Достаточно.
Сказано это было довольно мягко, однако молитва оборвалась, резко, на середине фразы. Было очевидно, что приказы Генриха исполнялись мгновенно и беспрекословно.
А теперь ступайте, сказал Генрих. Можете быть уверены, что этот союз, достигнутый с таким трудом, будет благословен. На то была Божья воля, чтобы принести мир и процветание нашим странам.
Широкими шагами он подошел к двери и с почтительным поклоном выпроводил из спальни епископа, пажа, королеву и Гилье.
И я в конце концов осталась с Генрихом наедине.
* * *
Я следила за тем, как он беспокойно ходит по комнате: Генрих подтянул занавеску балдахина, поправил сосуд с вином и кубки на крышке сундука, подбросил дров в затухающий огонь очага. Когда я уже думала, что он приблизится к кровати, Генрих вдруг опустился на колени на prie-dieu голова опущена, руки свободно сжаты перед собой, и у меня появилась возможность хорошенько его рассмотреть. Я задумалась: что мне известно об этом мужчине, кроме мнения о нем других людей, в особенности Изабеллы? И пришла к заключению, что очень и очень мало. До сих пор я слушала окружающих и мысленно ужасалась тому, как нелестно они отзываются о человеческих качествах моего новоиспеченного мужа.
Генрих был мрачным и серьезным. Мало улыбался и оживлялся только тогда, когда речь заходила о войне и сражениях. Он был добр ко мне, его манеры были безупречны. Руководящая роль Господа много значила для него; верил Генрих и в могучую силу парадной показухи. Ведь это он настоял, чтобы мы с ним венчались с соблюдением полного обряда французской брачной церемонии. Генрих никогда не проявлял несдержанности, никогда не терял над собой контроля. И не производил впечатления человека, способного превратиться в постели в неистового зверя. Портрет очень точно воспроизводил его внешность, хотя в жизни мой муж, наверное, был еще красивее: в моменты воодушевления он становился так хорош собой, что у меня просто дух захватывало.
Неужели это все, что я могла сказать о нем, исходя из собственного опыта?
Генрих
Я попробовала мысленно произнести его имя. Брат называл его «Хал». Могу ли и я звать его так же? Думаю, нет. Конечно, мне бы этого хотелось, но пока что я не осмеливалась обращаться к нему иначе, чем «милорд».
Генрих перекрестился и вдруг резко обернулся, словно догадался, что за ним наблюдают; смутившись, я почувствовала себя глупо, из-за того что он застал меня врасплох; я поймала себя на том, что густо покраснела, и быстро опустила глаза. Генрих выпрямился во весь свой немалый рост и медленно пересек комнату, направляясь ко мне, но позволил себе окинуть меня взглядом лишь тогда, когда присел на край кровати. Его рука коснулась моей, и я сильно вздрогнула.
Вы снова дрожите.
К моему огромному облегчению, сказано это было по-французски.
Да.
Отчего же?
Ну какая женщина не испытывает дрожь в первую брачную ночь? Неужто он сам не понимает? Мне Генрих не казался равнодушным человеком, и я задумалась, как бы ему ответить, чтобы он не счел меня ущербной.
Моя мать сказала, что вы приведете с собой друзей, произнесла я. Она предупредила меня, что в общем, она меня предупредила.
Это произошло только что? Но я ведь не привел друзей, так что можете расслабиться. Выражение его лица оставалось мрачным, и это меня тревожило. Не думаю, чтобы вы этого хотели.
Вы очень добры. Я не ожидала, что он мог подумать такое.
Нет. Дело не в доброте. Просто в этом не было необходимости. Я не хотел, чтобы они здесь находились.
И тут я с тревожным трепетом поняла, что, принимая решение, Генрих не думал обо мне, а лишь прислушивался к собственным желаниям. В данном случае наши с ним интересы совпали, но мне не следовало тешить себя иллюзией, что такой выбор он сделал ради меня.
Вы все время молчали на пиру, заметил Генрих.
Моя мать за мной наблюдала, не подумав, быстро ответила я, но тут же пожалела о своей поспешности, потому что он удивленно поднял брови.
А это имеет какое-то значение?
Да. Точнее я хотела сказать, что это имело значение. До того как я вышла за вас.
