Их встретил, звеня связкой ключей, младший надзиратель и повел в канцелярию.
Канцелярия оказалась обыкновенной комнатой, уставленной конторскими столами и шкафами, через застекленные дверцы которых виднелись связки «дел» в коричневых обложках, с тесемками, похожими на шнурки от ботинок. Однако окна в этой комнате были загорожены толстыми решетками.
В этот час в канцелярии был только один чиновник, с хмурым лицом плохо выспавшегося человека, должно быть, дежурный; при виде вошедших он потянулся, широко зевнул, отчего на глазах его выступили слезы, нехотя взял у околоточного толстую книгу, имевшую вид разносной, что-то черкнул в ней и буркнул сердито:
Произвести личный обыск.
Околоточный Васильев, козырнув, молча ушел, а тюремный надзиратель подошел к Шумову и сказал почему-то шепотом:
Раздевайтесь.
Гриша снял шинель.
Дальше, дальше, прошептал надзиратель, до белья.
Он вывернул наизнанку все карманы в одежде Григория Шумова, стараясь, чтобы каждое его движение было видно не перестававшему зевать чиновнику, тщательно ощупал изнутри подошвы ботинок и, отложив в сторону кожаный ремень от брюк, сказал:
Можете одеваться.
А пояс? спросил Гриша.
Новичок, видно, кисло усмехнулся чиновник.
Ремни, подтяжки, веревки, помочи, монотонным голосом, словно повторяя давно заученное, проговорил надзиратель, согласно инструкции, заключенным не выдаются.
Ах, даэто ведь делалось для того, чтобы узники не могли повеситься. Как-никакзабота. При этой мысли Гриша усмехнулся. Хмуро наблюдавший за ним чиновник вдруг рассердился:
В восемьдесят первую камеру!
Он крикнул это с таким видом, как будто решил строго наказать Шумова за его неуместную при таких обстоятельствах улыбку.
Уже рассвело, когда Гриша переступил в сопровождении надзирателя порог камеры.
Ничего страшного в ней, кроме присущего всей тюрьме отвратительного запаха, на первый взгляд не замечалось.
Навстречу Шумову неожиданно хлынул шквал громких возгласов:
Добро пожаловать!
Нашего полку прибыло!
Коллега, сюда шагайте! В тесноте, да не в обиде.
Надзиратель, проворчав довольно равнодушно: «Шуметь не положено», пошел к дверям, сопровождаемый громким смехом.
Большинство арестованных, судя по их тужуркам, были студенты. В доме предварительного заключения арестантские халаты не выдавались.
К Шумову подошел длиннобородый, солидного вида мужчина в форме Лесного института и отрекомендовался:
Староста здешней камеры, так называемой студенческой. Ваше место, коллега, вон там, у самого окна. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
Гриша прошел к окнук свободной койкеи увидел перед собой Притулу.
Главарь университетских эсеров отложил в сторону книгу, которую он читал, и спросил Гришу снисходительным тоном:
Вы по делу четырнадцатого февраля?
А я и сам не знаю, по какому делу.
Правильно, товарищ, послышался из глубины камеры звучный бас. В каждой камере могут быть наседки.
Так назывались агенты, подсаживаемые тюремным начальством под видом арестованных.
Нет, я в самом деле не знаю, сказал Шумов чистосердечно.
Я спросил потому, что четырнадцатого видел вас на Невском, счел нужным объяснить Притула. Вот я и думал
А что слышно на воле? бодрым голосом задал вопрос светловолосый голубоглазый студент-здоровяк в сатиновой косоворотке.
Как вам сказать Во всяком случае, я думаю, сидеть нам здесь недолго, ответил Шумов.
Конечно, недолго, с той же снисходительностью вступил в разговор Притула. Вот погонят нас всех по Владимирке, тогда и будет «недолго».
У вас старомодные представления, Притула, сказал голубоглазый студент. По Владимирке, видите ли, погонят И вообще, не каркайте вы, ради бога!
Я не каркаю, а просто с присущей мне трезвостью оцениваю сложившуюся обстановку. Петроград, как вам, прекраснодушный мой оптимист, известно, объявлен на военном положении, и любой открытый протест расценивается правительством как бунт. А за бунтСибирь.
