А что он тут будет делать? Учиться?
Ну да. На слесаря. Я его устрою учеником в железнодорожные мастерские.
Почему не в училище? спросил Гриша, а сам втайне позавидовал Яну.
В железнодорожных мастерских небось жизнь занятней, чем в училище. И уж такого козла, как Стрелецкий, там не встретишь. И никого там не укоряют за поношенную куртку. Нет там таких людей, как Потап.
Сейчас я тебе отвечу, сказал дядя От и опять поглядел на потолок.
Через минуту он проговорил старательно:
«Каж-дый свер-чок знай свой ше-сток».
А я? Отчего у меня другой шесток, не такой, как у Яна?
Понимаю твой вопрос. Он означает: твой отецсадовник. Янов отец был лесником. Ну что ж, тебя вывезло.
Повезло?
Нет, вывезло. Тебя вывез учитель Шпаковский его фамилия, да? Ну, я слыхал про эту историю. Если б не Шпаковский, ты б в реальное не попал.
Да там, в реалке, и другие есть такие же, как я. Там есть такой Озол, его наш директор хотел выгнать из училища за то, что он с заплатами ходит.
Ваш директорнегодяй! Саношко? Грязный негодяй, черная сотня!
Оттомар Редаль еще некоторое время ругалсяуже по-латышски. Глаза его светились такой затаенной яростью, что Гриша загляделся на него.
Потом сказал с уважением:
Ух, вы и сердитый, дядя От! И, должно быть, сильный. Покажите ваши мускулы.
Оттомар Редаль согнул руку, и Гриша нащупал у него между плечом и локтем большой бугор, круглый и крепкий, как камень.
Гриша согнул свою руку: ну, нет. Жалость одна, если сравнить с редалевским «булыжником».
Он даже загрустил.
Дядя От засмеялся:
Да ты погоди. У тебя будут мускулы в два раза больше моих.
Правда?
А зачем мне неправду говорить?
Скоро Гриша увидел, что Оттомар Редаль и в самом деле всегда говорит правду. За все время своего знакомства с дядей Отома оно продолжалось не один годон ни разу не услыхал от него неверного слова.
Он сказал правду и о приезде Яна: ровно через два дня в квартире Оттомара Редаля появился худенький, бледный и какой-то растерянный мальчик, словно бы даже и незнакомый Грише.
Мальчик смотрел на Гришу застенчиво, отчужденно.
Но все же это был, конечно, он, Ян!
Ты вырос, проговорил Гриша.
И ты, ответил Ян.
Они помолчали. Что ж им так невесело от этой встречи?
Где твой отец? спросил Гриша.
В ссылке. В Вятской губернии.
Гриша стоял молча, пораженный.
Я думал, ты знаешь, проговорил Ян.
За что ж его услали?
За листовки. Помнишь, в «Затишье» они расклеены былина амбаре, у колодца. И кругом во всех деревнях, говорят, тоже.
Я знал про это!
Про что?
Что твой отец получал листы от лесных братьев. Я сам один раз принес их из лесу и отдал ему.
Ты мне ничего об этом не говорил.
Ну Я не знал толком. Догадывался только. Я ж тогда еще много чего не понимал. Вижу: бумага одинаковая, желтоватая такая, шершавая и на тех листках, что кто-то расклеил, и на том свертке, который я принес из лесу.
А откуда ж ты узнал, что эти листовки мой отец расклеивал?
Я ж говорю: не узнал, а догадался.
И никому не говорил об этом?
Никому.
Кто-то сказал об этих листках уряднику. И отца забрали. Это в ноябре было, вот уже скоро год.
Гриша вдруг покраснел.
Я никому не говорил. Я ведь даже и тебе не сказал.
Это верно.
Просто я еще не понимал тогда ничего. И слова такого, «листовки», не знал. Бумага вот только была одинаковая Да я сразу и забыл об этомнесмышлен был.
Ты как будто оправдываешься.
Нет. Я не оправдываюсь.
Ян помолчал. Потом сказал с трудом, слезы слышались в его голосе:
Отца моего на три года сослали.
А мать?
Мать поступила работать к Новокшоновымпомнишь имение, куда мы ходили искать Кирилла Комлева?
Ну, как не помнить!
