Гриша задержался всего на одну секундупоглядеть, что будет дальше.
Уже прикатили откуда-то одноколесную тачкудолжно быть, она стояла где-нибудь наготове Мастер с отчаянием забарахтался в мешке. На тачку, опершись рукой о плечо молоденького мастерового, вскочил низкорослый человек (это и есть Тулочкин, подумал Гриша) и необычайно сильным для его роста, далеко слышным голосом начал:
Товарищи! Доколе будем терпеть издевательство жандармского охвостья? Доколе
Ну, брат, теперь ходу! встревоженно сказал Кузнецов. Теперь у них уж пошли дела свойские Через пять минут прискачет полиция.
Трое грузчиков через проходную вышли на площадь. Гришу удивило, что она оказалась безлюдной; только с самого ее края, поближе к Черной речке, сидели на корзинках три женщины, укутанные в теплые платки: должно быть, торговки печеными яйцами, оладьямивсякой снедью, которую разбирали у них по дороге на работу мастеровые.
Чисто сработано! оглядываясь назад, похвалил Телепнев. Фараоны поспеют как раз к шапочному разбору.
Грузчики уже вернулись на пристань, когда через широко распахнутые ворота завода рабочие выкатили на площадь тачку с мастером: из завязанного мешка у него торчала только всклокоченная, с выпученными глазами голова.
Ты говорил, закричал ему с яростью старый, седой рабочий, говорил, что тыподневольный человек? Нет, ты не человек, коли своих продаешь!
Тачку подвезли к глубокой сточной канаве, и уже раздавались шутки:
Эх, жалкоподморозило А то бы мы тебе усы нафабрили.
Отходчив русский человексо смехом, с уханьем, с солеными присловьями мастера вывалили в канаву.
И сейчас же раздался голос Тулочкина:
Товарищи! Все по местам! Наступит время, когда мы по-другому будем судить предателей рабочего класса! Это время не за горами А теперьспокойствие! Все по местам.
Заводские ворота медленно закрылись. Скоро площадь снова стала безлюдной.
К мосту через Черную речку скакал на вороных конях отряд конной полиции.
27
С каждым месяцем становилось все голоднее. У Григория Шумова резко выступили незаметные прежде на круглом лице скулы. Костлявыми стали казаться широкие плечи. Но чувствовал он себя увереннее прежнего, как-то прочнее. Иногда сам себе удивлялся: словно стал он не бедней, а богаче.
На всю жизнь останутся в памяти Григория Шумова ночные беседы с Тимофеем Леонтьевичем. Теперь он уже знал, что Шелягин связан с таинственным «комитетом», полным именем которого были подписаны расклеенные в памятную ночь листовки.
А разве не стал он богаче от настоящей мужской дружбы с Кириллом Комлевым, которого еще в детстве любил как дядю Кирюшу, но только теперь разглядел его по-настоящемучеловека большой душевной силы?
Неожиданно смелые вопросы задает при встречах с Григорием Шумовым питерская швея Катя Трофимова, не его в этом вина и не его тут заслуга: скорее всего, сказалось на Кате ее возникшее в добрый час знакомство с неизвестной Шумову мастерицей Натальей Егоровной.
Перестал скрытничать и не совсем ясный для него Оруджиани.
Широк мир, населенный друзьями Григория Шумоваи теми, которых он знает близко, и теми, кого он еще не успел открыть. А сколько новых людей ему предстоит встретить на своем пути!
Столкнувшись с Шумовым под аркадами университетского двора, Оруджиани удивился:
Что с вами? Вы как-то изменились. Глаза стали шире
Это, должно быть, оттого, что щеки подтянуло.
Возможно. А новости есть?
Какие же новости Гриша вспомнил свой разрыв с Барятиным. Одного друга я потерял, двух других нашел
Так что, можно сказать, не в накладе? сказал Оруджиани, с рассеянным видом оглядываясь. Знаете что? Тут не очень подходящее место Отойдем-ка в сторонку: мне надо сказать вам несколько слов. Помните об Озерках?
Помню.
А знаете ли вы, что в первый же день совещания в Озерках была принята прокламация к студенчеству? К нам с вами?
Нет. Не слыхал об этом.
Текст ее сохранился. Недавно нам удалось, правда довольно кустарным способомна «студне», оттиснуть сотню экземпляров.
