Это было очень давно.
Отец, плотник, вместе с матерью, прихватив маленького Акимку, отправился из деревушки Яблоньки в Баку на заработок. Акимка все время, плача, просил:
Хлебца
Как только они сели на пароход, заняв место на корме, отец сразу же сказал, утешая:
Вот, сынок, доберемся до Приволжска, там непременно пойдем в обжорный ряд. Эх! За пятак щей ешь сколько влезет, положим, из требухи. Положим, со своим хлебом. Купим хлеба и пойдем в обжорный ряд. Уж ты, брат, потерпи. Зато в обжорный ряд пойдем. Рядом с пристаньюна берегу.
Так они и плыли в надежде попасть в красочно разрисованный отцом обжорный ряд. Через несколько дней показался Приволжск. Это был городок почти сплошь из деревянных домиков, крыши которых не только посерели, но еще и покрылись рыжеватыми мхами. Акимка тогда не обратил особого внимания ни на домики, ни на их крыши, ни на узенькие улочки: им овладела подгоняемая голодом мечта о том, как бы скорее попасть в обжорный ряд.
Отец, когда пароход подплывал к пристани, подвел Акима к борту, сказал:
Пойдем, сынок, город издали посмотрим и малость проветримся.
Акимка, держась за штанину отца, теребя ее, нетерпеливо шептал:
Айда! Скорея! Ну, проветрился, и ладно. А то расхватают.
Не расхватают, сынок. Всем достанется. Если бы бары ходили в обжорный ряд, то действительно расхватали быжадные. А мы что ж? Щи в чаны сливать не будем. Поедим вдостальнам больше ничего и не надо. Да если бы и надо былоденег нет.
Вот он, обжорный ряд, прилавки под деревянными навесами, вытянувшиеся по одной линейке, порезанные перегородками. За каждой перегородкой вмазан котел, в котором бурлят щи из рубцов и коровьих голов. Около котлов бабы в засаленных, почерневших фартуках. Получив пятак, они огромными ковшами наливают щи в блюда и ставят их перед посетителями, которые сидят за прилавками, каждый придерживая рукой свой хлеб И едятсмачно, сочно, с азартом. Потом выбираются на волю, отяжелевшие, переваливаясь с боку на бок, отправляются на пароход, умиленно произнося:
Вот это пожрали! Ах, пожрали!
Не зря Приволжск хвалится на всю Волгу обжорным рядом.
Аким Морев взобрался наверх, в капитанскую рубку, и, посмеиваясь, рассказал обо всем этом капитану.
Ну! Помину от того не осталось. Город обновился с ног до головы. Тут дома такие быличудо. Площадичудо. Все, конечно, во время войны превратилось, тем паче, в лом и щебень. Сейчас, глядите, вывернемся из-за крутизны, и, тем паче, перед намигородище.
Вскоре в самом деле перед Акимом Моревым развернулось море огней. Они тянулись широкой полосой вдоль берега и уходили полукругом куда-то вдальеле видать. Огни дрожали, переливались и манили, звали к себе. Было что-то странное в них. В начале городаэто видно по свету в окнахстояли многоэтажные здания, и дымились высокие трубы, чуть заметные во мраке.
Завод, автомобильный, пояснил капитан. Восстановлен окончательно, а дальше, особенно в центре, город еще только-только выбирается из руин: тут дом растет, там дом растет, а вокруг развалины, тем паче, битый кирпич и щебень. Оттого, глядите, только и светятся уличные фонари, а под нимивроде темные ямы. Так кажется ночью, а днем видать черные пятна. Пусто. А те во-он, далеко, огни-то загнулись, вроде клюки, там конец городу.
Сколько же приблизительно километров до того места?
Отсюда? Километров шестьдесят.
Шутите.
Это не дивошестьдесят, тем паче, Сталинград вытянулся на сто, Саратовна семьдесят. Диводругое. С врагом тут, знаете, как дрались? Всех, кто от Гитлера сюда пришел, в прах превратили. Ну, однако, сейчас приставать будем. И капитан дал гудок.
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
Пойду хоть прикоснусь к земле, решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
С теплохода шла Анна Арбузина, неся чемодан, а за ней, взвалив на плечи мешок, видимо с картошкой, шагал да еще о чем-то на ходу рассуждал академик Иван Евдокимович Бахарев.
Интересно. Интересно, с усмешкой прошептал Аким Морев и посторонился.