Скоро будет настоящий бунт, и все полетит к чертям!
Знаете, коллеги, что знаменательно? спросил с многозначительным видом длиннобородый староста. Знаменательно поведение тюремного персонала. Он притих! У надзирателей физиономии стали не то разочарованные, не то растерянные Я уверен, что кое кто из них уже запасся на всякий случай штатской одеждой.
Да и вообще: где это видано, чтобы в тюрьме так обращались с арестованными? сказал юноша, в котором Гриша узнал молоденького юриста, заявившего когда-то, что в лекциях Юрия Михайловича ему чудится что-то некрасовское.
А вы уже успели побывать в тюрьмах? ядовито спросил его Притула.
Нет, но юноша покраснел, представление все-таки имею.
Большинство из нас не сидели, поддержал его староста. Не в этом дело. Даже если считать, что мымелкая сошка
Говорите о себе. Я не считаю себя мелкой сошкой, вставил Притула.
Голубоглазый студент расхохотался:
Вот она, интеллигенция российская: даже в тюремной камере раздоры! А главноеиз-за чего?
Я сказал: мелкая сошка, имея в виду наш удельный вес в качестве преступников. А что касается всего остального, то что ж возможно, среди нас имеются и будущие академики, и выдающиеся зодчие, и великие ораторы Вы, Притула, несомненно будете вторым Плевако.
Не стремлюсь к этому! надменно сказал Притула-Холковский.
Ах, да! Ведь вы, конечно, намерены стать политическим деятелем!
Подошел еще один заключенный, всклокоченный, небритый, вида чрезвычайно угрюмого.
Устроим кордебалет? предложил он мрачно.
Сколько можно! Ведь только вчера устраивали. Староста обернулся к Шумову:Мы здесь практикуем кордебалет на юридической основе. Никому из нас не предъявлено никакого обвинения. Ссылаясь на законы, мы начинаем требовать вызова прокурора, а так как действуем преимущественно ногами, то это развлечение получило у нас название кордебалета.
Устроим? снова спросил мрачный студент.
Не дожидаясь ответа, он подошел к дверям камеры и изо всей силы застучал в нее каблуком.
А ну, разом! крикнул голубоглазый здоровяк и забарабанил в дверь кулаками.
В дверном «глазке» что-то мелькнуло.
Прокурора! Требуем прокурора!!! завопили все хором.
Грише представилось: вот откроется тяжелая дверь, ворвутся тюремщики, начнется расправа; всех их бросят в сырой, темный карцер
Но время шло, студенты продолжали неистовствоватьи никто не появлялся.
Наконец зазвенели за дверью ключи, щелкнул замок, и в камеру в сопровождении надзирателя вошел человек в черном мундире с узкими погонами штабс-капитана. Это, как оказалось, был помощник начальника тюрьмы; нервно поглаживая рыжеватую бородку, точь-в-точь такую же, как на портретах Николая Второго, он спросил ровным, тусклым голосом:
Какие имеются претензии?
Староста вышел вперед и заявил:
Мы требуем немедленного вызова прокурора. Который уже день нам не предъявляют обвинения! Возмутительно!
Кроме того, мы требуем доставлять нам почту. Мы желаем читать газеты!
Да, да! словно вспомнив о чем-то, крикнул кто-то. А передачи? Не может быть, чтобы родные не пытались передать нам хоть что-нибудь съестное.
Правильно! Мы не хотим есть вашу бурду и, поскольку мы не можем считаться заключенными, раз нам не предъявлено обвинения, требуем улучшения рациона!
Помощник начальника тюрьмы, выслушав все возгласы, сказал тем же тусклым голосом:
Будет доложено, и, повернувшись на каблуках, вышел.
Чего же мы добились? спросил Притула. Подобные обещания никого ни к чему не обязывают.
С тюремщиками надо разговаривать другим языком! решительно сказал мрачный студент. А мы развели юридическую канитель: «Ах, предъявите нам обвинение» Лучше бы «Варшавянку» спели им прямо в лицо!
Ну, и раздражать без нужды тюремных служителей незачем, возразил Притула.
«Тюремных служителей»! Терминология-то какова! Пригляделся я к вам, коллега: книжный вы червяк. У вас и революция-то, вероятно, выглядит по-книжному.