Теперь, в госпитале, это веселье било через край.
И дежурный доктор, проходя мимо студенческой палаты, восклицал с возмущением:
Это что такое?!
Сопровождавшая его сестра милосердия отвечала виновато:
Студенты
Доктор смягчался, шел дальше, бурча на ходу снисходительно:
Все-таки обуздайте.
Сестра заглядывала в палату и просила, почему-то каждый раз шепотом:
Господа, нельзя ли
Студенты утихалиненадолго.
А потом снова начинались споры, шум, хохот
Срок врачебных испытаний был установлен в две недели. За это время обитатели палатыих было восемь человекперезнакомились, подружились, а некоторые даже успели поссориться.
Только один технолог Румянцев принял эти две недели, как долгожданный заслуженный отдых и время свое проводил предпочтительно в сладкой дремоте: при первой же возможности он укладывался на тощую казенную постель, поворачивался лицом к стенке и начинал мирно похрапывать.
Остальные играли в шахматы, боролись приемами вольной и французской борьбы, под сурдинку пели, тут главная роль досталась леснику Сердию, запевавшему бархатным баритоном чудесные украинские песни.
Появлялась сестра и шепотом говорила: «Господа»
Тогда петь прекращали и предоставляли слово «философу»так прозвали длинноволосого естественника, который, на удивленье всем, действительно оказался доктором философии Гейдельбергского университетасомневающимся мог предъявить свой диплом.
Философ проповедовал поклонение красоте, которую понимал широко:
Красотаво всем! Поглядите на жучка, зеленого, сверкающего на солнце, как маленький изумруд На щенка, который, озадаченно свесив милую свою голову набок и лопухом задрав одно ухо, с изумлением наблюдает это чудо. Для него незнакомый жучокэто радостное диво, ибо глупый щенок видит мир лучше нас, людей, слишком умных, озабоченных, близоруких
Философ, сколько у вас диоптрий?
На Кавказе я видел в лесу медведя с поводырем-молдаванином. Они сидели вдвоем на лужайке, среди цветов и безмолвия, и ели арбуз. Молдаванин отрезал два ломтяодин себе, другой медведю. Какая прелесть: мякотьрозовая, как южное утреннее небо, коркицвета малахита Молдаванин, съев свою долю, кидал корку в медведя. Медведь, торопясь и урча от удовольствия, доедал поскорей свой кусок и запускал коркой в поводыря. Так они ели и развлекались, как дети. Я им позавидовал. В ту минуту я отдал бы свой гейдельбергский диплом за этот арбуз. И медведь и молдаванин были веселые силачи. Доброе солнце дарило им свое тепло. Лес был осеннийзолотой, с киноварью кленов, с прозеленью елок. Близкий моему сердцу мир, полный простоты, красоты
Желтолицый и совершенно лысый, несмотря на свой юный возраст, психоневролог Шак восклицал с саркастической гримасой:
Как прекрасна корова, жующая золотистую солому у поскотины, отливающей малахитом!
Молчите, Шак, вам не понять
Я вам не Шак, а фон Шак!
Бросьте. Вы ведь караим из Симферополя.
Оскорбленный Шак с воплем бросался на философа, приоткрывалась дверь, заглядывала сестраи на минуту в палате снова возникала непрочная тишина, нарушаемая лишь похрапыванием технолога, которого в первый же день произвели в графы Румянцевы-Задувайские; человек спит-задувает и днем и ночью.
Наступало время «гладиаторов»: так окрестили Григория Шумова и Абрама Рымшанаюношу с необычайно широкой и словно из чугуна кованной грудью, с могучими бицепсами.
Наследственные! хвалился он. От отца достались, николаевского грузчика.
Борцы стаскивали с себя больничные халаты, бязевые клейменые рубахи. Рымшан, кроме того, снимал толстые очки (ему-то шесть диоптрий, освобождающие студента от воинской повинности, были обеспечены), начинался сеанс борьбы, продолжавшийся до вечернего обхода палат госпитальным начальством.
Все изменилось, когда санитар привел нового постояльцаЕвгения Киллера, одетого, как и все они, в халат серого арестантского цвета
Киллер принес с собой дух высокомерия. Он долго занимался брезгливым разглядыванием своего халата. Найдя в заношенной материи дырку, он просунул в нее указательный палец и с оскорбленным видом оглядел присутствующих. Палата ответила ему оглушительным хохотом.
