И солдаты показали.
Когда Шумов и Довгелло нарочито громко перекликаясь, стали ругать царя, подвыпившие солдаты на первый раз пообещали им тумаков. Реалисты не унялись и стояли на своем: царьдурак.
Тогда солдаты с боем выбили реалистов из «маек» и, разгорячась, гнали их вдоль Двины до самых дальних зарослей ивняка, где побежденные и укрылись, горестно пересчитывая вещественные знаки своего поражениясиняки и ссадины.
После этого события Гриша не раз встречал в городе дюжего солдата, который гнался за ним в памятный день по берегу Двины. Солдат тоже узнал его и каждый раз показывал украдкой свой узловатый кулак. При этом ни одному из солдат и в голову не пришло впутывать в это дело начальство.
Теперь, в госпитале, познакомившись с соседом солдатом (его звали Степаном Оськиным), Гриша, смеясь, рассказал ему о своем столкновении с «нижними чинами» из-за царя.
Оськин тоже посмеялся:
И не говори! Совсем недавно в головах у нас была ночь египетская. Ну, сейчас солдатиной: ни в царя, ни в попа не верит. Сильно в этом деле пособили питерские мастеровые: как стали начальники ссылать их, на свою голову, в окопы, ну-у, брат тут пошла у нас совсем другая музыка Толковый народ!
О чем это вы все с салдупами разговариваете? спросил однажды Киллер. По-до-зри-тель-но! Не нарвитесь
Сердий откликнулся вместо Шумова:
Не поступить ли вам, барон, вместо Николаевского училища в корпус жандармов? И мундир красивый, и от войны верное избавление.
Киллер, побледнев, угрожающе двинулся к Серлию, но был схвачен Шумовым и Рымшаном, мускулы которых он имел возможность наблюдать неоднократно во время «сеансов» французской борьбы.
Не прохватывает ли вас, барон, дрожемент в коленках при виде подобных гладиаторов? язвительно спросил Шак.
Киллер утих и некоторое время ни с кем не заговаривал, избрав долю высокомерного одиночества.
Но выдержал недолго. Томясь от скуки, он попробовал завести беседу с державшимся особняком Румянцевым-Задувайским, но тот, хотя все время по преимуществу спал, в обстановке каким-то образом разобраться успел и ответил, сморщившись:
Ой, гроб! Подите вы, барон
Я вовсе не барон, никогда себя не выдавал за титулованного. И «фон» к своей фамилии самозванно не приставляю, как некоторые. Я не фон Киллер, а просто Киллер.
Ну, вот вы, просто-Киллер, и отстаньте от меня.
В «приемный» день Шумова вызвали в вестибюль госпиталяк явившемуся, с разрешения начальства, посетителю.
Гриша и не думал, что он так обрадуется при виде Оруджиани, одетого в белый «гостевой» халат.
Они начали прохаживаться взад-вперед, беседуя вполголоса.
Познакомились вы тут с солдатами ранеными?
С одним только.
Но по-настоящему?
Да как сказать Гриша начал рассказывать про Оськина, про свои беседы с ним.
Так, так, нетерпеливо сказал грузин. Ну, вот что: когда повернемся к окну, возьмите у меня н е ч т о. По возможности, незаметно.
«Нечто» на ощупь оказалось небольшим свертком. Гриша поспешно спрятал его под своим халатом.
Это листовки к солдатам. Если сомневаетесь в этом Оськине и другого никого на примете нет, разместите незаметновечерком или даже ночьюпо коридору, на подоконник положите Это хуже, конечно: может попасть в руки начальства. Лучше все-таки передать листовки в руки солдат.
Постараюсь.
По лестнице спускался военный врач в форме капитана.
А я перед вами виноват, сказал Гриша грузину, не понижая голоса, чтобы не вызвать в «начальстве» подозрения.
В чем же?
Помните, я вам говорил про друга, которого потерял? Ну, вот этот бывший мой друг нарассказал про вас однажды с три короба, и я, хоть и на короткое время, не то, что поверил, но, как бы сказать усомнился в вас.
Интересно!
Он болтал, что вы бывали у Юрия Михайловича запросто, увлеклись его дочкой, получили от нее «поворот от ворот», и отсюда все качества.
Все верно, неожиданно сказал грузин.
Как?!
