Довольно вертеть головой! рассердился Веремьев. Вы, сударь, не кокетничайте. Мы поступаем по закону. По уставу Санкт-Петербургского императорского университета. Закон есть закон. Понятно? Так и доложите вашему начальству. А кокетничать, вертеть головой, разглядывая наши молодые лица, вам совсем ни к чему!
Внизу они сдали шпика швейцару и велели: ни в коем случае не пускать его назадон без билета; иначе придется пожаловаться ректору на беззаконное нарушение правил императорского университета.
Старый, почтенный швейцар укоризненно посмотрел на нарушителя правил, тот сник, мирно надел пальто неопределенного цвета, котиковую шапку-бадейку и ушел.
А студенты бегом вернулись на второй этаж.
Уже в дверях они услышали напряженно звеневший на весь коридор голос:
с такой наглостью и цинизмом расправилось самодержавное правительство с думским представительством тридцатимиллионного рабочего класса. Лживость и лицемерие фраз о единении с народом вскрыты
Говорил юноша с русой бородкой. Гриша его до этого дня в университете ни разу не видел. Очевидно, это был представитель объединенного комитета.
Только война и военное положение, железными тисками сжимающие пролетариат и демократию, дали возможность правительству совершить гнусную расправу над избранниками рабочих, стоящими на страже их святейших интересов. Под грохот пушек и ружей правительство старается задушить революционное движение рабочего класса; в потоках крови насильно угоняемых на бойню миллионов рабочих и крестьян
Выступавший закашлялся и, вынув платок, прижал его к губам.
Будет ли дана возможность выступить представителю академической группы? послышался выкрик из толпы студентов.
Сразу же возник оглушительный шум, кто-то протестовал, видны были возмущенные жесты, взмахи рук
На подоконник быстро поднялся Оруджиани и стал рядом с русым юношей.
Призывая к молчанию, он высоко поднял руку.
Когда все немного успокоились, грузин сказал громко:
Если студенческая сходка постановит дать слово академистам, они смогут выступить.
Как же, жди! крикнул затянутый в мундир белобрысый студент. У вас же, видите ли, свобода слова! Знаем мы
Прошу не мешать! внушительно сказал ему Веремьев. Воздержитесь от черносотенных провокаций!
Спрятав платок и до предела напрягая голос, русый юноша продолжал:
смертельному врагу рабочего класса было мало этого. Он решил, что настал удобный момент для расправы железные кандалы зазвучали за тюремной решеткой. Избранникам пролетариата царские бандиты сказали: ваше место в тюрьме. В тюрьму посажен весь рабочий класс. Шайка грабителей и эксплуататоров, шайка погромщиков осмелилась
Оруджиани снова поднялся на подоконник и шепнул что-то оратору.
Тот спокойно сказал:
Да, да. Товарищи! Только что нам сообщили, что усиленный наряд полиции вышел из василеостровской части по направлению к университету. Малодушные могут оставить сходку. Резолюцию протеста мы все же успеем принять. Я заканчиваю: долой царское правительство!
Толпа студентов возбужденно загудела. Кое-кто стал украдкой, потупясь, пробираться к выходу.
Да здравствует социализм! во всю силу голоса крикнул оратор.
Гриша не ожидал, что аплодисменты будут такими бурными Вот тебе и пестрая публика!
Кто-то крикнул:
Свободу рабочим депутатам!
И аплодисменты стали еще оглушительней.
Заклеймим позором правительство палачей!
Довольно ему обагрять руки в крови народа!
Близка расплата!!!
На подоконнике стоял Гринштейн:
Товарищи, внимание! Время дорого. Полиция уже на Университетской набережной. Академисты могут смело выступитьнесколькими минутами позже, под надежной охраной городовых. А сейчас поставим на голосование поступившую первой резолюцию передового студенчества, поднявшего свой голос в защиту рабочего класса.
Внимание! Полиция во дворе университета! с притворным испугом завопил изо всех сил белобрысый академист.
Радуйтесь! ответил ему Гринштейн. Вы сможете выступить перед самим господином приставом. Товарищи! Резолюция объединенного студенческого комитета целиком была приведена в речи выступавшего здесь товарища Николая. Кто за нее?
