Через пять минут капитан Тугоруков уже гонял взвод вокруг школы. С особенным удовольствием он отдавал команды «ложись» и «по пластунскивперед!»
С каким наслаждением он скомандовал бы: «В преисподнююмарш!»заметил Матвиенко, отбивая строевой шаг рядом с Манюшкой.
Тих, тих, тих! тотчас раздался вкрадчивый голос. Разговорчики!
На следующий день перед уроками к Манюшке, которая ползала глазами по большой настенной карте, готовясь к географии, подошел Захаров.
Ты зря вчера объявилась, Марий, сказал он. Пятериковначальник крутой, он мог от тебя мокрое место оставить.
Манюшка глянула на него с ехидцей.
А может, это ты зря не объявился? Спрашивают к ответу комсорга, а он весь мокренький и уже не хочет быть комсоргом.
Передергиваешь, Марий. Спужаться я спужался, это точно. Как и все. Как и ты, кстати. Я видел, какое меловое было у тебя личико, когда из-за доски показалось. Но дело не в этом. Почему, ради чего я должен, был подставлять свою голову? Взвод все равно был бы наказан, а плюс к этому еще я. Ведь он мог сгоряча просто выгнать меня из школы. Кому это нужно?
Не знаю. Чтобы тебя отчислили, ясноникому. А вот чтобы ты объявилсянаверно, тебе самому. Вот во время войны, когда немцы выстраивали наших пленных и говорили: «Коммунисты, комиссары и командирытри шага вперед!»то ведь все они выходили. Зачем? Может, чтоб не показать себя трусами перед своими бойцами, а? Как считаешь?
У Захарова порозовели скулы, а глаза, обычно ироничные и озорные, попритухли.
Дурацкое, извини, сравнение. Слишком разные масштабы, Марий. А кроме того, я не считаю, что они поступали правильно. Сами себя выдавали фашистамчто ж тут правильного?
Ты что, а?
А как иначе это назвать? Они выдавали себя, а их расстреливали. Кому от этого польза? Только фашистам.
А тебе не кажется, что ты в общем-то оскорбляешь их память? вмешался подошедший Матвиенко.
Нет, не кажется. Я снимаю шапку перед их мужеством, но
Ага, значит, ты признаешь, что они поступали мужественно. Значит, если бы они затаились, они поступили бы трусливо?
Я никогда не сомневался в ваших схоластических способностях, Василий Андреевич, но давайте рассуждать здраво, без трепотни. Идет война, есть врагфашист, и каждый свой поступок нужно ну, каждый раз надо себя спрашивать: вот если я сделаю такво вред это фашисту или в пользу? Возьмем данный случай. Если бы они остались живы, кто-то из них смог бы сбежать и снова воевать, а кто-то боролся бы в лагерях, в подполье. Вот это и значило быне отречься от себя.
Захаров подавлял своей железной логикой. Манюшку это и восхищало, и раздражало: все-то он знает, подумаешь, учитель нашелся!
Во-первых, а что подумали бы солдаты? сказала она, тоже стараясь выстроить нерасторжимую логическую цепочку и невольно подражая Захарову. Ага, струсили комиссары? Вот они какие! Во-вторых, часто немцы ставили условие: если не признаетесь, расстреляем всех. Что ж, по-твоему, пусть из-за одного гибнут все наши, ждать, пока кто-то слабонервный выдаст?
Разгорячившись, спорщики вопили во всю мощь своих глоток, вокруг них собралась толпа, и в ней, как головешки в костре, тлели и разгорались споры на эту же тему. Захаров, между тем, добивал своих оппонентов.
Во-первых, солдаты должны были подумать то же, что и комиссары: пока жив, надо воевать с фашистами, воевать в любых обстоятельствах и любым оружиемхитростью, ловкостью, обманом, и в плену задачавыжить. А отсюдаи во-вторых, и в-десятых. Солдат и в плену солдат, должен воевать до последнего. И на слабонервных нечего равняться. Слабонервные есть и не в пленудезертиры, самострелы и прочая шваль.
Погоди. У меня есть и во-вторых. Ты совсем забыл о такой «мелочи», как человеческая честь. Может, для настоящих людей не признаться, не выйти из строя значит от себя отречься. Сломаться. Предать себя. Да для них это, может, равносильно самоубийству было.