Да так. И у Юрия Михайловича я бывал запросто, и к дочке его не остался равнодушным Она хороша собой и умна. Ну, а насчет «поворота от ворот» это выражение неточное. Просто мы с ней поссорились.
Простите, я совсем не хотел
Нет, ничего. Мы поссорились с ней совсем не на романической почве. Я вовремя разглядел в ней такой чудовищный эгоцентризм, такую прикованность всех мыслей к своему «я», что ничего подобного до тех пор и не встречал. Нужно сказать, она настолько умна и начитанна, что видит неизбежность Оруджиани остановился, подбирая выражение, неизбежность большой перемены или, как говорит ее батюшка, «социального катаклизма». Но профессор перемены боится, а онапредставьтенет! Смелая Видит впереди героическую эпоху и себяна гребне волны. Себяи только себя! Я ей сказал об этом. Она очень горда, не стала лгать. Ну, тут, знаете, слово за слово поссорились. Интересная у ней была компания: бестужевка Дзиконская
Это не та ли, что стрелялась?
Оруджиани удивился:
Знаете ее? О, с ней была жалкая и печальная история. Дзиконская старательно оттянула у себя на левом боку кожу и прострелила ее, предварительно написав предсмертную записку. И у этой тоже, «я, я, я» без конца, без удержу. Жажда «славы» хотя бы ценой выстрела в собственный подкожный покров. Третий экземплярфамилии не помнюпомещичья дочка, особа шалая, претендующая возглавить некий «литературный салон» из недозрелых поэтов, неистово ненавидящая всякую политику, кроме, кажется, черносотенной. Все три, казалось бы, такие разные, а вот подите жеони сошлись, и очень тесно. Правда, дружба у нихс истерическим оттенком, со взаимными обвинениями и истязаниями. А роднит их, пожалуй, одно: исступленное преклонение перед собственным «я». Ну, да это долгий разговор, мы еще с вами потолкуем об этом время посещения, видимо, истекает.
И действительно, к ним шла сестра милосердия:
Господа, попрошу
Оруджиани прощаясь, многозначительно сказал Шумову:
Значит, друзья надеются
Конечно, конечно, торопливо ответил Гриша. Непременно!
Румянцев наконец отоспался. Он даже сел за шахматы и без особых стараний обыграл Шака, который до тех пор считался чемпионом палаты и которого первое поражение чрезвычайно уязвило.
Случайность! утверждал он убежденно.
Сели за вторую партию. Румянцев опять выиграл. Третья принесла тот же результат.
Это он сил набрался. Спал, спал
Переутомился, с застенчивой улыбкой сказал Румянцев:днем, знаете, в институте, а на ночь переписку брал Теперь вот отоспался.
С той же застенчивостью он, улучив минуту, спросил Шумова:
К вам заходил Оруджиани. В каких вы с ним отношениях?
В хороших. А вы его тоже знаете?
Личнонет. Я незнаком с ним. Но слышал: это одна из самых сильных фигур в нашем студенческом движении.
А разве есть такое движение?
Я имею в виду работу среди передового студенчества
Он помолчал, выжидательно посматривая на Шумова. Потом добавил нерешительно:
Я читал, что еще до раскола Российской социал-демократической партии в ней различались «мягкие»мартовцы и «твердые»ленинцы. Мне кажется, Оруджиани твердый человек.
Да, он человек, видимо, твердый.
Румянцев опять помедлил:
Вы, конечно, вправе Вы ведь меня совсем не знаете. Но я надеюсь, мы с вами еще поговорим.
Побывав у врача, он сообщил Грише:
Глаза у меня оказались в порядке. Ну, а все остальное сейчас не принимают во внимание. Да, впрочем, и остальное, Румянцев замялся, у меня тоже в порядке. Приходится думать: куда же теперь податься? Пожалуй, самое умное будет последовать примеру Киллера.
Поступить в Николаевское? Но туда ведь только дворян принимают.
Смешно, улыбнулся сконфуженно Румянцев, но ядворянин. Дворянин Мой отец со своим дворянским паспортом служил статистиком в земской управе и нуждался всю жизньбольшая была семья. А я, чтобы не умереть с голоду, занимаюсь перепиской нот и театральных ролей. Смешно, правда?
Гриша с недоумением поглядел на Румянцева: лицо курносое, в веснушках, «рязанское», вот, оказывается, какие дворяне водятся на Руси