Что случилось, Мария Сергеевна? робко спросила Саша.
Рука врача перестала поглаживать ее волосы и плотнее легла на голову.
Несчастье, Саша. Большое несчастье.
У кого?
У всех У всего народа.
Несчастье у народа? не поняла Саша.
Война, Саша. Мария Сергеевна оглянулась: в палате никого не было, должно быть роженицы вышли и сад.
Саша почувствовала резкую боль в животе, у нее заколотилось сердце и закололо в висках. Слова врача доносились словно издалека.
Я выгнала корову вернулась к себе, включила приемник Обычно так рано станции молчат. А тут что творится в эфире! Все немецкие станции Вся Европа! Выступал Гитлер. Они бомбят Киев Киев! Ведь это совсем близко от нас. Совсем Вот тут она показала рукой.
Саша посмотрела в окно, за которым шумело ясное летнее утро, слышались детские голоса, сигналы машин, скрип повозок. Во дворе кто-то смеется. Кричит женщина: «Петро! Останови коня!» А вот другой голос: «Яйца сегодня в цене будут. Дачников понаехало» От этих обычных голосов ровней стало биться сердце.
Саша оторвала взгляд от окна, посмотрела на доктора и снова почувствовала резкую боль. Нет, это не сон. Мария Сергеевна с искаженным мукой лицом сидит рядом. Саша робко тронула ее руку.
Что ж это будет, Мария Сергеевна?
Сеня, прошептала женщина в ответ. Сеня Он такой слабый, болезненный Он столько хворал
Только тут до сознания Саши с ужасающей ясностью дошло то, что случилось. Она так же, как и Мария Сергеевна, подумала, что самый дорогой для нее человек, Петя, в страшной опасности. Возможно, он уже сейчас, в эту минуту, лежит где-нибудь на голых скалах Заполярья. И может быть потому, что это совпало с новыми приступами физической боли, Саша не прошептала любимое имя, как доктор, а крикнула;
Петя!..
Мария Сергеевна сжала ее руки.
Успокойся Не надо, Саша. Не пугай других. Нам теперь нужно большое мужество, мой друг. Мы должны быть готовы перенести все, что нас ждет!
Она наклонилась. Саша обняла ее, припала лицом к плечу и тихо заплакала.
В палату заглянули роженицы, увидели, что докторша обнимается с их молодой подругойфельдшерицей, перемигнулись и тихо затворили дверь.
Мария Сергеевна хотела задержать ее в больнице. Но Саше было мучительно тяжело лежать в одиночествевсе роженицы выписались, как только узнали о войне. Хотелось скорей приняться за работу, быть с людьми. Может быть, там, среди народа, она освободится от своих страшных мыслей, от ужасов, которые рисовало ей воображение.
Саша передала Ане, чтобы она приехала за ней. Хозяйка явилась только на следующий день, под вечер.
Лошади никак не могла получить, Шурочка. Мобилизованных провожали, объяснила она.
« Страшно это, Аня, провожать на войну? спросила Саша, когда они выехали на пыльную дорогу, бежавшую меж высоких хлебов.
Голосят бабы, коротко и просто ответила Аня и, помолчав, добавила:Мужчинам чтозакинул мешок за спину да и пошел. А женки Ой, хлебнут они горя!..
Что вы, Аня! запротестовала Саша. Странно вы рассуждаете. Ведь не на заработки пошли, на войну Каждый день смерти в глаза глядеть.
Смертьона одна, Шурочка, и короткая. От нее нигде не скроешься. А жизнь длинная, да и не одна жизнь у женщины. У иной куча детей, так ей пять жизней тянуть надо За себя и за них. Я помню ту войну, когда отца убили. Получила мать «похоронную», а нас пятеро А в поле картошка мерзнет, надо копать. Рухнет мать у борозды на колени, поголосит, и мы вместе с ней, да снова за работу. Жить надо! Я, Шурочка, слезы свои выплакала по отцу да по мужу
Саша крепче прижала к себе дочку: опять подумала об ее отце. Мысль о Пете не оставляла ни на минуту. Иногда удавалось отогнать страшные призраки и увидеть его живым, веселым. Разговор с хозяйкой снова вызвал в воображении картину, которая вот уже два дня леденит ее сердце. Петя лежит на голых камнях. Жив он или мертв? Саша почему-то решила, что там, в Заполярье, все голос: ни колоска, ни деревца, ни кустика, и от этого ей становилось еще страшнее. Ей казалось, что если бы Петя воевал среди вот такой высокой ржи, где так легко укрыться, или вон в том лесу, что виден за Днепром, на душе было бы куда спокойнее.
