Будьте живы, люди добрые! приветствовал русов Плетина, когда те оказались на гребне берега. Вы чьи будете? К чему пожаловали?
Это Драговиж, да? Какой-то из русов, что шел среди первых, показал плетью на городец.
Драговиж, с недоумением ответил Плетина: чему еще здесь быть-то?
Кто у вас старший?
Я, Плетина, Радолюбов сын, и еще со мной мужиИмач, Мякуша и вот Жизнобуд.
Сейчас наш боярин с вами говорить будет.
Сквозь ряды русов проехал одинна гребне берега он снова сел в седло и теперь взирал на драговижичей сверху вниз. Те жадно его разглядывали: и впрямь видно, что боярин, хоть и молодой. Шапка с шелковым верхом была оторочена бобром, из-под кожуха на лисе виднелся подол кафтана, отделанный шелком с черными орлами среди красно-желтого хитрого узора. Красный плащ с цветной каймой заколот серебряной застежкой, слева видна рукоять меча в ножнах, блестящая черненым серебром. В головах не укладывалось, что в такой богатой одежде, прямо княжеской, кто-то не сидит на пиру, а разъезжает сквозь снега.
«Уж не сам ли это князь?» мельком подумал Плетина и вгляделся в лицо всадника.
Брат, Жизнобуд, со значением подтолкнул его локтем, тоже вглядываясь в лицо под бобровой шапкой. Боярину едва пошел третий десятоккак и Святославу. Собой он был недурен: продолговатое лицо заметно сужалось книзу, рыжеватая бородка не скрывала свежего румянца на щеках. Глаза из-под широких темных бровей смотрели отстраненно, но пристально, и от взгляда их старейшинам стало неуютно. Пришелец взирал на них, как на свою добычу.
Вы старшие здесь? с седла спросил он.
Скорее надменно, чем почтительно, как прилично было бы тому, кто возрастом уступает вдвое. Но даже эта надменность казалась отстраненной, показной. Во внешности и речи пришельца не было ничего заморского. Он, как видно, был из полянских русовтех потомков Кия, что приняли имя, принесенное с севера дружинами князей-завоевателей.
Мы, Плетина повернул голову налево и направо, будто призывая сородичей в свидетели. А ты кто будешь? Какого отца сын?
ЯУнерад, Вуефастов сын. По повелению князя моего, Святослава киевского, собираю дань с земли Бужанской. Слыхали, что с лета выСвятославовы данники? Дань берем пока обычнуюпо кунице с дыма. Беру любой скоройкуницей, бобром, лисой, хоть веверицей, если хороша. Серебро возьму на вес
Он оглядел женщин, не задержавшись взором ни на одном лице и лишь пытаясь по их уборам оценить богатство поселения. Но в этот обычный день ни на ком не было узорочьяне жарить же лепешки с заушницами на очелье!
Если нет кун или скоры хорошейскотом возьму, добавил Унерад, вновь глянув на Плетину. Вы ж небось не готовились да кормите меня сегодня с людьми, он указал концом плети себе за спину, на замерший в ожидании отряд. Быстро управитесьночевать не буду, как соберете, так уйду.
Ты про что толкуешь? не выдержал Жизнобуд. Прямо сейчас, что ли, вынь тебе сто куниц и положь?
Жду до вечера. Унерад взглянул прямо ему в лицо, и во взгляде его была холодная, как железо на морозе, равнодушная решимость. А к вечеру не получу сполнавозьму сам, и уже все, что найду.
Для драговижичей это событие было чем-то новым, но для Унерада Вуефастича сбор дани с бужан продолжался уже месяц. Он мог бы наперед рассказать весь разговор, который сейчас состоится, и его последствия, да только надоело ему все это до зубной боли.
Драговижичи стояли, не зная, что подумать. Суровый, оскорбительный смысл Унерадовых речей не вязался с обыденностью этого утра. Гром не гремит, рога не трубятвсе как всегда. И вот поди ж тычужие дань требуют с вольных мужей-гориничей, разорением грозят
Так не водится начал Плетина.
Разбежался, удалой! одновременно буркнул Мякуша.
Из ближних рядов толпы, где сумели расслышать слова киянина, долетел ропотпока более изумленный, чем тревожный.