Тут Киллер заметил среди других Шумова:
Э-э? Кажется, мы с вами встречались?
Кажется. Мне чудится, что это было у Сурмониной.
Да, да. Я вспомнил. Этопройденный этап. Ирина Сурмонина, футуризмя перешагнул через все это.
И штанов не порвали? спросил Шак, невзлюбивший Киллера с первого взгляда.
Э-э?
Штанов, спрашиваю, не порвали, шагаючи?
Киллер молча повернулся к нему спиной и начал расхаживать по палате.
Двигался он какой-то расслабленной походкой.
Через некоторое время он все-таки попытался вступить в разговор с соседями. У него был свой язык: солдат он называл салдупами («салдуп всегда глуп»), юнкеровкозерогами; заявлял, что при мысли о наличии в палате клопов его пробирает «дрожемент»; наконец, поделился своей мечтой: поступить в Николаевское кавалерийскоетам, в отличие от других военных училищ, был сохранен срок обучения в три года; а война трех лет не продлится.
Этот разговор он прервалего вызвали к глазному врачу. Вернувшись, он кинул Шумову небрежно:
Вас там салдуп спрашивает.
Гриша, может быть, и не обратил бы внимания на шутовские слова Киллера, но в это время в дверях палаты показалась гладко остриженная под «нулевой номер» голова, испуганно мигнула ему круглыми серыми глазами и исчезла.
Он вышел в коридор. Там его поджидал крепко сбитый человек с рукой на перевязи: раненый, находящийся в госпитале на излечении.
Я сильно извиняюсь, начал солдат, хотелось бы нам потолковать с вами.
Охотно. О чем же именно?
Солдат огляделся; коридор был безлюден.
Он поманил Гришу пальцемв сторонку.
Обо всем. И первое делоо войне.
О войне? удивился Гриша. И почему именно со мной?
Не первый день здесь присматриваемся да прислушиваемся. Разобрались. Этот, что сейчас выходил, барин Есть у вас лысенький, тотничего, да ему до нашего брата дела нет. Красно говорит волосатый, ну, это нам ни к чему Вот так помаленьку и разобрались.
И что же? Остановились на мне?
Ага, вас выбрали. Может, и ошиблись, тогда извиняйте.
Но что ж я могу сказать вам о войне? Я на войне не был, а вы, Гриша кинул взгляд на перевязанную руку собеседника, как будто там побывали.
Я не о том, поморщился солдат. Верно, побывал я там. И «Георгия» мне дали. Да не про то речь. Когда война кончится? Вот о чем наши ребята гадают без перестанову.
Да кто ж может сказать, когда война кончится?
Солдат поглядел на Шумова с явным разочарованием:
Извиняйте. А мы слыхали, что есть такие сильно образованные людиони про то знают.
Да нет же, поверьте мне, таких людей нет.
Солдат глубоко вздохнул. Уходя, он проговорил укоризненно:
А все ж таки есть такие люди. Только нам никак не найти их, вот беда-то.
Он как будто остался недоволен. Но при встречах с Шумовым приветливо здоровался.
А однажды сказал:
На этой войне наш солдат в болоте мочён, в огне крещён. Теперь он мало чего боится. Скажу вам, не страшась: если войну не думают кончать, солдат срастется с винтовкой накрепко. Уж он ее из рук не выпустит, нет!
Шумов внимательно посмотрел на солдата. Ему вдруг вспомнилось, как он, еще подростком, отправился весной вместе с товарищами-пятиклассниками в запретное для них местов «майки». Щедро цвели бело-розовым цветом яблони за городомсо стороны казалось, что на него плеснули светлым пламенем. В садах стояли под яблонями дощатые, наспех сколоченные балаганы: там продавали мороженоеявно и водкутайно. Это и были «майки».
Для солдат они не были запретными.
В городе всюдуна дверях трактиров, бильярдных, на воротах городского садависели надписи: «Нижним чинам вход воспрещен».
Куда пойти солдату? Солдат шел в «майки»; именно на него и была рассчитана тайная продажа водки.
Ученики реального училища: Шумов Григорий, Довгелло Вячеслав, Никаноркин Николай, Земмель Арвид и еще дватри храбрецапроникли на территорию «маек» не для того только, чтобы есть мороженое; цель их была более высокая, хотя для них самих не до конца ясная. Им не терпелось узнать, как покажут себя солдаты, если в их присутствии начать открытое поношение властейвплоть до самых высших.