Я открываю рот, чтобы ответить, но она, видимо, решает, что разговор окончен, потому что направляется к выходу. Не так быстро!
Хватаю ее за предплечье и толкаю к стене, нависая сверху и упираясь ладонями по обе стороны от ее головы. Теперь не уйдет.
Эля смотрит на меня широко раскрытыми глазами, снизу вверх, и из-за разницы в росте я чуть ли не утыкаюсь носом в ее макушку. Волосы, собранные в тугой хвост, пахнут жимолостью, и этот запах ударяет меня прямиком в солнечное сплетение, заставляя затаить дыхание.
Какого черта я вообще к ней прикоснулся? Как мог допустить такую близость? Это ловушка, в которую сам себя загнал, потому что достаточно ощущения ее дыхания у шеи, чтобы по телу начало разливаться знакомое возбуждение.
Невольно наклоняюсь ближе, и Эля закрывает глаза, судорожно вдыхая сквозь приоткрытые губы. Они мягкие и влажные, нижняя заманчиво пухлая, и я помню, какая она на вкус, но всего в паре сантиметров от соприкосновения с ней своими губами осознаю, что я делаю, и с ругательствами отстраняюсь, вылетая из туалета, словно преступник с места преступления.
Глава 9
Эля
Сколько себя помню, у меня всегда был один-единственный друг. Алик. С детства мы играли вместе, в университете он присматривал за мной, а когда случилась беда, он поддержал меня, как никто. Мы всегда выручали друг друга, он тот, кто никогда не предавал, был рядом и не осуждал. И сейчас, когда я все еще дрожу после стычки с Демидом в больнице, я хочу услышать его голос.
Провозившись с раскапризничавшимся малышом, наконец укладываю его спать, а потом иду в ванную, чтобы закрыться, смыть с себя горести дня в душе, а потом в тишине поговорить с Аликом. Пока намыливаюсь ароматной пеной, не перестаю размышлять, переживать. Голова гудит, вереница мыслей носится по десятому кругу.
Меня преследует чувство вины за те неприятные ощущения, которые у меня возникли во время его визита к нам домой перед отлетом в Израиль. Его поведение показалось мне странным, взглядылипкими, прикосновения вызывали неприязнь, а словараздражение.
Я была взвинчена после приставаний Збруева и ругани с матерью. Теперь Алик кажется мне островком спокойствия, мне так хочется, чтобы хотя бы кто-то посочувствовал мне и подарил тепло. Вместе с тем я не могу вываливать на него все свои беды, не имею права, потому что не услышу ничего нового, кроме того, что он предупреждал меня насчет Демида.
Помню, как он кричал на меня, что спуталась с человеком с маленьким ребенком, порчу себе жизнь, гроблю будущее. Наверное, Алик был прав, только я не могу и не хочу жалеть о прошлом, а время не отмотать назад. Я просто пытаюсь понять, как в этой жизни найти ориентиры, за которые могу держаться. Аликмой ориентир сейчас, больше никого нет. Если он отвернется от меня, то я останусь совсем одна в этом мире.
Мой голос звучит глухо и раздается эхом по ванной комнате, и я очень надеюсь, что меня не слышно снаружи. Вряд ли Громов стал бы подслушивать, да и он ушел куда-то, едва привез меня на квартиру. Я была рада, потому что его присутствие стало для меня невыносимым! Ненависть, которая выплескивается из него, невозможно выдерживать. Она меня убивает.
Раньше он говорил, что ясолнце, нельзя не улыбнуться, глядя на меня, что я человек, который дарит радость. А теперь ругает меня за то, что я просто вела себя вежливо с посторонним человеком, который оказал любезность.
Нет. Не ругает. Демид был в ярости, он готов был вытрясти из меня душу, оскорблял, обвинял, вывалял меня в грязи и заклеймил распутницей, которая, не успев выскочить из кабинета врача, после разговоров о лечении больного ребенка, побежала на свидание!
Сжимаю трубку в руке, прикрыв глаза и сидя по-турецки на большом мягком ковре посередине огромной ванной. Вокруг мраморное великолепие, золотые вентили, тихий гул вентиляции, аромат моего геля для душа витает в воздухе. Замотанная в полотенце и с тюрбаном на голове, я набираю знакомый номер. Плевать, что этот разговор будет стоить неизвестно сколько денег. Может, баланс уйдет в минус и мне придется просить у Демида пополнить счет моего телефона. Плевать.