Анна Арбузина и академик сошли на берег. Иван Евдокимович свалил мешок с плеча, даже придержал его над землей, словно боясь разбить в нем хрусталь, и произнес:
Зачем же это вам понадобилось в такую даль репу везти?
Подарок. Что же поделаешь, Иван Евдокимович: подарки выбрасывать грех. Ну, теперь не беспокойтесь: я уж сама найду путь-дорогу.
До свидания, Анна Петровна, глухо проговорил академик и в порыве нежности поцеловал ее руку.
Да разве так прощаются хорошие люди? запротестовала та и, обтерев рот кончиком косынки, крепко обняв Ивана Евдокимовича, поцеловала его в губы и раз и два. Вот так-то, Иван Евдокимович. И густо рассмеялась. Теперь-то уж куда ни поедете, хоть на Север, хоть на Южный полюс, все одно ко мне не миновать
Да-да. Конечно. Да-да. Непременно. Да. И академик, будто его кто силой оторвал от Анны, качнулся к теплоходу, затем быстро побежал по мосткам.
«Ну и ну. Междометиями заговорил. Впрочем, рад я за него», шагая за академиком, подумал Аким Морев и, поднявшись на нос теплохода, сел в свое излюбленное плетеное кресло
Проснулся он, когда солнце золотило верхушки мелкого кустарника-ветлянника, песчаные длинные косы и дюны. Они виднелись всюду, будто застывшие волны.
«Что такое? Где это я? протирая глаза, подумал Аким Морев и, окончательно просыпаясь, понял, что сидит в том же плетеном кресле, в котором устроился несколько часов тому назад. Заснул. Вот это да».
Но что такое? в тревоге прошептал он, глядя на правый обрывистый и плоский берег, покрытый песчаными дюнами, мелким кустарником и кое-где желтеющей травкой
Злой ветер, словно гигантским рашпилем, сдирает с обрыва рыжую землю и тучей бросает пыль на Волгу, отчего река покрылась не то ржавчиной, не то кровью. Временами на берегу появляется деревушка, село. Улицы песчано-пепельные, без единого деревца, а крыши хат покрылись мхами.
Батюшки мои, да что же это такое! воскликнул Аким Морев.
Плывем в пекло, прогудел рядом с ним Иван Евдокимович, и Аким Морев увидел, как у того в глазах грусть борется с чем-то очень радостным, и, понимая, почему такое происходит с академиком, сказал:
А на душе-то у вас другое пекло.
От этого природа не меняется, заявил академик, давая знать, что он не желает говорить о том, что творится в его душе. Завтра, послезавтра вы увидите зачатки самой настоящей пустыни Прямо скажу, вы увидите, как Кара-Кумы шагнули через Каспий и легли там, где когда-то была цветущая растительность. А вы на самолетширк и в Астрахань.
Ошибался, прошу прощения.
И то А когда мы с вами пересечем на машине Черные земли, тогда вы по-настоящему познаете передовую линию огня и полностью тыл. Вот что, хитровато улыбнувшись, сказал академик. В Астрахани купим ружья.
В злые силы природы палить?
Видите ли, от Приволжска тянется бывшее русло Волги почти до Черных земель. Оно обозначено на карте цепочкой озер. Дичи тампушкой не прошибешь.
Втроем бы поехать, снова решив подшутить, произнес Аким Морев.
Что? Как? недоуменно спросил Иван Евдокимович и, догадавшись: А-а-а-а. Мы к ней заедем. Да. Заедем. Непременно. Да.
«Опять заговорил междометиями», любовно посматривая на него, подумал Аким Морев и, поднявшись из кресла, добавил:
Пойдемте поспим маленечко: молодым людям надо силы накапливать. Значит, на Черных-то землях вы давненько не были?
Давненько, ответил академик, идя за Акимом Моревым.
Чего же это вы с передовой линии огня убрались?
В Москве воевал. Знаете, какой бой пришлось выдержать с агрономами-консерваторами. Так что передовая линия огня там находилась. Ныне она перенесена снова на юго-восток, и я готов на переселение.
Оказывается, вы воин: и на природу и на дичь с ружьем.
А вы задира.
Есть малость В данном случае от доброты сердца Рад я за вас, Иван Евдокимович. Видел, как репу на бережок доставили. То по лестнице вниз ножки не шагают, а тут, вишь ты, мешок репы, как перышко, донес.