11 июля: «Очень волнуют корреспонденции с фронта. Читаю жадно и рвусь на фронт еще больше».
14 августа: «Совсем нет времени. Работаю в ТАСС. Пишу для «Известий». Положение очень серьезное: нашими войсками оставлен Смоленск. Много печальных лиц».
30 августа: «Все обещают послать на фронт. Проходили при ССП военную подготовку. 20 часов очень мало. Сегодня думал над идеей рассказа. В массе, в коллективе с единым устремлением народ непобедим и бессмертен» это последняя запись в дневниках (ф. 49, оп. 1, д. 220, 221). Только сохранилась между листами коротенькая записка: «Останусь жив напишу хорошую книгу. 25 сентября 1941 года». Погиб Александр Тарасов через пять дней после этой записи. Об этом рассказывает Г. Бровман.
Они знали друг друга раньше, а в конце августа они были приглашены в отдел печати ГлавПУРа. «Формировался коллектив газеты 52-й армии Северо-Западного фронта, вспоминает Бровман. Нам с Тарасовым предложили предусмотренные штатным расписанием должности «писателей армейской газеты». Мы сразу же согласились» (Красный Север, Вологда, 1975, 16 марта).
В ночь с 6 на 7 сентября работники политотдела армии вместе с сотрудниками газеты (в их числе Семен Борзунов, Андрей Суслов) выехали на Бологое и через два дня были в поселке Кулотино Окуловского района. Тарасов сразу же взялся за работу, и уже 13 сентября в армейской двухполоске появились его строки. Части 52-й армии обороняли огромный участок от озера Ильмень до Киришей под Ленинградом, здесь и узнал А. Тарасов фронтовую действительность, побывав во многих частях. А 27 сентября армия передислоцируется, и эшелон, выйдя по маршруту Окуловка Бологое Пестово в направлении Тихвина и Волховстроя, подвергся налету гитлеровской авиации.
В этом налете А. И. Тарасов и получил смертельные ранения. Он похоронен на сельском кладбище в деревне Горка близ станции Кабожа. Салют из пистолетов, краткие речи, и поезд двинулся на Тихвин уже другим путем через Вологду и Череповец.
Хорошую книгу о подвиге народа А. И. Тарасов написать не успел: остались в его архиве лишь первые главы повести о партизанах да несколько очерков
Он жил одною жизнью с народом, писатель-коммунист Александр Тарасов, и последний вздох свой отдал народу вместе с жизнью. Но остались его повести и рассказы, исполненные верой в человека и великого уважения к людям. И произведения А. Тарасова заслуживают того, чтобы спустя годы снова вернуться к народу, в котором они родились.
ВАСИЛИЙ ОБОТУРОВ
Будни
1
В это гулкое холодное утро Федор Дмитриевич Жижин, или попросту, как звали его в деревне, Федька Жиженок, проснулся не совсем обыкновенным образом. Ветер сорвал Анютину юбку, которой завешено было разбитое окно, и отбросил ее, вместе с загремевшей по полу палкой, чуть ли не к самой лежанке, где спал Жиженок.
Подняв с подушки плешивую голову, Федька протер подслеповатые глаза и запахнул ворот рубахи под нее уже успел забраться холод. С улицы смотрело в избу большое бледное солнце, качались под окнами черемухи, мимо окна гремела телега.
Анюта! крикнул Федька, одеваясь. Опять пуговицу к штанам не пришила.
На тебя пуговиц не напасешься, ответила из-за перегородки только что вставшая жена. От шинели все отпорола и от мундира тоже. Подумаешь, барин какой подавай ему пуговицу с орлом. Носил бы деревянную баклыжку.
Дура ты, Анюта. Это политика старая, так мы ее вот куда
А ты поменьше теряй.
Федька оделся, приладил опять к окну юбку, сел на лавку и стал вспоминать, что нужно сегодня делать.
Ага, вслух произнес он, поверстание земли запасного фонда в пользу вновь народившихся граждан.
Улыбнулся Жиженок, теребя рыжий ус, спрятал в бурых веках подслеповатые глаза свои.
Уйдешь куда? спросила Анюта.
В поле пойдем, всей деревней.
Анюта поставила на стол чугун с горячей картошкой, принесла грибов. На полатях завозился Васька: свесив свою кудрявую голову, он сонным взглядом осмотрел избу.
Слезай завтракать, позвал его Федька.