Ты откуда выскочил? возмутился Имач. Как с дерева слетел, а тожекуны подавай! Сперва пусть твой князь людей нарочитых соберет, ряд им даст, их выслушает, роту принесет
Ряд вам князь положит, когда будет его воля, перебил Унерад. А мне велено дань собрать, я и соберу. Расходись, отцы, открывай укладки. В обчине протопите, пусть бабы поесть приготовят, у меня люди голодные.
И кони, сказал кто-то из-за его спины.
И кони. Быстрее управитесь, быстрее разойдемся.
Да не делается так! Плетина начал горячиться. Откуда нам знать, кто ты и откуда!
Я сказал, кто я и откуда! Унерад повысил голос. Глуховаты, отцы?
Да так любой шишок болотный придет и скажет
Покажите мне того шишка, что вздумает себя за Святославова человека выдавать без права! Я с ним сам переведаюсь! А ваше делодань давать. Вот и давайте.
Пока ряд не положен по законуне будет дела
Да поймите вы, дурьи головы! Унерад в досаде хлопнул свернутой плетью по бедру. В каждой луже одна и та же гудьба! Я уже язык стер вам толковать! Святослав Етона на поединке одолел, а ряд меж ними был такой, что вся земля Етонова Святославу отходит! И дани, что Етон брал, теперь Святослав берет! Етон же брал у вас куницу с дыма?
Ну, брал. Так то наш
Теперь Святославваш! Етон еще и в гощение ходил! В этот год гощения не будет, князю нынче недосуг, а далее поглядим. Как Святослав пожелает. Что Етону давали, то сейчас Святославу давайте. Для Етона же приготовили? Вот это и несите. Поживее, отцы, а не то мои отроки сами поищут. Мне с вами здесь до весны круги водить недосуг.
Унерад с трудом сдерживал досаду. Святослав покинул Плеснеск во время жатвы и пустился в объезд своих владений на правом берегу Днепра: по землям бужан, лучан, волынян, далее собирался к древлянам и дреговичам. Своих доверенных людей с дружинами он рассылал по рекам, и молодые бояре состязались меж собой, кто привезет дань больше и лучше. Сам князь собирался вернуться в Киев через Припять, а Унераду досталось идти назад по южной окраине этих земель, вдоль Моравской дороги. Он и его отроки не были дома уже больше полугода. Все устали, измучились от каждодневных переездов, от споров и раздоров с упрямыми весняками, не желавшими принять перемены. Но этот утомительный объезд близился к концу: впереди Горина, за нейземля Деревская, а древляне покорены десять лет назад и свыклись со своим положением.
Обещана глядела почти из первых рядовиз-за плеча Городеи, но та была ниже ее ростом, и Обещане было все хорошо видно. Теперь, когда киянин почти кричал на Плетину, ракрасневшись от злости, Обещана вдруг уловила воспоминание, что уже какое-то время скреблось в сознании.
В последнее свое девичье лето Обещана видела огненного змея. Ничего более жуткого она не встречала за всю жизнь: пламенный столп носился над заросшей делянкой, пожирая сухую траву и молодые, едва в человеческий рост поднявшиеся деревца. Столп огня стремительно вращался, закручивался вокруг своего нутра, будто в неутолимой ярости пытался пожрать и себя самого; в нижней части его пламя было ослепительно-желтым, как солнце, а выше делалось рыжим, и ветер трепал его, будто стоящую дыбом косу самой Марены. Огненный змей яростно шипел, не переводя дыхания, метался над окутанной серым дымом землей. Обещана с братом Хотишкой наблюдали за ним с другой стороны рекилежа за кустами и вцепившись в мох. Окаменевшие от ужаса, они не хотели смотреть на злого духа, но боялись отвести глаза.
Через реку змей не перебралсяпометавшись и сожрав все способное гореть, ослабел, опал и втянулся в землю. Лишь серый дым висел над старой делянкой, через реку несло душным запахом гари. Тогда выгорел большой участок леса на той сторонелето выдалось жарким.
Не день и не два Обещана содрогалась, вспоминая огненного змея и его яростное шипенье. Жуткий мир злых богов опалил ее своим дыханиемне в сказании, не в басне, а наяву, светлым летним днем. И как день было ясножди беды
И вот сегодня она вспомнила его. Огненный змей. От киянина Унерада веяло гарьюне от одежды его, но от глаз. Он нес с собой искры пожара. В нем был тот пламенный столп, что шипел, метался, погруженный в дым, и бешено вращался, будто пытался в неутолимой ярости сожрать и самого себя