Вольф Гитманович Долгий,ПорогПовесть о Софье Перовской
Часть первая. Предшествие
1
Но отчего же так теснит сердце, отчего?
Проще всего, конечно, свалить все на погоду. Эти кошмарные, днем и ночью, днем и ночью, дожди, хотя уже ноябрь и пора бы, пора лечь снегу Эта клейкая, не лучше дождей, постоянная сырость, от которой, как ни протапливай дом, все равно нет избавления Это взбухшее, опрокинувшееся над самой крышей небо!..
Ах, если бы все так просто,! Но что проку себя обманывать? Погода тут ни при чем. Что-то, что было в ней самой, внутри, томило ее. И оттого, что она толком не могла понять, что с ней, на душе было особенно смутно и непокойно.
Острое, сродни недоброму предчувствию беспокойство это оставляло боль почти физическую; от нее невозможно было прятаться, наваждение да и только. Нужно поскорей от всего этого избавиться. Усмехнулась невольно: легко рассуждать; мало надежды на то, что сразу все рассосется, само отпустит. Себя-то уж она знала. Тут только один был для нее выходраспутать, размотать до конца этот клубок.
Что ж, сказала она себе. Надо попробовать.
Внешних причин для опасений, кажется, и впрямь не было, она уж и так и этак прикидывала. Пока что все идет так именно; как задумывалось. Где-то под Одессой и в Александровске, что неподалеку от Екатеринослава, и вот, наконец, здесь, в трех верстах от Москвы, словом, на всем пути следования государя из Ливадиипод железнодорожное полотно подводятся сейчас мощные взрывательные аппараты; в нужный момент они на куски разнесут царский вагонне там, так здесь; здесь-то уж непременно. Сама природа, кажется, помогает их предприятию: немного суеверияи уже в том хотя бы, что зима нынче так долго не настает и от того государь продлил свое пребывание в Крыму, да, в одном этом при желании можно усмотреть добрый знак: ведь только поэтому они могут вести свою подготовку без спешки.
Так в чем же тогда дело? В чем причина тревоги? Должна же все-таки быть причина!
Состояние, в котором она находилась, показалось ей вдруг знакомым. Нечто похожее уже было с нею однажды. Вот это чувство необъяснимости происходящего эта тревога, возникающая как бы беспричинно, чуть ли не вопреки здравому смыслу
Да, вспомнилось сразу. Да. «Аида» в Мариинке. Та сцена, где дочь фараона Амнерис, догадываясь о любви своего жениха Радамеса и плененной рабыни Аиды, прикидывается подругой Аиды и выведывает у нее тайну. Не только слова, а и вся музыка этой арии Амнерис, каждая ее нотка исполнены ласки и дружелюбия. Как ни старайся, не заподозришь подвоха, никак не угадаешь коварной игры если бы не эти грозные разоблачающие звуки, время от времени возникающие в оркестре. Всего пять тактов, пять басовых ударов в литавры, паузаи ничем не мотивированные предостерегающие удары. Как неизбежность, как рок. Нечто надличное, словно сами небеса предупреждают о беде.
Соня отчетливо помнила, что тревога в ней (тогда, в Мариинке) зародилась куда раньше, нежели она угадала, различила зловещие звуки литавр; тревожное предощущение событий возникло безотчетно, помимо сознания Нет, нет, уж чего она никак не хотела бы для себя, так это оказаться, подобно Аиде, глухой к столь явным знакам. О боги, чуть не взмолиться готова была она, дайте мне силы и смелость понять себя!
Что дело только в ней самой, в этом она, пожалуй, уже не сомневалась. Что-то осталось нерешенным. Или, может быть, что-то хоть и решено, но не так. Илиэто тоже ведь не исключеното, что ее мучит, вообще из разряда вещей, о которых нельзя безнаказанно задумываться Но пусть и так, пусть худшее даже, все равно, чувствовала, уже не сможет остановиться. Главное тут не спешить только, говорила она себе. А то обманешься ненароком, примешь, чего доброго, кажущееся за сущее.
2
Проснулась она задолго до света, к тому же и спала скверно, то и дело вскидывалась, и потом приходилось всякий раз маяться, пока забудешься снова.
Она бездумно вслушивалась в ночь. Было до странности тихо, даже ветра не слышно; похоже, и дождь выдохся, больше не скребется по оцинкованной кровле (спала она в мансарде, крохотная светелка под самым скатом крыши). С грохотом промчался мимокак всегда неожиданно, точно вырвавшись вдруг из-под земли, поезд, совсем рядом, казалосьпрямо под окнами, так все дергалось и звенело в доме. На самом-то деле до полотна было не так уж близко, доподлинно знала: ровно двадцать саженей, вымерено точно, до последнего вершка, слишком тяжко давалась каждая пядь, прорубленная там, в подземной галерее, чтобы можно было позволить себе ошибиться в расчетах. Пока что пройдена едва ли половинаи это за месяц с лишним адского, сверхчеловеческого труда!
