Тихо! и быстро повернул за угол.
Прохожий со страхом и недоумением остановился посреди улицы, потом, очнувшись, побежал было следом, но тут на него неожиданно сзади навалилась гремящая шпорами груда тел. Двое дюжих жандармов схватили его за локти.
Врешь, не уйдешь! хрипел усатый вахмистр.
Пшепрашем![3] Я сошел с ума или вы сошли с ума?
Поговори, поговори еще!
Моя шляпа! Он унес мою шляпу!
Не тот, сказал один из жандармов. Тот был без бороды.
Вахмистр потеребил человека без шляпы за бородунет, не привязаннаяи спросил грозно:
Кто такой?
Частный поверенный Грабчинский. А лайдак, что сорвал с меня шляпу, побежал вон туда.
Жандармы и вместе с ними пан Грабчинский кинулись в проулок.
Но Сметкова-Кудинова там уже не было.
40
Каких только встреч не бывает на свете!
Пришлось встретиться и большевику Оттомару Редалю с черносотенцем Саношко.
Весной Гриша заболел, простудился. Сам-то он и не посмотрел бы на этоподумаешь, беда какая, охрип немножко, но дядя От потрогал его горячий лоб и строго велел сидеть дома. А сам зашел в обеденный перерыв с завода в училище: надо, чтобы причину, по которой Григорий Шумов пропустил занятия, сочли уважительной.
Ему удалось встретить самого директорау дверей канцелярии.
Нужно свидетельство врача, сказал Саношко, не дослушав Редаля, и сразу же вынул из кармана золотые часы, посмотрел на них
Надо понимать: время директора дорого.
Мне и в голову не пришло звать доктора Ведь это как сказать ну, небольшая простуда. И я думал
Вы думали, вам пришло в голову! А я руководствуюсь правилами, и по этим правилам надлежит представить официальное свидетельство.
Но есть, как я знаю, правило: если свидетельствуют родители или лица, под присмотром которых живут учащиеся
Ученик Шумов живет под вашим присмотром?
Ну да, конечно.
А разрешение держать на квартире учеников-постояльцев у вас имеется?
Он не постоялец. Он мне как родной!
Родной вот как. ОнШумов. Значит, русский. А вы? Редаль Оттомар? Так вы себя назвали? Значит, инородец.
Оттомар Редаль вспыхнул. Сдержался. И спокойно сказал:
Он сын моего товарища. Вернее, товарища моего брата.
«Товарища»? Это слово пора бы вам забыть!
Почему? Хорошее слово.
В девятьсот пятом году оно было «хорошее».
О нет. Еще раньше. Я читал в одной книге: так назвал Петр Первый своих соратников.
Ну, знаете ли! То Петр Великий, а то Редаль
Редаль малый. Ну что ж, и все-таки у меня есть товарищи. Так вот: сын одного моего скажем, доброго знакомого живет у меня как родной
Ничего к сказанному мною я добавить не могу.
И Саношко, снова взглянув на часы, ушел.
Как вы стерпели, дядя От? воскликнул Гриша, услыхав об этом разговоре.
Слишком мелкий случай для драки, коротко ответил Оттомар Редаль.
И, отыскав в шкафчике аккуратно завернутую в белую бумагу книжку, начал читать по ней еще лежавшему в постели Грише
А к вечеру принесли письмо. Гриша узнал крупный отцовский почерк. Обрадовался: вести из дому приходили редко.
На серой бумаге большими, неровными буквами было написано:
«Дорогой сынок, а у нас бедакрепко захворал Ефимка, застудил горло в нашей бане, в ней летом-то хорошо, а зимой дует в каждую щель. Не знаем, как и быть. Ты не горюй, а я-то сам пишу тебе с горя: написали будто легче стало».
Дальше шли строки о делах повседневных: отец спрашивал, как у сына с обувью, не надо ль денег на починку, передавал поклоны
Все кругом стало каким-то пустым и серым.
Никак не удавалось собраться с мыслями, беда казалась смутной. Больше всего жалко было мать. Как ей-то трудно теперь!
Потом хлынуло на него горькое чувство своей вины перед маленьким братом.
Мало ласки видел от него Ефимка!
«Гришин я кто?»«Орёлик степной»
Может, и нет больше на свете орёлика степного, нет колокольчика звонкого!
Вернуть бы летоцелыми днями слушал бы Гриша родной голос.
Неотвязные горькие мысли не покидали его и дома и в училищеон пошел туда, быстро одолев болезнь.
