Сеньор, родитель ваш дома?
Вот всегда он так разговаривает.
Гриша ответил неласково:
Давеча в саду был
Шпаковский вытер лоб белым платком, вынул из пиджака, из верхнего карманчика, гребешок и со вкусом, не торопясь расчесал свои казацкие усы.
Тогда произведем рекогносцировку.
Зачем Шпак говорит эти непонятные слова? Скорей всего, в насмешку над Гришей.
Счастливый, он повел за собой свою великолепную, сверкающую машину. А за садовой изгородью уже показался отец с граблями в руках. Он весело потряс над головой картузомрадовался приезду гостя.
Вот уже и самоварной трубой гремят в сенях у Шумовых. Это мать готовится угощать Шпаковского.
Странная дружба была у отца с учителем. Образование было у них разное, и судьба разная, и родом они были из разных мест, а задушевный разговор могли вести друг с другом хоть до вторых петухов и договаривались до того, что мать начинала кричать на отца: «Не нашего это ума дело!»
Теперь отец с гостем усядутся за стол и начнут долгую беседу, а Грише тогда останется одно: сидеть в углу тихо до самой ночи. А потом идти спать. Скучное дело!
Нет расчету идти домой.
Закат разлился над лесом еще шире. Вот уже хлопнул пистолетным выстрелом пастуший бич: гнали стороной стадо к хлевам. В воздухе сразу запахло пылью и молоком. А из сада сладко и грустно потянуло резедой.
Как-то пустынно стало вокруг. Гриша побрел к амбарам.
Там стояли у плетня большой Минай и еще один работник арендаторов Пшечинскихстарый Винца, похожий своими серыми бакенбардами на портрет царя Александра Второго, портрет этот Гриша увидал в прошлом году в Ребенишках; потом подошли и женщины: Тэкля в накинутом на голову теплом платке, старая Пшечиниха, кухарка Анфиса. Да и голенастая Катя, «гусиная пастушка», была тут же. Ну, значит, и Гриша спокойно мог подойти к плетнюне прогонят.
Винца курил коротенькую трубочку и не торопясь рассказывал о чем-то. Он говорил по-русски, только иногда сбивался на латышский язык, да ещеуж очень любил такие слова, как «непременно».
И вот приехал этот барон на как это сказать тыр-гус, гада-тыргус
Так это ж ярмарка, догадался Минай.
Ну да: большая торговля, непременно один раз в году, гада-тыргус. Много там было разного народа. Кто пришел пешком, кто на конях.
И вот едет этот барон на шестерке лошадей, очень гордый. И рядом с ним в коляскенепременно его дружок, тукумский пастор, ну, тоже очень богатый, важный.
А про барона говорили в народе, будто это он сказал в Петербурге: «Ничего, что сейчас горят наши усадьбы! Скоро мужики будут смирные. Непременно! Раньше мы ездили на шестерке лошадей, а теперь поедем на шестерке латышей». Ну, может, и не совеем так было, а в народе это говорили.
И вот к коляске барона выходит совсем старый старик со скрипкой, ударяет по струнам смычком и поет:
Я хотел бы сделать с немцем то же,
Что он сделал с нами:
Тонкого немца я заставил бы месить ногами глину,
А толстогокорчевать пни в лесу.
В воскресенье я им дал бы работу полегчепусть оба пасут свиней
Ну, по-латышски это выходит лучше, добавил Винца.
И он запел сиплым и приятным голосом. Тэкля засмеялась.
А что же барон? спросил Минай.
Что ж барон? Велел пастору перевести песенку: нашего языка немецкие бароны не знают. Тот перевел. Барон тогда приказал схватить старика. Ну, народ не дал. Народ схоронил старика, как река Даугава хоронит невод. И за спинами тукумских батракова у них спины и плечи не хуже, чем у нашего Миная, старик спел еще одну песенку:
Эй ты, немчик-немчура!
Какой у тебя длинный нос!
Он тебе пригодится: ты печь в аду
Будешь шуровать своим носом.
А потом еще:
Эй, немчура!
А почему у тебя такая легкая коляска?
Как ты увезешь на ней свои грехи,
Когда поедешь к черту в преисподнюю?
Минай засмеялся:
Ух, и не любит же немцев старый Винца!
Надо непременно понять, каких немцев. Я тебе спел про тех, что на шее у народа сидят. А есть непременно в Неметчине и батраки, такие, как мы с тобой. Я так думаю. Там непременно есть кузнецы. Или, скажем, плотники. За что мне их не любить?