Мысль была непрошенная, почти запретная. Не надо бы сейчас об этом, не надо. Ни о подкопе, ни о чем таком. Иначе кончится все тем, что опять, как давеча ночью, в смертной тоске захолонет сердце. А этого нельзя сейчас. Не время. Сейчас нужно встать, немедленно, сию же секунду встать и заняться делами. Самовар поставить, печи протопить. Раньше всего разжечь плиту на кухне: пусть хоть во время завтрака мужчины согреются как следует, потомвнизувсего ведь больше будет не хватать им тепла
Она осторожно выпростала руки из-под одеяла, натянула на голые плечи кофтенку, потом спустила ноги на холодный пол, быстро оделась, зябко поеживаясь.
Как ни рано было, но, оказалось, не она первая нынче поднялась: легонько поскребся в дверь кто-то, сказал сдавленно, почти шепотом: «Соня, спишь?» Она узнала: Саша Михайлов. Сбросила крючок, распахнула дверь. Даже в предутреннем этом сумраке нельзя было не увидеть, так празднично сияли глаза: с великой какой-то радостью пришел человек. И точно! Не успела она (уже уверенная: да-да, случилось что-то очень доброе!) спросить об этом, как Саша закричал оглашенно:
Соня! Нет, ты только посмотри, что делается, выглянь!..
Соня легким шагом подбежала к окошку (что же там такое? может, кто из наших приехал, в подмогу? может, Желябов? Вот бы хорошо!), раздернула занавески иобмерла от красоты этой неземной: подвенечно бело было все вокруг. Снег! И куда только подевалась, будто и вовсе не было ее, вся грязь, вся хлябь! Дощатые тротуары, обляпанные скользким суглинком, и те стали неразличимы, сравнялись с мостовой. Ну, теперь-то уж работа закипит, с облегчением подумала она.
Захотелось вдруг удостовериться, точно лиснег, зачерпнуть его ладонями, скатать в тугой тяжелый шарик. Она и Сашу позвала с собой, туда, на волюшку, но разве мог он, Саша Михайлов, неусыпный страж и самый великий на свете конспиратор, разве мог он хоть на минутку забыть о вечной своей осторожности!
Как она не подумала: нельзя! Саше никак нельзя. Никто не должен знать, что он ночевал здесь (и он, и Гриша Гольденберг, и Исаев), ни одна живая душа. Хорошо бы соседи и днем не видели никого из них, но этого уж не избежишь; «ночевки» же посторонних не могут не вызвать подозрения.
То, что Михайлов нынче осталсяредчайший случай: просто умаялся вчера в подкопе, не было сил тащиться под ливнем на свою Лубянку, в номера, вот его и уговорили Иди, Сонюшка, иди, отчего тебе не пойти
Да, ей можно. Собственно, только ей, «жене» мещанина Сухорукова, Марине Семеновне, «законной» хозяйке этого дома, только ей и можно; да еще, конечно, самому «Сухорукову»Леве Гартману то есть.
Сбежала с мансарды по хлипкой певучей лесенке и, как была в кофте, не накинув даже плисовой жакетки своей, ступила, распахнув настежь дверь на крыльцо, прямо в снег; был он пушист и скрипуч.
Чудо, не снег! Она взяла его в пригоршню, сдавила что было силы, но катышек не сразу получилсяого, какой сухой, какой надежный снег, такому лежать и лежать! Она вдохнула поглубже (отменный, дивный, почти и не чувствуется, морозец!), посмотрела по сторонам, благо развиднелось уже, посмотрела, как там соседи, спят ли, поднялись ли? Никого она не увидела, но кой-где все же тянулся лениво из трубы редкий дымок.
Вот и еще одна нечаянная радость, подумала она, щурясь на эти сизые завитки над крышами; совсем как в деревушке какой глухоманной, где-нибудь под Тверью И впрямь на секундочку потеряла ощущение реальности, показалось: стоит шагнуть вниз с крыльца, и пойдешь мимо скособочившихся, при царе Горохе еще поставленных изб, встретишь дела Кузьму или рыжего Семена (хитрющий мужичок!) и наконец доспоришь с ним, договоришь все, что не успелось Даже и в мыслях этих была отрада! Но и боль, боль тоже: нет, не можешь ты сейчас все бросить и уехать к разлюбезным своим мужикам, только мечтать об этом остается: совсем другим делом приходится тебе заниматься теперь, и пока это не будет доведено до концадаже и с места ведь тронуться ты не сможешь