Его записали в кондуит за неявку на уроки без уважительной причины. Гриша отнесся к этому равнодушно.
Попробовал он поделиться своим горем с соседомПетр Дерябин спросил с недоумением:
Ты так любишь брата?
И тут же, словно забыв об этом, озабоченно засунул в парту руки по самый локоть, принялся искать что-то, долго искал и наконец вытащил на свет истрепанную, запачканную чернилами книгу:
Вот, нашел!
Бывали ссоры у Шумова с Дерябиным, бывали. Но только теперьв первый разпосмотрел Гриша на соседа недобрым взглядом.
Больше никому из товарищей он о Ефимке не рассказывал.
В свободное от уроков время Гриша бродил один по городу, выбирая безлюдные улицы.
Когда возвращался домой, Ян старался утешить его как только мог.
Как-то раз принес он из мастерских шайбу, отшлифованную до зеркального блеска.
Гриша повертел ее в руках и отложил в сторону.
Навестил Гришу на квартире Никаноркин. Он сидел долго, вздыхая. Пробовал говорить о мало интересном: о том, что естественник Ноготь, от которого ждали бог знает каких выходок, ведет себя почему-то смирно. О Саношке рассказывают, что он, когда еще был директором в другом городе, издал распоряжение: «Запрещается ученикам купаться в реке под страхом записи в кондуит; а кто утонет, того исключат из реального училища».
Гриша не улыбнулся.
Никаноркин, огорчившись, потоптался неловко и ушел.
Значит, узнал все-таки про письмо. Каким только образом? Узнал и по-своему хотел посочувствовать
Долгие, невеселые тянулись дни.
Грише все слышался тоненький голос: «Баба, а батин я кто?»«Соколик ясный. «А твой?»«Ягодка ты моя».
А может, еще и выздоровеет Ефимка? Шумовы все крепкие.
Нет, не стал бы отец писать такое письмо, если б не было с Ефимкой плохо
Так прошло две недели.
И вдруг подал Оттомар Редаль Грише телеграмму. Подумать только, какой путь проделала онапо весеннему бездорожью, на крестьянской телеге до станции, а там уж по телеграфу
Да она и вовсе не пришла б, если бы за две недели до этого не послал дядя От свой телеграфный запрос в имение Шадурских.
«Ефимка поправляется».
Гриша сразу увидел и сияние солнца, и зеленые почки на старом вязе, что стоял у дороги, и неистовую суету воробьев за окошком.
Этой светлой радостью и вошел в память Григория Шумова конец учебного года.
41
Гриша был уже во втором классе, когда в ясный зимний день на высокой ограде вокзала, на стенах домов и даже на гигантском карандаше братьев Ямпольских появились сине-розовые афиши «КИН».
Приехала труппа актеров!
Разве это не событие в уездном городе?
Пьеса «Кин» считалась классической, шла она в воскресенье, и по этим двум причинам начальство разрешило реалистам посетить спектакль.
Постоянного театра в городе не было; зрелище всякого рода (концерт балалаечников, фокусы заезжего иллюзиониста, французская борьба) происходили обычно в зале правления Риго-Орловской железной дороги.
Благодаря младенческой неосведомленности в искусстве и литературе «и. о. инспектора» разрешение пойти на спектакль получили реалисты всех классов.
И вот одними из первых в тот вечер переступили порог «железнодорожного дома» второклассники Никаноркин, Шумов и Довгелло.
Их встретил запах опилок и хвои: стены в зале еще с утра были украшены гирляндами из свежих еловых веток.
Но в зал мальчиков не пустили: их билеты (по десять копеек) давали право лишь стоять на галерке, за стульями последнего ряда.
Реалисты покорно поднялись наверх по крутой боковой лестницеи что же? Места их оказались прекрасными, сидеть было бы куда хуже: за чужими спинами ничего не увидишь. А тут было видно решительно все: и удивительный малиновый занавес с двумя изображенными на нем пустоглазыми мертвенно-белыми масками и самый залоттуда вместе с дыханием хвои уже подымался наверх запах духов и пудры. Начала собираться публикасперва понемногу: по одному, по двое.
Проходили в партер, звеня шпорами, офицеры, и среди нихвеселый доктор, тот, что когда-то лечил Вячеслава. Вразвалку переступали с ноги на ногу купчины в долгополых сюртуках. Пробирался между рядами знакомый провизор в пенсне, серьезный с виду и страшно образованный человек. Озабоченно разыскивали свои места парадно одетые чиновники.