Поднялось множество рук. Казалось, голосовали все. Но только казалось Некоторые торопливо пробирались к выходу. И потомне могли же голосовать академисты! Многих просто не было видно из-за леса поднятых рук. А эсеры? Гриша начал искать взглядом Трефилова, Притулу и увидел Барятина. Борис с оживленным видом, румяный, возбужденный, голосовал вместе с другими за резолюцию большевиков.
Принято очевидным, подавляющим большинством! сказал Гринштейн и соскочил с подоконника.
Конечно, подавляющим большинством! выкрикнул академист в мундире. Вы подавили инакомыслящих! Как всегда!
Ступайте, ступайте, господин хороший, встречать родную вам душу, одетую в жандармский мундир! Торопитесь!
Долой академистов! послышались дружные голоса, и белобрысый поспешил скрыться.
На дворе и в самом деле стоял наряд городовых с околоточным во главе.
Под старинными университетскими аркадами, где в любую погоду царил сумрак, прохаживался грузный пристав с одутловатым хмурым лицом.
Оруджиани вышел из университетского здания вместе с Веремьевым и выступавшим на сходке юношей. Их окружила небольшая группа студентов, Шумов и Гринштейн шли позади.
Гриша видел, как, укрывшись за широкоплечим Веремьевым, юноша, которого звали таинственно «товарищем Николаем», быстро нагнулся, а когда выпрямился, на его лице уже не было русой бородки. На голову он нахлобучил глубоко на уши каракулевую шапку и стал неузнаваем.
Пристав, однако, был человеком опытным. С быстротой, мало подходящей к его грузной фигуре, он приблизился к группе студентов.
Навстречу ему с такой же быстротой, вызывающе, всем корпусом подался Веремьев:
В чем дело, господин полицейский?
Разойтись!
Ага. Понятно. А как именно вы предписываете нам разойтись: поодиночке или можно парами?
Васильев! хрипло позвал пристав.
На этот возглас под аркады вбежал на носках молоденький околоточный и взял под козырек.
Пристав, не обращая больше никакого внимания на Веремьева, сказал что-то околоточному и сердито кивнул головой в сторону университетских ворот.
Гриша увидел, как от ворот, с места взяв размашистой рысью, помчался рысак с седоком в каракулевой, низко надвинутой на уши шапке. Он узнал в седоке таинственного товарища Николая.
В тот день Гриша вернулся домой поздно. Заслышав его шаги, к нему заглянул Тимофей Леонтьевич.
Лицо Шелягина было по-необычному оживленным.
Ну, Григорий Иванович, опять меня одолела охота к перемене мест. Завтра утром исчезаю. Но об этом после. Скажите-ка: правда, что университет принял достойную резолюцию? Молодцы, молодцы студенты! Ты уже знаешь, что по всем крупным заводам и фабрикам прошли забастовки протеста? Ну, как же! Дело опять идет на подъем Наступают горячие денечки. Поэтому-то и я «по делам службы» исчезаю. Так нужно. Оставляю тебе на память «Паломник». Смотри же: держи его обязательно на видувот здесь, на столе, не прячь! Так-то оно лучше будет. Он хитро засмеялся:Расчет на психологию. Ищут обычно спрятанное, а книжку, что на виду лежит, да еще с такой благонамеренной обложкой, и полистать не догадаются.
Тимофей Леонтьевич! горячо сказал Гриша. Спасибо вам! Спасибо вам за все!
Шелягин вынул из жилетного кармана часыносил он их по-старинному, на стальной цепочке:
Пойду собираться. Мы еще встретимся. Это только гора с горой не сходится Еще два слова: если заявятся непрошеные гости, то для их сведенияу нас с тобой знакомство шапочное. Даже меньше того: жил, мол, какой-то токарь за стеной. Впрочем, ученого учитьтолько портить.
Гриша молчал, искренне опечаленный.
Не обижаешься на то, что я все наставляю тебя? Ты строптив, я знаю.
Тимофей Леонтьевич!
Вот и хорошо. Не надо обижаться.
Он крепко пожал Гришину руку и проговорил как-то даже застенчиво:
Я ведь душевно тебя полюбил.