Пап я твоя дочь недолго- и я заражу тебя. шептала я, в попытках успокоить безумную дрожь в руках.
Что с тобой случилось? Расскажи, пожалуйста
И вот теперь я сидела вдвоем со своим отцом на чердаке. Я только что закончила рассказ, и мой папа ходил из угла в угол, прикрыв лицо руками, в глубоком шоке.
Пап сегодня всё должно прекратиться. прервала я мёртвую тишину.
На секунду повисло молчание, но наконец эту тишину оборвал голос моего папы:
Что, милая? Что прекратится?! Мама врала мне, говоря то, что ты просто сидишь в своей комнате, потому что тебе этого хочется но сейчас я всё понял. отец обнял меня, а после прошептал: ты сильная девочка. И ты справишься.
Я знаю молвила я. И я не дам тебе в этом усомниться.
Крепче прижавшись к отцу, я засопела. Он ещё с большей силой обнял меня, и мне казалось, что всё так и должно быть. Мы были вместе. Казалось, я вновь обрела поддержку и почву под ногами. Будто была у меня вечная защита, как щит, от которой отскакивали неприятности, и любовь к Николь уже не казалась мне такой постыдной, как раньше. Оставалось лишь добыть цветок, но с прекрасным ощущением счастья в душе, я совершенно не боялась этого. Я сегодня будто бы впервые за достаточно долгое время облегчённо вздохнула. И мне показалось, словно этот вздох стал для меня спасением. Я больше не боялась ничего.
Пап уверенно произнесла я. Ты же помнишь, что я тебе рассказала про цветок?!
Да, моя милая.
И я лишь открыла рот, дабы сказать своему отцу, чтобы тот пошёл за мной, но он словно угадал мои мысли и, даже не дожидаясь того, как я произнесу что- либо, сказал:
Хочешь, я пойду с тобой?
Я лишь кивнула.
Сейчас уже почти двенадцать. Нужно собираться, Олеся.
Я почувствовала, как моё горло сжимает кашель. Понимая, что скоро буду заразной, я показала своему отцу знак пальцами, и он быстро вышел из комнаты. Между тем я закашляла. Шарф слетел на пол, но меня это не волновало. Если бы не кашель, я бы закричала. Сегодня он был сильнее, чем обычно и больнее. Эта боль, раздирающая горло, скопившаяся комком в моей груди, не давала спокойно вздохнуть. Чувствуя, как я синею, словно от приступа удушья, я упала на пол и схватилась за горло. Мой испуганный взгляд видел и отец, стоящий за дверью чердака и смотрящий в щёлку- взгляд ужаса и паники, до невыносимости безумной боли, от которой кружилась голова и я не могла пошевелиться. Я чувствовала, как по подбородку стекает тёмно- красная жидкость, смешанная с гноем и кусками кожи- откуда были последние, я так и не узнала. Но волновало меня больше не это. Я боялась не успеть. Не успеть выздороветь и сказать Нике слова, которые рвались из моей души, когтями царапая всё моё тело. Этими словами была фраза: «я тебя люблю».
Когда приступ закончился, я лежала в луже собственной крови. Там, как и в последние дни моего существования, копошились черви. Возможно, они и выедали мой организм, отчего кусочки кожи и оказывались на полу при кашле, но это была лишь теория, глупая и нелогичная- но она имела право быть. И сейчас, думая об этом, я почти не заметила того, как у меня болит живот. Поняла я это лишь тогда, когда в комнату вошёл отец и мне удалось «вылезти» из своих мыслей. Эта скручивающая, ужасная боль в области живота она сводила с ума и распространялась по всему моему телу, отдавалась в голове, заставляя её начинать пульсировать. В моих глазах темнело, и я будто бы потеряла всю связь с миром
ОЛЕСЯ, ОЛЕСЯ!
Голос отца заставил меня открыть глаза, которые до этого момента я держала закрытыми. Перед ними образовалась красная пелена, но даже это не стало преградой для того, чтобы почувствовать, как мой отец отчаянно пытается поднять меня с пола. Он совсем не боялся заразиться, и это пугало, но одновременно и подталкивало на мысль о том, что он всё же любит меня, каким бы строгим и, возможно, иногда даже психованным, он не был. Но всё же, обычное доказательство любви не имело никакой ценности по сравнению с жизнью я осознавала это, и именно поэтому попыталась оттолкнуть своего папу к двери, хоть в глубине своего подсознания я и понимала, что даже пробыв со мной в комнате секунду, он уже был заражён.
Я попыталась толкнуть своего отца, но тот словно даже не почувствовал этого. Вместо того он крепче сжал меня и взял за руку, словно делая всё это назло мне.