Легко быть адекватной и рассуждать здраво, когда твоя жизнь спокойно и размеренно течет, когда у тебя есть близкие, которые помогут и поддержат, а когда ты одна и едва справляешься со своими невзгодами и не видишь впереди ни одного просвета, ты имеешь право совершить ошибку
Привет, говорю сухим безжизненным голосом, пытаясь мысленно понять, сколько у Алика времени, но я не в состоянии думать о таких мелочах.
Мне нужен его голос. Чей-то родной голос рядом, чтобы не сойти с ума.
Эля, что случилось? он сразу же включается в разговор, и я выдыхаю с облегчением, наконец получив то, что хотела.
Сегодня был тяжелый день. Мы с Демидом встречались с врачом Сони. Она рассказала о лечении, предстоит много анализов и процедур, рассказываю механическим голосом.
Какие прогнозы? спрашивает Алик обеспокоенно, и это берет за душу.
Он, мягко говоря, не любит своего бывшего друга, но волнуется за его дочь. Алик любит детей. И действительно, он мог бы стать прекрасным отцом и мужем, но почему-то один. Неужели мама права и он испытывает ко мне совсем не дружеские чувства?
Прогнозов здесь никто не дает, но мы верим в лучшее.
Сколько ты пробудешь там? Хотя бы это ты можешь сказать? спрашивает Алик несколько нервно.
Я не знаю. Даже примерно не могу предположить, но я останусь настолько, насколько нужно.
К счастью, Алик больше не давит на меня и не говорит о том, что я не должна была ехать в Израиль. Он уважает мое решение и принимает его. Мы еще немного говорим о том, как здесь устроились, о Димочке и его няне, а потом я спрашиваю словно невзначай:
Алик, твоя мама сказала кое-что о тебе.
Он молчит, я чувствую напряжение даже через трубку, слышу его тяжелое дыхание, будто бы он рядом. Сиплым голосом он спрашивает, что я имею в виду.
Твоя мама сказала моей, что ты влюблен в меня, говорю тихо и тут же прикусываю губу, невыносимо краснея от стыда.
Ужасно неловкая ситуация. Крайне смущающая. Я бы никогда не спросила его об этом, если бы не преграда между нами в виде расстояния. Не смогла бы задать это вопрос прямо в глаза. Я и сейчас дико жалею о сказанном. Зачем, зачем я спросила?!
Эля, давай мы поговорим об этом, когда ты вернешься. Я кладу трубку, иначе ты разоришься из-за этого разговора. Не звони, лучше пиши мне.
Он кладет трубку, а я, нажав отбой, автоматически отпираю дверь, но еще не выхожу. Долго смотрю в пространство, не видя и не слыша ничего. В голове нарастает гул, я чувствую странную вялость в мышцах. Пытаюсь поднять руку, но не могу, не в состоянии, а когда опираюсь на ванную, ноги скользят и расползаются. Шатаюсь будто пьяная, видя перед глазами мелькающие мушки. Они кружатся, кружатся, а потом все вокруг темнеет, и я падаю во тьму.
Демид
Папочка, а вы можете вместе с мамой со мной в палате поспать? спрашивает моя сладкая девочка, глядя прямо в глаза и так умильно и жалобно улыбаясь.
Она у меня такая смелая, сильная, слушала внимательно, когда медсестра рассказывала о порядках больницы, не перебивала и не задавала ненужных вопросов. Самая умная девочка на свете.
Один из родителей может оставаться с ребенком круглосуточно, поэтому я решил, что первую ночь с Соней проведу я. Но дочка хочет маму. Как бы она ни любила меня, никто не смог заменить в сердечке Сони мою бывшую жену.
Вместе не получится, у мамы спотыкаюсь на этом слове, опускаю голову, впиваясь взглядом в сжатые кулаки, а потом разжимаю их и вскидываю взгляд. Придется немного потерпеть. Она с ребенком. Малышу нельзя в больницу.
Я хочу поиграть с Бусей, улыбается дочка, а я любуюсь ямочками на ее щеках. Он такой милый пупсик.
От каждой фразы сдавливает грудь, ведь Соня постоянно говорит о том будущем, которое в нашем случае невозможно.
Обязательно поиграете, а сейчас тебе надо спать. Завтра рано вставать, сдавать кровь.
Маленькое личико морщится от испуга, губа дрожит, и я спешу заверить дочку, что буду рядом и она не останется одна во время процедур. Объясняю ей, как будет проходить ее пребывание в клинике, и спустя некоторое время она наконец успокаивается.