Какимибудто озаренными жарким светомвозникли те часы в памяти Гриши! Вечер тогда был, и дальние озера блистали под закатным солнцем, как зажженные костры.
И они сами, Гриша и Ян, оба еще маленькиеэто ж было больше года тому назад, маленькие и храбрые, изо всех сил старались помочь Ивану-солдату. И Комлев, сам Комлев их похвалил. Как давно это было!
Еще бы не помню!
Вот мать работает там, у Новокшоновых. А меня она послала сюдаучиться на слесаря. Я не хотел ехать.
Ничего, дядя От хороший.
Хороший. Это верно.
А лесные братьяпомнишь их? воскликнул Гриша. Где-то теперь Кейнин?
Кто ж знает!
Ну, известно же про твоего отца, где он. Я узнал про Винцуон в тюрьме сидел три недели, потом его выпустили. Про Ивана-солдата знаюон убежал. Так его и не нашли нигде.
А Кейнина совсем нету.
Как нету? Убили?
Нет, фамилии такой нет. Кейнин по-русски значит «король».
Ну, и что ж?
Его прозвали так лесные братья, не знаю за что. Может, в шутку. А фамилия у него другая. Только никто не знает, какая. И никто не должен знать Такие люди, как он, сегодня живут под одной фамилией, а завтрапод другой. Их тогда не так легко поймать.
Революционеры? шепотом произнес Гриша заветное, недавно узнанное, светлое и грозное слово.
Да!
Твой отецреволюционер?
Ян задумался. Потом сказал:
Я слышал, как дядя От говорил, что настоящий революционер не должен ходить в церковь. А мой отец ходил. Он и дома молился, я видал.
А листовки? Он же расклеивал их!
Ну что ж, революционерам весь народ помогал. Мой отец тоже. Я слышал, дядя От один раз говорил
Но тут в комнату вошел сам дядя От.
Он мигом растопил печь, а Ян, не спрашиваясь, начал чистить картошку. Гриша смотрел на него с завистью: нож был один.
Когда картошка сварилась, Редаль достал бутылку постного масла, тарелку кислой капусты, несколько луковиц.
Чем обед плох? спросил он, ставя чугунок на стол.
А Голотский, сказал Гриша, велит нам: «Держи голову в холоде, живот в голоде, будешь здоров».
А сам он? Держит живот в голоде?
Вот уж этого не знаю, сознался Гриша.
Ну, он как хочет, а мы в голоде свой живот держать не согласны. Ешьте, приятели, досыта.
Все это, как будто самое обыкновенноеи чисто выбеленная комната, и чугун картошки на сосновом столе (вместо господских «жил строганых» у мадам Белковой), и дружелюбный разговор дяди Оттомара, и чуть застенчивый взгляд милого Яна, все это будто сразу вернуло Гришу в мир своих, родных людей, которым можно верить во всем. Тут тебе могут пожелать только добра
32
Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек.
Среди них были и русскиедвое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только одинего звали Петерсон, еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню:
Проснитесь, люди труда
Но Редаль ударил его по плечу:
Побереги голос, товарищ!
Петерсон поднял брови:
Соседи?
Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент?
Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару:
Вот!
Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку.
И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой.
Мальчики, обратился дядя От к Грише с Яном, вы пойдите погулять Только недалеко от ворот. Понял, Янис?
Понял.
Гриша посмотрел на пиво с укором: пьянствовать будут. Потому и отсылают их с Яном.
Дядя От, видно, разгадал Гришин взгляд по-своему и сказал в раздумье:
Или так сделаем: ты один пойди, Янис. Не страшно тебе будет одному? А Грегор пусть посидит с нами. Не бойся, Грегор, пивом я тебя поить не буду.
Я не боюсь.
Ну вот, лаби! Оставайся с нами, если ты такой смелый.
А как насчет языка у мальчишки? спросив хрипловатым басом один из гостей, лысый усатый человек.
Ничего, Никонов, не сомневайся.
Гриша смотрел то на Никонова, то на Редаляне мог понять, о чем это они.
Но гости, не притрагиваясь к пиву, уже говорили о чем-то совершенно непонятном. Упоминали про Бебеля, про неизвестных Грише меков и боков