Я так надеялся, моя мать не права. Что это не ты отговорил Филиппа жениться. Я просто не мог поверить, что ты пошел против нас после всего, что мы для тебя сделали Но ты пошел. Я понимаю, как у тебя хватает нахальства: мы даже познакомились только потому, что ты подвизался на ниве мелкого криминала Но я хочу, чтобы ты тоже кое-что понял. Я не позволю тебе являться к нам, когда тебе взбредет в голову и орать здесь на мою Ви. Знай я, что там происходило между тобой и Джесси, я бы вернулся раньше и отобрал ее, епископ понизил голос. Если ты еще раз позволишь себе нарисоваться здесь без предупреждения, я поставлю вопрос ребром. Твой отец сейчас не в том положении, чтобы защищать тебя от своего дяди.
Я хочу просто поговорить! сказал Ральф чуть слышно и его глаза побелели, что в его случае всегда служило признаком гнева. Я бы никогда не вмешался в их отношения, если бы видел, что Филипп любит ее. Но он не любит! Это всего лишь очередное соревнование и
Ральф, перебил его епископ. Мы тут не про любовь говорим. Мы говорим о женитьбе. Точнее, мы говорили Благодаря тебе моя дочь пойдет в наложницы к мужику, который был моим другом детства. У нее никогда не будет достойного места в обществе. Она никогда не сможет занять то место в семье, что полагалось ей, как дочери Маркуса. Мой брат и я Мы всем на свете пожертвовали, пытаясь дать моей дочери будущее. Ты же перечеркнул его И ты еще смеешь сюда являться, будто имеешь на нее все права!
Послушайте, попытался Ральф, но мой отец остановил его резким жестом.
Нет, это ты послушай! Я защищал тебя до последнего! И ты молчал, позволив мне ругаться с матерью, братом и даже собственной дочерью. Отныне, баста! Поди, отца своего спроси, насколько он влюблен в мою девочку! Я сегодня же запрошу в полиции ордер на запрет приближаться к Ви и лично, сам, пристрелю тебя на границе участка!
Отстань от нее, иначе я заявлю в полицию
Михаэль вошел в дом последним и закрыл дверь.
Что с ним происходит? спросил он на правах давнего товарища по детским играм.
Отец махнул рукой, закатил глаза и покачал головой.
Никогда не делай добра, посоветовал он.
За задним двором, через улицу, бродила с лейкой наша соседка. Та самая, Пятьдесят оттенков закрашенного седого. Она уже целый час поливала несчастные цветы на балконе. И только что в театральный бинокль не наблюдала за нашими окнами.
О чем ты говорил? спросил охранник. Ну, насчет Джессики? Что там между ними происходило?
БДСМ, ответила я. Бондаж, дисциплина и садо-мазо.
Отец изменился в лице, и я тотчас же переключилась, почуяв кровь.
Да-да! Слово в слово! Он ее связывал, всяко-разно дрессировал и лупил ремнем! И ей это нравилось! Они даже жили втроем, пока Ральф с Филом не разругались! Доволен? С тобой она такое тоже практиковала?
Он коротко и несильно, но все же ударил. Я отшатнулась, держась рукой за лицо. Отец изменился в собственном. Михаэль удержал его.
Фред, не надо!
Ее отец тоже бил ее! завизжала я, не помня себя от ярости. Давай, подсади меня на ремень и порку прежде, чем покончишь с собой!
Верена! прикрикнул Михаэль.
Я взлетела по лестнице и захлопнула дверь.
Мне было девять, или вроде того, когда Ральф сошелся с Джессикой. Он просто не понимал намеков, а Джесс «флиртовала», прохаживаясь по самым больным местам.
И деревенщина, и приблуда, и содержанец
Она хотела его, но гордость не позволяла хотеть безродного мальчика. Уличную крысу! Они сошлись на порке ремнем в подвале. Будучи связанной, Джесс снимала с себя ответственность за свой дурной вкус, а Ральф, с ремнем в руке ощущал себя ее господином.
Я понимала, что он и меня пытается укротить. Дисциплинировать тем же способом. Ральф был боец, чемпион и потому не мог примириться с мыслью, что может проиграть какой-то девчонке. Наши Эго уже сходились в бою, когда я голодала в Баварии, но Ральф так ничего и не понял.
Во мне текла кровь не только Штрассенбергов, но и кровь Броммеров. Кровь людей, которые даже потеряв все на свете, способны дожидаться своего часа, чтоб отомстить. Джесс это всем уже доказала. А еще до нее, Миркалла.