Я подумала, что нужно быть не в своем уме, чтобы спрашивать о столь очевидных вещах.
Почему?
Стоило ли мне быть с ним откровенной? Я решила, что стоит, поскольку все это больше не имеет значения.
Потому что у нее железная воля. И она очень не любит, когда кто-то нарушает ее планы.
Взгляд Генриха был задумчивым, а не осуждающим, но я решила, что он не до конца понимает, что я пытаюсь ему сейчас объяснить.
У нее есть потребность подчинять себе людей. Видя, что и это не помогло, я сдалась. Вероятно, ваша матушка более добра к вам, добавила я.
Моя мать умерла.
Ох!
Я ее совсем не помню. Но вторую жену моего отца нельзя назвать злой. По лицу Генриха пробежала тень мимолетного воспоминания. Она действительно была добра ко мне, когда я был мальчиком.
Она еще жива?
Да.
Вы с ней видитесь?
Теперь уже нечасто.
Но она ведь была добра к вам?
Думаю, да.
Сказано это было без особого энтузиазма, и я подумала, что, наверное, здесь что-то не так. У Генриха определенно были с этой дамой не самые теплые отношения.
Тогда вам никогда меня не понять, сказала я.
Наверное, вы правы. Генрих взял мою руку, перевернул ладонью вверх и мягко погладил большим пальцем. Его брови слегка нахмурились. Но французской королевы здесь сейчас нет. И она больше не имеет над вами власти, это не в ее юрисдикции. Так что вам незачем больше дрожать.
Только сейчас до меня окончательно дошло: Изабелла исчезла из моей жизни и то, что сейчас происходит между нами, ее уже не касаетсяи никогда не коснется. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Я больше не трепетала; на самом деле меня охватило головокружительное ощущение эйфории, совершенно мне незнакомое. Это было прекрасное чувство свободы, расцветающее во мне, будто распускающийся розовый бутон.
Потому что теперь власть над вами полностью принадлежит мне, продолжал Генрих.
Я посмотрела ему в лицо. И веселье меня покинуло: я почувствовала себя неуютно под этим прямым пристальным взглядом; мой муж совсем не улыбался. Это было неприятно. Неужели в его лице я обрела нового сурового надсмотрщика?
Моя мать командовала мной всю мою жизнь, отважилась признаться я.
Я буду делать то же самое, отозвался Генрих. Но вам это не будет в тягость.
Он выпустил мою руку, встал и отошел от кровати. Не зная, что сказать, я искала какую-нибудь безобидную тему, поскольку сам он не сподобился завести непринужденную беседу. Похоже, Генрих вообще не умел вести разговор. Молчание заставляло меня нервничать, и я ухватилась за первый вопрос, пришедший мне в голову.
Мы скоро уедем в Англию?
Да. Я хочу, чтобы мой наследник родился там.
Генрих снял с шеи массивную золотую цепь с рубинами и очень аккуратно уложил ее на крышку сундука, после чего сел, чтобы снять мягкие сапоги.
Завтра состоится рыцарский турнир в честь нашей свадьбы, вдруг сказала янесколько непоследовательно.
Да. Его голос прозвучал приглушенно, ведь в этот миг он как раз снимал через голову тунику.
Я затаила дыхание.
А вы будете в нем участвовать?
Генрих поднял на меня глаза и уже приоткрыл рот, чтобы что-то ответить. Но потом передумал и, кивнув головой, коротко бросил:
Собирался.
Вы будете сражаться за меня?
Разумеется. На всех подобных турнирах вы будете почетной гостьей.
Я подумала, что это довольно странное выражение, но вслух произнесла то, что, с моей тривиальной женской точки зрения, в тот миг было главным:
Мне нечего надетьу меня нет наряда, подобающего почетной гостье рыцарского турнира.
Генрих тем временем укладывал свой пояс и меч рядом с золотой цепью.
А что насчет платья, в котором вы венчались? Оно не подойдет?
Чисто мужской ответ, подумала я; с другой стороны, откуда ему знать нюансы?
Не подойдет. Я одолжила его у матери. Заметив скептическую ухмылку, я решила прибегнуть к железной логике, чтобы его убедить. К тому же оно французское. А я теперь королева Англии.