Ну, начались высокие материи, скривился Толик. Друг Марий, не говори красиво, это каждый может, говори честно.
Н-да-а, протянул Матвиенко. Почему ж они все-таки кхе, кхе выходили из строя?
Так воспитаны, пожал плечами Захаров. Вы с Марием тоже сдуру вышли бы.
Точно. Марий вчера доказала это. А некоторые от большого ума кхе, кхе
У Толика опять порозовели скулы. Хорошо, что в это время зазвенел звонок, и все отправились по своим местам, не то спор, похоже, мог затянуться до бесконечности.
У Манюшки долго еще потом саднило в душе. То, что она вышла к Пятериковуэто правильно, тут у нее сомнений не было. Но в чем-то Захаров, наверно, прав, хоть и зло на него берет, когда он начинает все по полочкам раскладывать. Чего тут споритьобмануть, обхитрить, одурачить врага, чтобы потом бить его, святое дело Но когда о самых честных, мужественных тот, кто и пороху не нюхал, говорит: зря они подставляли себя под расстрелслушать невыносимо, это ведь как плевок им вдогонку. И все же, все же, все же Пока в душах людей живут честь, достоинство, совестьчеловечество не погибнет. И, может, в жизни каждого человека должны быть поступки, которые выше трезвого расчета?..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯБогатыри и их «кони»
На экскурсию в боевую авиачасть поехали по пять человек от каждого взвода. От четвертогостаршина роты Мигаль, помкомвзвода Славичевский, комсорг Захаров, «головастики» Доманова и Матвиенко.
Ребят доставили на аэродром, привели на пункт управления полетами. Из большой комнаты, уставленной пультами и приборами, видно было летное поле, вдалиангары. Слышался непрерывный гул моторов: самолеты поодиночке, парами и тройками взлетали, делали круги над аэродромом, улетали куда-то за пределы видимости, шли на посадку. Майор за пультом негромко отдавал команды. Иногда голос его повышался, в речи появлялись неуставные словечки, и тогда он косил недовольным глазом в сторону спецов. А они сбились в кучку и присмирели: буднично-деловая, суровая обстановка действовала как команда «смирно».
Высокий подполковник с сухим неулыбчивым лицомзамполит командира полка повел ребят к одному из ангаров. День был ранневесеннийс легким морозцем, плавящимися на солнце льдинками лужиц, тяжелым влажным воздухом.
В ангаре перед ними предстала горбатая тупорылая машина со слегка скошенными назад крыльями. Манюшка, впервые увидевшая самолет на земле и к тому же так близко, никак не могла заставить себя поверить, что это та самая небольшая гудящая птица, что быстро проносилась над головой на средних высотах или маленькой точкой почти беззвучно перемещалась в далекой-далекой голубой вышине.
Что, Марий, хорош красавец? вполголоса сказал рядом Толик. Главный самолет войны.
Манюшка покосилась на него с некоторым удивлением: в последнее время отношения у них были натянутые. Даже нет, не натянутые. После того спора у географической карты Захаров перестал подходить к ней, не приглашал больше в парк. Если обращалась к нему Манюшка, отвечал дружелюбно и выполнял просьбу, но продлить общение не стремился. Ее это задевало: она и сама почувствовала какой-то сбой в отношении к нему, разочарованиекак если бы тянулась к тайне и вдруг однажды узнала, что никакой тайны нет
Подполковник, оказавшийся рядом, благожелательно глянул на Захарова.
Точно: машина, которую вы видите сейчас, главный самолет войны, «летающий танк», «горбатый», штурмовик Ил-2. Чтобы не быть голословным, вот такая цифра: за годы войны мы выпустили сто восемь тысяч двадцать восемь самолетов, из них сорок одна тысяча «илов» Вообще мы должны сказать доброе слово о Сергее Владимировиче Ильюшине. У него и кроме этого были знаменитые самолетынапример, бомбардировщик Ил-4.
Он использовался для рейдов по тылам противника. На нем балтийские летчики летом сорок первогообратите внимание на датув самом начале войны! впервые бомбили Берлин.
Расскажите о штурмовике поподробнее, попросил Мигаль. Чем он взял? Почему такая слава?
Подполковник будто ждал этого вопроса: у него даже глаза заблестели. Он, видимо, был влюблен в «горбатого» и рассказывать о нем начал не сразу, а все как бы издалека подбирался.