Винца закашлялся и стал выбивать деревянную трубку. На землю посыпались мелкие искры.
Ты не подпали плетень-то, сказал Минай.
Не бойся, ответил Винца посмеиваясь:пока лесные братья не велят, не подпалю.
Вот и еще раз услыхал Гриша про смелых братьев
А я боюсь чего-то, проговорила кухарка Анфиса и зябко повела плечами.
Ты боишься, я боюсь В том-то и беда наша, сказал Минай.
А кто не боится?
Живой всегда боится.
Лесные братья не боятся, раздельно произнес Винца:лесные братья идут своей дорогой, прямой дорогой, не сворачивают не боятся?
В окне помещичьего дома занялся желтый свет, хлопнула дверь на крыльце, и, невидимая уже в темноте, закричала Перфильевна:
Тэкля! Тэкля! Куда тебя нечистые унесли?
Пора было расходиться.
Большой Минай ухватил Гришу за пояс и легко поднял высоко вверх одной рукой:
Уцелела у тебя моя музыка?
А как же! Вот! И Гриша вытащил из кармана кость, обвитую веревкой.
Ну, добро.
Минай опустил мальчишку на землю и ласково подержал свою руку на его волосах. Огромная ладонь накрыла всю Гришину голову, от затылка до бровей. Потом батрак зашагал к хлевам большими своими ногами, обутыми в лапти.
Гриша ни за что не сказал бы Минаю, какие беды пришлось ему узнать из-за Минаевой музыки: два раза ее выбрасывали за окнои он находил ее потом в колючих кустах крыжовника; кинули в поганое ведроон выловил ее оттуда, вымыл в сажалке и высушил на солнце. А после этого решил никому не показыватьбудет играть один в поле за огородами.
Гриша уже подходил к дому, когда его догнал Ян:
Завтра утром пойдем в лес!
К лесным братьям?
Ага. Захвати хлеба побольше: может, не вернемся.
Я орехов возьму
Можно и орехов. И никому не говори, слышишь? А то беда будет.
Ян зашуршал ногами по росистой траве, убежал.
Дома при малиновом свете лампады сидели рядышком на скамье Гришин отец и учитель Шпаковский, разговаривали. Мать хлопотала по хозяйству.
И на Гришу никто не закричал за поздний приход. Он сел в уголок и от скуки стал чесать босые ноги одну об другую.
Шпаковскийслышно было, что он усмехнулсясказал:
Встретил я Дамберга. Вот еще франт! Что ему нужно в наших краях?
Надо думать, к гувернантке Ирме Карловне ездит, ответил отец. Понятное дело.
Непонятно одно: чем такой Дамберг живет?
Да тебе какая о том забота?
Интересуюсь такими, как он. Не сеют они у нас, не жнут, а собирать что-то надеются Ты погляди-ка, Иваныч: за лесомбарон Тизенгаузен, тутИрма, а между Тизенгаузеном и Ирмой путешествует вот эдакий Дамберг. И всюду, по всему краю, у помещиков гувернанткинемки.
Вот чудак, во что уперся! Что ж им, француженок нанимать? Француженки повывелись.
Француженки вывелисьнемки завелись.
Отец зевнул:
Скучный твой разговор сегодня, друг!
Погоди, заторопился учитель. Я вот что хочу сказать: Дамберг этот ездит все поближе к Двинской крепости.
Ну, ты не обессудьне туда загнул: немцы у нас самые верноподданные слуги царю.
Да они-то верноподданные начал было учитель.
Но мать уже внесла в горницу самовар и, вслушавшись, на ходу закричала на отца:
Не нашего это ума дело!
И стала заправлять лампу-молниюгордость семьи. В комнате едко запахло керосином, тусклый свет лег на бревенчатые темные стены, единственным украшением которых была книжная полка отца да рядом с нейотрывной календарь с картинкой: три богатыря на конях, у главного богатыряборода во всю грудь, как у отца.
Бабка принесла Грише печеной картошки, которую он любил больше всякой другой еды. Потом стали пить чай с сахаром, и бабка ушла к себе в чуланчик. Там она принялась шептать и вздыхатьмолилась. Грише стало жалко ее: зачем она одна. Он тоже пошел в чулан и лег на сундуке, поближе к бабке. И нечаянно заснул.
3
Утром Гриша проснулся раздетый в кровати.