Сын был смуглый лицом, черноволосый, с темными блестящими глазами.
И зачем эдакий испекся? говаривала о нем в шутку балаболка Улита, Игната Медведева жена. Не в матку, не в отца, а в прохожего молодца.
Она раскатисто, басом смеялась:
Не то Никита Цыганок, не то Гиря.
А потом, спохватившись, скороговоркой добавляла:
В дедка, в дедка! И повороты его, и замашки Пустое говорить нечего.
Мы на войне кровь проливали, а вы здесь, мать вашу так, только о мужиках и думали, отшучивался Федька; но слушать Улиту было ему неловко, потому что сын и вправду совсем на него не был похож. «Сходство, бывает, до седьмого колена тянется», успокаивал он себя, а все же, как-то против воли, посматривал и на Цыганка, и на Гирю
Васька слез с полатей, подсел к столу. Принялись за картошку. В это время в избу вошел виловатый, нескладный Алеха Шарганчик, старинный Федькин приятель и друг.
Не в службу, а в дружбу, посмотри, брат, пожалуйста, сказал он, подавая Жиженку какую-то бумажку.
Заявление, што ль?
Вот-вот.
Гм И сколько этих заявлениев пересмотришь, прямо уйма
На то ты и начальство.
Да, начальство «Заявление в волостной уфинотдел или вику» Надо бы добавить Загорскому. Виков-то по губернии пятьдесят семь «Гражданина Титова заявление» Гм Анюта, свари-ко сегодня гороху. Люблю горох поешь и будто снова родился «Прошу рассмотреть мою жалобу и переучесть мою разверстку. Живу я очень худо. А именно: старшему Ивану 10 лет, Марье 8, Нине 6, Авдотье 3, двойням по два, да, окромя того, баба на сносях» Ну-ну, наделал-то, с лешова!.. «А корова у меня одна, да две овцы, да один ягненок, а больше ничего нет, окромя петуха да курицы» Это в объект не входит. Ты бы еще сказал есть кошка с котятами. Шарганчик смущенно молчал.
Садись горячей картошки есть.
Нет, не хочу Тут, я думаю, надо, Федька, что-нибудь насчет Советской власти сказать. Ну, вроде как я ее почитаю.
Это можно.
Я за Советскую власть горой. Так же и за всю революцию.
Нет, это не подходит. Ужо дай позавтракать, тогда придумаем.
Ну, тогда так: Советскую власть почитаю в следующем, что можно сказать народ больно хорош наши начальники. Я прошлый год председателя обругал большой маткой, и он меня тоже, на том и разошлись.
Дура! Не знаешь, чем это пахнет?
Нет.
Так сиди.
Однако Шарганчик не унимался.
А просто напишем да здравствует!
А чего здравствует-то?
Поставим, а там разберутся.
Не стану. Здравствует, здравствует, а чего не известно.
Ну, как хочешь.
Вот мы что напишем. Бери карандаш Потому как Советская власть есть алимент трудовых прослоек, в корне и на основе иду на защиту мировой перспективы
Это не то что у меня, бормотал довольный Шарганчик, медленно выводя на бумаге заглавную букву. Ну-ко еще, я забыл.
Потому как Советская власть есть алимент есть алимент Тьфу! Забыл.
Ладно, не сердись, что-нибудь придумаем.
Покончив с едой, Федька достал старые корки от книги, в которых хранились его дела, велел Алехе подать с окошка чернильницу и любовно взялся за ручку.
Надо, парень, торопиться. Сам знаешь, какие дела сегодня.
Знаю, ответил Алеха. Да мы на своем настоим. Вспомни-ка, что раньше было!
Было, да сплыло, задумчиво ответил Федька и склонился над бумагой.
2
А были в Федькиной жизни совсем иные времена.
Десять лет тому назад, худ, как охлестанный веник, с винтовкой за плечами, с наганом в кобуре, грозен и незнаком явился он в родную деревню. С радостным воплем бросилась навстречу ему жена, но он сурово отстранил ее от себя и вместо приветствия, вместо ласкового слова спросил, насупясь:
Ну, вот что кто у вас в комитете?
Там начальником Василий Иванович, испуганно ответила готовая расплакаться Анюта, не понимавшая, что это приключилось с Федькой.
Мироед!.. А землю делили?
Какую землю?
Такую, дура! Всю, котора нам принадлежит, трудовому классу.