А Аня все раздумывала вслух:
Жито вон какое поднялось! Говорят, перед войной всегда хороший урожай. Скоро жнива А в колхозе ни одного мужчины, кроме стариков да подростков, не останется. Нашими, бабьими руками все придется подымать. Чтоб и солдатам хлеба было вволю и дети с голоду не пухли. Тяжело нам будет, Шурочка
Саша, занятая своими мыслями, слушала вполуха. Они поднялись на пригорок, и взгляду открылась деревня, вся в зелени садов. Лошадь фыркнула и побежала под горку рысцой. Сады и хаты стали опускаться и наконец скрылись совсем, а березы на кладбище все оставались видны. Саша глядела на них и думала: «Скроются они или нет?» Ей почему-то вдруг захотелось, чтоб хоть на миг они спрятались. Березы не скрылись, и она сказала:
Кладбище отовсюду видно. Нехорошо это. Ничего не видать, одно кладбище
Аня с удивлением посмотрела на нее.
Саша ожидала, что в деревне очень шумно. Когда шел обычный ежегодный призыв и в армию уходили безусые юнцы, на улице всегда было много песен и шума. А теперь уходят люди всех возрастов, уходят на войну, многие, возможно, на смерть. Но, к удивлению, в деревне было тихо. Ее поразила и тишина и то, что внешне все осталось таким же, как всегда. Медленно угасал летний день, только закат показался ей слишком уж пунцово-красным, кровавым, но это, должно быть, от мыслей, что где-то в той стороне проливается кровь.
Как всегда, лениво прошло стадо. Коровы, неся тяжелое, набухшее молоком вымя, мычаликаждая у своего двора. Хозяйки загоняли их в хлев, слышно было, как они бренчат подойниками. Потом опять все затихло, и Саша почувствовала в этой тишине что-то необычное, напряженное и страшное. Она вышла на улицу и поняла: нет веселого гомона детей. Обычно в такие вот ясные летние вечера на улице, выгоне, у пруда, на колхозном стадионе играют дети, везде их голоса, крики, смех. Сейчас же детей нигде не было видно, и от этого становилось жутко. И Саша ощутила страшное дыхание войны. Какое же это великое горе, если его поняли, почувствовали даже самые маленькие дети!
Она прошла по улице. Нет, не все еще ушли на войну. Во многих хатах светились окна (обычно среди лета никто лампы не зажигает). Там сидели за столами родные и друзья, пили, а пьяных выкриков не слышно, разговор шел негромкий, рассудительный, пели тихо и грустно. Кое-где так же тихо плакали женщины.
Утром вместе со всеми Саша провожала мужчин в военкомат. Машины из Речицы не вернулись, я вторая партия призывников уезжала на подводах. По пыльной полевой дороге, среди хлебов, медленно двигался обоз. На возах сидели мальчишки-ездовые. Завтрашние воины, их матери, жены, дети, друзья шли следом. Вместе со всеми шла и Саша с ребенком на руках.
Старая женщина, провожавшая сразу двух сыновей, заботливо сказала:
Не шли бы вы, докторка, тяжело вам еще, и, откинув марлечку, взглянула на личико младенца. Да и ей вредновон какую пылищу подняли.
Я немножко пройду, виновато сказала Саша.
Ей хотелось проводить этих людей, с которыми она сроднилась за два года работы. Хотелось еще и потому, что они идут на помощь ее Петеони станут рядом с ним и будут защищать от страшного врага ее, Ленку, всех детей и женщин. Она вспомнила, как по этой же дороге меньше года назад шла с Петром. От всего этого хотелось плакать. Она сдерживаласьведь ни одна женщина не плакала. Многие, правда, вытирали уголком платка слезы, но делали это тайком. Беседовали вполголоса, каждый о своем.
Наташа, ты поросенка заколи, чтоб дети на сухом хлебе не сидели.
Ладно, Ваня, ты о нас не беспокойся, за собой гляди, будь осторожен.
Тата! А ты убей Гитлера и возвращайся скорей домой.
Хорошо, сыпок. Я убью его, гада. А ты маму слушай, за Любкой приглядывай.
Может, и обошлись бы проводы без плача и причитаний, да подвел гармонист. Он перекидывался шутками с девчатами, что шли рядом с ним, а потом как-то неожиданно для всех вдруг растянул мехи своей гармоники, заиграл и запел песню, которую каждый слышал и пел тысячу раз. Когда пели ее на вечорке, она никого особенно не трогала: мало ли поется песен! А в такое время