ПАПА! сказала я в попытках вырваться. ОТПУСТИ МЕНЯ, ПАПА!!! ПОЖАЛУЙСТА!!!
Олеся, это же я. Ты что, меня не узнаёшь?! с иронией в голосе вопросил меня мой папа. Может, я твоя мама?!
Пап, время не для шуток. Проблема в том, что я заразна мой вирус передаётся, пап
Мой папа лишь сильнее прижал меня к себе.
Всё хорошо. Идём туда, куда надо
Его голос звучит странно, прерывая тишину мгновения, которое тянулось словно вечно. Он был таким упавшим и грустным. Этот голос ранил моё сердце, и там будто бы образовалась открытая рана. Нет, не стоило бы мне огорчать отца. Он и так уже многое для меня сделал надо было что- то менять.
Папа, я просто пошутила.
Не оправдывайся. Я уверен, что всё будет хорошо. Доктор сделает так, что и тебе, и мне, станет гораздо лучше. Моя милая, я так тебя люблю надеюсь, всё будет по- настоящему замечательно, Олеся. а где, ты говоришь, этот Лютововый цветок?!
На поляне Солнечная. Знаешь, где она?
Да. Поедем на машине. Надеюсь, мы доберёмся до нужного места быстрее, чем я думаю. Ты идти- то можешь?
Гм конечно. Без особых проблем.
Папа отпустил меня на пол, и вместе мы зашагали к двери выхода на улицу. Стуки наших ботинок словно отдавались в такт друг другу, и так мы дошли до машины моего отца- грязной, в царапинах- но выглядевшей такой родной и ценной, что моё сердце будто бы запело, а ощущение счастья и ностальгии по детству ударили в солнечное сплетение. Вот и чёрные сиденья на них я не сидела уже достаточно давно но сейчас надо было думать не об этом.
Поехали сказала я то ли себе, то ли отцу, и мой папа, вскоре заведя двигатель, начал движение.
Уже приехали. с привычным моей душе сарказмом произнёс мой папа. Просто я рад, что скоро ты выздоровеешь, милая, и всё вскоре будет, как раньше.
Долго ещё?!
Минут двадцать, не меньше- если не больше.
В час цветок уже завянет.
Я понимаю. Но нам нужно доехать превысить скорость я не могу, уж прости. Тут ведь стоят камеры, моя милая уверен, что если мы всё же осмелимся нарушить правила, то уж точно не доедем никуда.
Ты такой пессимистичный!
Сделаю вид, что я этого не слышал.
Да ладно тебе!
И мы рассмеялись.
Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча. Лишь шум, которые издавали колёса, прерывал эту тишину. Я безумно волновалась. Моё тело словно онемело, стало парализованным от жуткого страха. Голову посещали далеко не хорошие мысли, и у меня было ощущение, что вот- вот, когда мы доедем, головы мою и отца прострелит пуля из оружия химички. Мельком я видела, как она сжимала его в руке, и ни сколько не сомневалась, что сегодня Алина тоже прихватит его с собой. Однако успокаивало то, что на часах ещё не было двенадцати, и я с отцом могли быстро сорвать цветок и, наконец, уехать к доктору- а тот в свою очередь сделает противоядие и я я буду вновь здорова!
Мои мысли прервал до безумия жуткий грохот, который издавала папина машина, когда останавливалась.
Приехали. Вылезай, Олеся.
Я послушно покинула машину. Тихо, почти бесшумно, мы с отцом закрыли дверь автомобиля и пошли куда- то. Перед глазами было лишь до бесконечности длинное поле, которое, казалось, не выводило ни к какому цветку. Но я сегодня была гораздо смелей, чем когда- либо ранее. Я ступила на траву. Мокрая от недавнего дождя, смешанного со снегом, она намочила мои не готовые к этому сапоги, но сегодня меня не волновали ни мокрые сапоги, ни холод, бьющий мне в лицо своими снежинками- ничего. Я просто шла, уверенно делая каждый шаг, даже несмотря на то, что мысли мои были далеко не успокаивающими. Беспощадно ветер срывал с меня шапку, а метель застилала мне глаза, не давая увидеть того, что могло бы меня спасти и тех, кто ещё был жив. Но я, отмахиваясь от метели и более или менее видя, что происходит, не видела перед своими глазами ничего, даже относительно напоминающего растение просто поле. Поле, которое застилал снег.
Слёзы покатились по моим щекам. Тёплые, но такие горькие. Они леденели на моих щеках, а я, зажмурившись, пыталась успокоиться. Меня охватило бешеное чувство отчаяния, и с каждой секундой это чувство лишь нарастало, образовывая комок в моей груди. Такой болезненный, удушающий комок и мне бы сейчас хотелось увидеть папу. Он был единственным в этой глуши, который мог бы мне помочь.