.

Была, наверно, полночь, потому что за окном вдруг раздался далекий, но очень слышный удар колокола. Мы замерли, а потом рассмеялись, глядя друг другу в глаза, и я в который раз подумала, что мы одного роста именно для того, чтобы все время замечать глаза другого перед собой.

 Почему ты уехала со мной?  спросил он ночью, когда удар колокола донесся до нас уже в третий раз.

 Ты меня уже спрашивал.

 Ага. Ты не ответила.

 Хотела в Париж.

Он посмотрел на меня через полоску света, которая падала из-за шторы на кровать, пожал плечами.

 Ты останешься со мной?

 Je resterai.

4. Джонатан. Un jour

Она уходила тогда из зала, держась очень прямо, задирая голову, но даже спина ее была такая несчастная, что у меня заныло внутри. Я не мог успокоиться.

 Jonathan, what's it?  Реда кивнул на мой саппорт.

 The knee,  ответил я коротко.

 Ligaments? You can sit,  он кивнул на партер.

 I'm OK, nothing serious!  испугался я.

 Sit down,  повторил Реда спокойно.  Please be seated.

Я спустился в партер и стал растирать ногу, глядя, как все остальные снова прогоняют Avoir. Беспокоиться, что я не выучу эти два притопа и три прихлопа, смысла не было. И так очевидно, что это композиция на бис, и никто не будет присматриваться, насколько ярко мы попадаем в акцент. Танцем это не стоило называть. Просто композитор написал финальную веселую песню, которая без конца будет звучать из кафе, окон машин и в плеерах фанатов РиДжа.

Я представил себя Мартой. Вот я, никогда не видевший ни один мюзикл, смотрю это первый раз.

Ничего красивого. Вот Veroneэто красиво, этот падающий свет, наши драки, поклоны принцу Вероны, акробатика. А Avoirничего такого. Все танцуют как хотят. Вернее, пританцовывают. Зато хочется подпевать, ритм простой, как пять копеек, и все счастливые. Текст да, она что-то сказала про текст. В двадцать лет до утра меняют тела и руки. «Ты мне врешь, у тебя пресс». Глупости. Как будто тело на что-то влияет. Ну ладно, дома поговорим. У меня были не такие двадцать. В двадцать лет я уже три года как работал в Михайловском, посылал резюме и видео то в Израиль, то в Бостон, то еще куда-нибудь, но сил на перемены в жизни все еще не было.

После репетиции я ехал домой, не снимая саппорт,  врач велел носить его неделю. Еще мне дали дополнительный выходной, так что меня ждали три дня отдыха. Можно было поехать в Версаль,  она точно еще не была там. Можно было день посвятить йоге,  и надо найти для Марты занятия по йоге, она всегда смотрит, как я разминаюсь, просто стесняется делать то же. Можно, в конце концов, весь день проваляться дома, поговорить с ней, не вставать до обеда три выходных, как вовремя растянулись эти связки!

Дома ее не было.

Я сначала даже решил, что ошибся двором, до такой степени странно было увидеть темные окна второго этажа. Все эти два месяца каждый вечер я заставал ее дома, ничем не занятую, и день мой начинался и заканчивался на той минуте, когда она заплетала свою русалочью косу перед зеркалом, стоя ко мне спиной.

Ничего особенного, просто она вышла в булочную. В магазин. Гулять Какие еще магазины в восемь часов вечера, когда тут все закрывается в 18.00!

Она появилась уже почти в одиннадцать. Страшно усталая, осунувшаяся и еще более несчастная, чем днем на репетиции.

 Что случилось?

 Когда?

Я злился. Злился, что она пришла тогда, когда уже пора спать, злился, что она не дает себя обнять, злился, что она не говорит, в чем дело, и ждет, что я сам догадаюсь. Стоит нахохленная у двери в куртке и не хочет ничего.

 Ты ревнуешь меня?  спросил я наугад.