Оставшись одна, я бросилась на кровать и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. За миг до того, как отец стал ломиться в дверь и орать, чтобы я не смела унижать память матери. Чтобы я не смела рассказывать о ней подобные вещи!
Тогда я рассказала ему о нем.
Что если бы он думал о моей матери, пока Джесс была жива, нам не пришлось бы вести подобные разговоры! Не будь его, она ушла бы от Маркуса и была бы счастлива с кем-нибудь другим! И я бы не родилась, чтоб страдать так, как я страдаю! И что не он, а я каждый день отмывала пьяную Джессику от блевоты и укладывала в постель, прежде чем идти в школу! И это он не имеет права что-либо о ней говорить, потому что она мертва лишь из-за него! Из-за него, и ни кого больше!
Отец ушел, как-то странно и судорожно дыша.
Я слышала, как прицокал Герцог. Со вздохом, грузно повалился на пол перед моей дверь и начал скулить. Слышала, как отец спрашивает Хадиба.
Хади, у тебя есть ксанакс или что-нибудь?
Только таблетки, ответил он. Но в принципе, если мы ее скрутим, можно будет просто зажать ей нос и
Ты спятил?! рявкнул отец. Поди, скрути Дитриха, если такой умный!..
Дальше я не слушала.
Убежала в ванну. Ксанакс, как же! Еще за секс со мной ему заплати! Лживый лицемерный ублюдок! Я до упора открыла холодную воду и, встав под душ, стояла, пока не онемели плечи. Это не помогло, но от холода зуб не попадал на зуб, и я игралась мыслью, что я умру от воспаления легких и все они пожалеют, что не хотели меня.
Совсем, как отец сожалел о Джессике.
На тумбочке лежала записка. И таблетка.
Я яростно сбросила все на пол и улеглась в кровать. Одна таблетка. Всего одна! Слишком мало, чтобы с собой покончить.
Колющий холод сменился колющим теплом. Я уже не плакала, а молча смотрела перед собой сухими красными глазами. Какого черта я тут забыла? Я выбралась из постели и натянула первый попавшийся сарафан.
Билет на поезд можно купить в любом автомате.
Я перевернула записку, нацарапала свою собственную и
Вышла из дома через задний двор
Был тот медовый вечер, когда сами сумерки желтые. Когда воздух чист и небо чистое, как над Средиземным морем. Ветер ласково гладил невидимой ладонью поля, и молодая пшеница стелилась волнами под его руками.
Всадники появились из-за пшеницы. Обогнув поворот, возникли так неожиданно, словно по волшебству. Лошади летели во весь опор. Граф-старший сидел, как влитой, составляя с конем единое целое. Казалось, даже Цезарь чувствовал это и нес наездника с гордостью, словно хвастался им.
При виде нас с Маркусом, оба всадника разом натянули поводья. Лошади перешли на рысь и вскоре остановились. Маркус чихнул и достал платочек.
Добрый день, Цукерпу! сказал Себастьян. Здоровья, Маркус!..
И ты не сдохни! ответил тот.
Граф рассмеялся.
Я лишь твоими молитвами и живу
Дальше я не особо вслушивалась. Забыв обо всем на свете, смотрела на Себастьяна. На нем были черные бриджи для верховой езды и белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Сапоги сверкали, на запястье болтался стек.
Его золотистая кожа, выгоревшие волосы. Капелька пота прочертила по шее линию, остановилась в ямочке между его ключиц. И я глубоко вдохнула, невольно подавшись к Цезарю. Так мне хотелось прикоснуться к Себастьяну и слизать эту капельку языком.
Ви? Верена!
Голос Маркуса заставил меня очнуться.
Что, Маркус?
Филипп спросил, как твои дела. Дважды.
Внутри меня что-то дрогнуло и зависло. Себастьян метнул в меня короткий настороженный взгляд. Я мысленно застонала. Это была пронзительная тоска по тем временам, которых я никогда не знала. По временам, когда мужчины были мужчинами, а женщины еще нет.
Ого! сказал граф. Если лошадь нервничает, нервничает наездник.
Встав «столбиком», я невидящими глазами глянула на Филиппа. Широко раздувая ноздри, его конь крутил головой, яростно пытаясь вырвать поводья из рук наездника. Густая белая пена падала на черную грудь. Хрипя, как-то боком, круто выгнув лебединую шею, конь крутанулся волчком на месте.