Прекрасный круг, который не должен прерываться.
А я Я его разорвала.
Я родилась. Это все, на что я способна, пока не умру. Я стою за пределами круга жизни и наблюдаю, как вращается мир, а сама в это время нахожусь в тупике.
И Грэм в тупике, раз он женат на мне.
Я натягиваю одежду, прикрывая тело, столько раз подводившее нас. Захожу на кухню и обнаруживаю там Грэма перед кофеваркой. Он смотрит на меня, а я не хочу, чтобы он знал о крови или о моем горе, поэтому совершаю ошибкуулыбаюсь ему. Тут же стираю улыбку, но поздно. Он решил, что у меня сегодня хорошее настроение. Мои улыбки вселяют в него надежду. Он подходит ко мне, потому что я, как идиотка, не успела взять в руки свое обычное оружие. Обычно я забочусь о том, чтобы у меня были заняты обе руки: сумочка, стакан, зонтик, куртка. Иногда все вместе. Сегодня мне нечем оградить себя от его любви, поэтому он обнимает меня и желает доброго утра. Мне остается только обнять его в ответ.
Мое лицо оказывается как раз между его шеей и плечом.
Его руки словно созданы для того, чтобы лежать на моей талии. Мне хочется прижаться губами к его коже и почувствовать языком, как по ней пробегают мурашки. Но если я так поступлю, то понятно, что за этим последует.
Его пальцы заскользят по моей талии.
Его рот, горячий и влажный, найдет мой.
Его руки освободят меня от одежды.
Он окажется внутри меня.
Он будет заниматься со мной любовью.
А когда он остановится, я буду преисполнена надежды.
А потом эта надежда вытечет из меня вместе с кровью.
И я пойду горевать под душем.
А Грэм спросит: «Почему ты так долго принимаешь душ?»
А я отвечу: «Потому что это меня успокаивает. Потому что горячая вода полезна для кожи».
Я закрываю глаза, упираюсь ладонями в его грудь и отстраняюсь. Я теперь так часто отстраняюсь от него, что иногда задаюсь вопросом, не отпечатались ли мои ладони на его груди.
Во сколько ужин у твоей сестры?
Задавать вопросыспособ смягчить отказ. Если я, отстраняясь, спрашиваю о чем-то, это отвлекает внимание Грэма и делает мой жест менее личным.
Грэм возвращается к кофеварке и берет чашку. Дуя на кофе, он пожимает плечами.
Она заканчивает работу в пять. Так что, вероятно, в семь.
Я хватаю свое оружие. Сумочка, чашка, куртка.
Хорошо. Тогда до встречи. Люблю тебя.
Я целую его в щеку, оружие надежно разделяет нас.
Я тоже тебя люблю.
Он говорит моему затылку. Я редко даю ему возможность сказать эти слова мне в лицо.
Добравшись до машины, я отправляю сообщение Аве, моей сестре.
«Не в этом месяце».
Она единственная, с кем я сейчас могу это обсуждать. С Грэмом я перестала говорить о своем цикле еще в прошлом году. Каждый месяц с тех пор, как много лет назад мы начали пытаться завести ребенка, Грэм, узнав, что я не беременна, утешал меня. Вначале я ценила это. Даже страстно желала этого. Но шли месяцы, и я стала бояться говорить ему, насколько я сломлена. А если я начала бояться, что ему придется утешать меня, значит, он, скорее всего, уже устал от постоянного разочарования. В начале прошлого года я решила: подниму этот вопрос только в том случае, если результат будет иным.
Пока результат неизменен.
«Извини, детка, пишет мне в ответ сестра. Ты занята? У меня новость».
Я выезжаю с подъездной дорожки, переключаю телефон на Bluetooth и звоню ей. Она отвечает в середине первого гудка. Вместо приветствия она говорит:
Я знаю, что ты не хочешь говорить о себе, так что давай поговорим обо мне.
Я рада, что она меня понимает.
Так что за новость?
Он получил эту работу.
Я сжимаю руль и стараюсь, чтобы в моем голосе звучало воодушевление.
Что ты говоришь! Ава, вот здорово!
Она вздыхает и явно старается, чтобы в ее голосе звучала грусть:
Мы уезжаем через две недели.
Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, но на сегодня уже достаточно выплакалась. Я искренне рада за нее. Но Авамоя единственная сестра, и теперь она уезжает на другой конец света. Ее муж Рид родом из Франции, из огромной семьи, и еще до того, как они поженились, Ава говорила, что рано или поздно они переедут в Европу. Ей всегда ужасно этого хотелось, поэтому я знаю, что она сдерживает свой восторг из чувства такта: мне-то грустно от того, что она уезжает так далеко. Я знала, что Рид в прошлом месяце подал заявки на несколько вакансий, но где-то в глубине души эгоистично надеялась, что его никуда не пригласят.
Вы переезжаете в Монако?
Нет, Рид будет работать в «Империи». Это в другой стране, но до Монако всего час езды. Европа такая крошечная, даже странно. Здесь после часа езды доедешь в лучшем случае до Нью-Йорка. А в Европе за час оказываешься в стране, где говорят на другом языке.
Я даже не знаю, где находится «Империя», но для Авы это явно звучит лучше, чем Коннектикут.
Ты уже сказала маме?
Нет, говорит она. Представляю, какой она устроит спектакль, поэтому решила сказать ей об этом лично. Как раз еду к ней.
Ну, удачи тебе.
Спасибо, говорит она. Я позвоню тебе и сообщу, рвет ли она на себе волосы. Увидимся завтра за обедом?
Да, я приду. И у нее будет целый день, чтобы успокоиться.
Мы заканчиваем разговор. Я застреваю на красном светофоре на пустой улице.
В буквальном и переносном смысле.
* * *
Мой отец умер, когда мне было всего четырнадцать. Вскоре мама снова вышла замуж. Меня это не удивило. И даже не расстроило. Отношения между родителями всегда оставляли желать лучшего. Нет, наверное, вначале у них все было хорошо, но к тому времени, когда я достаточно повзрослела, чтобы понимать, что такое любовь, я уже видела, что между ними ее нет.
Думаю, что оба раза мама выходила замуж не по любви. От спутника жизни ей всегда требовались в первую очередь деньги. Отчим покорил ее не столько своими личными достоинствами, сколько пляжным домиком на Кейп-Коде.
Вопреки ее гардеробу и манере поведения, мама не из богатых. Она выросла в Вермонте, в довольно стесненных условияхвторая по возрасту из семи детей. За отца она вышла замуж, когда он был умеренно богат, и после того, как родились мы с сестрой, она потребовала, чтобы он купил ей дом в Олд-Гринвиче, штат Коннектикут. То, что ему приходилось работать вдвое усерднее, чтобы позволить себе такую расточительную супругу, не имело значения. Думаю, на работе ему нравилось больше, чем дома.
После смерти отца в семье остались средства, но их было слишком мало, мама не могла вести образ жизни, к которому привыкла. Но вскоре она исправила положение. Они с отчимом поженились на частной церемонии всего через год после похорон отца. Ее режим экономии продлился менее восьми месяцев.
Хотя мы с сестрой выросли в богатом окружении, ни она, ни я не богаты и никогда не были богатыми. Все, что много лет назад оставил нам отец, мама давно потратила. А у отчима есть родные дети, которые после его смерти унаследуют все его имущество. Вот почему мы с Авой никогда не считали себя богатыми, несмотря на то, что росли и воспитывались среди состоятельных людей. И вот почему, окончив колледж, мы сразу же начали работать и самостоятельно оплачивать свои счета. Я никогда не прошу у мамы денег. Во-первых, считаю, что взрослой замужней женщине негоже сидеть на шее у родителей. А во-вторых, она никогда не дает просто так. Всегда с какими-то оговорками.
Конечно, время от времени она что-то делает для нас с Авой, и мы ей за это очень благодарны. Например, на прошлое Рождество она подарила нам по машине. А когда я окончила колледж, еще до встречи с Грэмом, она помогла мне найти квартиру и оплатила первый месяц аренды. Но чаще всего она тратит на нас деньги с пользой для себя. Например, покупает нам одежду, которую, по ее мнению, мы станем носить, потому что ей не нравятся вещи, которые мы приобретаем сами. Или дарит нам на день рождения абонемент в спа-салон, посещать который мы должны вместе с ней. Она может заявиться к кому-то из нас домой, раскритиковать нашу мебель, а через два дня после ее отъезда приезжает фургон с новой мебелью, которую она выбрала сама.
Грэм просто ненавидит подобные выходки. Он говорит, что подароквещь приятная, но целый диванэто уже оскорбление. Не то чтобы я не благодарна ей за все, что она для меня делает. Просто я знаю, что должна сама прокладывать себе путь в жизни, потому что, хотя деньги меня окружают, они не оттягивают мне карманы.