 Я?  она растерянно уселась на пол прямо в куртке.  Я да, ревную. Наверно.

 Что ты такого увидела в этом бестолковом Avoir?

 Я же вообще никогда не видела, как ты танцуешь,  она отворачивалась и не давала даже взять ее за руку.  Это все не похоже на балет.

 Это и не балет,  сказал я очень терпеливо,  это хореография Реды, в которой сколько угодно сложностей, но к арабескам и двойным ассамбле в воздухе они отношения не имеют. Но Avoirэто и не танец, это композиция на бис. Жерар написал ее специально для того, чтобы красиво завершить аплодисменты.

 Жерарэто ваш композитор?

 Композитор. Автор проекта. Продюсер. Жерар Пресгюрвик.

 Слушай,  спросила она вдруг, резко повернувшись ко мне,  ну неужели вы привыкаете к этому постоянному контакту? Неужели можно отключить чувственность, когда трогаешь девочку-балерину?

 Да никто не отключает эту чувственность, я же говорю. Привыкаешь. Ну привыкаешь, Марта. Вот смотри, раньше тебя дергало, когда я только до твоей косы дотрагивался, а теперь тебе все равно.

 Так уж и все равно,  она убрала косу за спину,  просто меньше трепета.

 Хорошее слово трепет,  задумался я,  да, пожалуй, трепет я помню хорошо. Когда в Академии начинался дуэт, меня месяц все это тревожило и беспокоило. Да, девочку-балерину в пятнадцать лет держишь с волнением.

 Любую?

Я редко вспоминал учебу. Академия казалась осколком другой жизни, которая уже кончилась насовсем.

 Поначалу любую. Потом только ту, которая нравится.

 И что, это все время труднодержать девушку, которая нравится?

 Значительно трудней держать ту, которая не нравится,  сказал я насмешливо, вспомнив отчаянные ссоры на последнем курсе перед выпускным спектаклем.  И не только держать, а вообще танцевать. Говорить. И даже здороваться с ней на уроке. Вот и теперь.

 А что, тебе никто теперь не нравится?

 Мне не нравится, что все говорят на французском, а я на нем в основном моргаю. Когда партнерша что-то комментирует по ходу, а я соображаю исключительно руками, возникает желание ее уронить, чтобы она ничего больше не говорила.

 И как ты борешься с этим желанием, чайка Джонатан?  ей было смешно. Она даже села поудобнее и глядела мне в лицо, как ребенок, ждущий сказку.

 Когда как. Сегодня думал, что приду домой и буду слушать только русский. Прихожу домойа тебя нет.

 Я не могла,  она отвернулась.  Я никогда не видела такого.

 Такого чего, Марта?

 Ну чувственности. Телесности.

 Ты же ходила в Питере на балет. Мы же познакомились на спектакле!

 Разве балет такой?  сказала она тихо и жалобно, все еще не глядя мне в глаза.

 Да неважно, какой именно балет!  вспылил я.  Балетэто все равно про отношения мужчины и женщины, хоть и как в сказке! Всегда! Танцы вообще про отношения мужчины и женщины. Жизнь вообще про отношения мужчины и женщины, наверно, так придумано, чтобы все было про любовь.

Марта уткнулась головой мне в плечо и молчала, а я медленно гладил ее по волосам, без капли чувственности, только нежность переполняла меня, как всегда, когда я думал, как мало она видела и чувствовала по сравнению со мной и моим миром.

5. Джонатан. Vérone

В первый день кастинга я не хотел брать ее с собой ко Дворцу Конгрессов, но с самого утра она молчала так беспомощно и умоляюще, пока я собирался, что вежливое приглашение доехать вместе до центра (как будто мы не в центре) пришлось все-таки озвучить. Что она будет делать весь день, спрашивать мне не хотелось. Вообще у меня слегка кружилась голова, и я старался не думать дальше чем на минуту вперед. Собрать сумку. Взять карту. Положить воду. Второе полотенце.