Для Гриши не было секретом существование «студня»полупрозрачной тугой массы, варенной на картофельной муке; исписанный литографскими чернилами лист бумаги накладывали на поверхность «студня», прокатывали сверху валикоми после этого студень уже заменял литографский камень, на нем можно было заготовить сотню, другую листовок.
Вам передаст один экземпляр Веремьев. Близка годовщина расправы над думской пятеркой. Нам надо подготовиться
Но ведь ноябрь давно прошел!
В ноябре был налет полиции на Озерки. А суд-то ведь состоялся позже, в феврале. Рабочие Питера будут отмечать именно эту годовщину. Как откликнется университет? Ясного ответа на этот вопрос, мне кажется, никто сейчас дать не может. Пестра, ах, как пестра наша студенческая братия! Всякого у нас жита по лопате. Во всяком случае, нам-то в меру своих сил надо сделать все, что сможем. Что вы так смотрите? «Нам»это значит: передовой части студенчества Правда, такое определение звучит несколько расплывчато. Но не в определении суть. Знаете что? Мне пришла в голову мысль как-нибудь договориться с Трефиловым и Притулой. Знаете Притулу? Это у них восходящее светило.
Шумов уже знал: «У них»значит у людей эсеровского толка. Их, впрочем, нельзя было назвать строго партийными; существовали в университете, в Лесном, на Высших женских курсах кружки студентов, тяготевших к эсерам, одни такое тяготение свое принимали всерьез, другие просто хотели «поиграть в революцию», уже заранее поглядывая, как бы своевременно уйти в кусты и следы за собой замести. Об арестах кого-нибудь из этой публики не было слышно. Впрочем, Трефилов высылался когда-то «в административном порядке» в город Вятку, что и создало вокруг него ореол «старого борца»; но, по словам Оруджиани, было это во времена царя Гороха.
Притула считался деятелем кабинетного типа, «теоретиком».
Надо попытаться договориться с ними на какой-то основе, озабоченно говорил Оруджиани. Правда, они предпочтут завести канитель, бесплодный спор по теоретическим вопросам, отлынивая от дел практических. Практика у них не очень-то казиста. Практика такова, что их Керенский невредимо сидит в думе, тогда как большевистские депутатыв Сибири. Ну, обо всем этом мы еще успеем поговорить. На днях вас разыщет Веремьев.
Передавая Грише прокламацию, о которой говорил Оруджиани, Веремьев рассказал, что в Петербурге еще в прошлом году образовался объединенный комитет большевистских групп Горного, Политехнического, Технологического, Сельскохозяйственного и Женского медицинского институтов.
Эти группы каждая в отдельности и весь комитет в целом действовали довольно энергично. Слабее была поставлена работа в университете и почти совсем не веласьв Путейском. Но и самые многолюдные группы учебных заведений еще не были партийными организациями Оруджиани ничего не скрывал, когда в разговоре с Гришей отрицал свою принадлежность к большевистской партии. Работая для партии, он в ней не состоял.
Веремьев сказал как-то неопределенно:
Ну, ведь партийных билетов у нас не выдают.
Запершись после ухода Веремьева в своей комнате на ключ, Гриша развернул сложенную вчетверо прокламацию. Ему бросились в глаза строки:
«Русский народ, а в особенности мы, студенты, научились кое-чему с 1905 г.; нас не обманешь сладкими напевами Товарищи! Свободная школа может быть только в свободной стране»
Потом он, сдерживая волнение, прочел ее всю, от начала до конца.
Заканчивалась прокламация словами:
«Да здравствует новая российская революция!»
Это обращение к студентам было принято в ноябре четырнадцатого года в Озеркахв зоне, объявленной на военном положении, и утверждено подпольной партийной конференцией в первый же день ее работы.
Озерки четырнадцатого года
Туда можно было попасть и по железной дороге, и городским трамваемпоследняя его остановка находилась совсем недалеко от неприметного деревянного дома под номером 28-а по Выборгскому шоссе.
А лучше всего было быисходя из некоторых соображенийсделать так: выйти пораньше из города, взять в подходящем месте на Неве лодку, перебраться на другой берег, уйти поглубже в лес, несколько раз переменить направление и, удостоверившись в полном безлюдье (кто будет бродить в ноябрьский холодный день среди пустых, заколоченных на зиму дач?), выйти на Выборгское шоссе к дому номер 28-а.