Катя! обрадованно воскликнул Шумов и шагнул к ней, повернувшись спиной к хозяйке. Неужели? Какая ты большая стала!
Катя снова кинула на него короткий взгляд, вспыхнула и зачем-то спрятала руки под передник.
Гриша потянул ее за локоть, вытащил легонько сопротивляющуюся руку и пожал. Катина ладонь была маленькая, крепкая, шершавая.
Как ты поживаешь? повторял он. У тебя только глаза и остались прежними. Ты что, не узнаешь меня?
Я узнала вас, Григорий Иванович, прошептала Катя и опять спрятала руки под кружевной передник.
Встреча двух чистых сердец, раздалось за спиной Гриши.
Он обернулся и увидел злые глаза Сурмониной.
Так это и есть ваш сюрприз? Спасибо! Я от души рад тому, что встретил Катю Трофимову. Значит, вспомним сегодня «Затишье». Кстати, сказал он Сурмониной, вы сейчас своим голосом так живо напомнили мне вашу матушку.
Ступай, Катерина, резко сказала Сурмонина.
И Катя поспешила уйти.
Бисквит от Филиппова, с натянутой шутливостью похвалилась Ирина, раскрывая дверцу вычурного шкафчика. По нашему времениредкость. Садитесь, Шумов, обменяемся впечатлениями.
А Катя?
ЧтоКатя? О, не бойтесь, вы еще успеете наглядеться на нее.
Разве она не побудет с нами?
Ирина высоко подняла тонкие брови, лицо у Персица стало несчастным.
Ну, нет! Сюрприз так уж сюрприз! продолжал Шумов. Мне охота потолковать с ней как следует. Впрочем понятно: Катя ваша горничная и ей быть здесь не полагается. Ну, это не беда. Я ее разыщу, она ведь где-нибудь неподалеку?
Где же ей быть? Она на кухне.
Вот там я ее и отыщу.
Гриша вышел в переднюю, повернул наугад направо и без особых трудов нашел дорогу на кухню. Но там никого не было.
Он остановился в растерянности среди кастрюль и медных тазов, развешанных по стенам, и позвал тихонько:
Кто в терему живет?
Рядом с плитой приоткрылась низкая дверка, выглянула Катя Трофимова.
Вот ты где! воскликнул Гриша. Запряталась! Ты же мне ничего про себя еще не рассказала, даже про то, как ты в Питере-то очутилась.
Ой, Ирина Никандровна забранится
Ничего, ничего. У тебя комната есть? Веди меня туда.
Комната Кати оказалась чуланом, правда чистенько прибранным, но все-таки чуланом, без окна. Освещался он чахлой лампочкой, прикрытой колпачком из газетной бумаги.
Прежде всего не зови ты меня Григорием Ивановичем. Ну какой я Иванович! Ты-то ведь для меня по-прежнему Катя! Мы с тобой, помнится, одногодки.
Выобразованный. Нас теперь равнять не приходится.
Какое там образованный! Погоди, Катя, ты меня еще, может быть, обгонишь со временем, сказал Гриша, и самому стало неловко: что он сморозил? Разве так утешают людей
А Катю Трофимову надо было подбодрить, это он чувствовал безошибочно.
Рассказывай. Как ты живешь?
Ох, тяжко! горестно прошептала Катя. Тяжко. Нравная она, Ирина Никандровна. Я думала: добрая, взяла меня из деревни сюда А она потому и взяла, что мне уйти теперь от нее некуда.
Катя прижала к глазам краешек передника и замолчала.
Что ж тебя отец отпустил?
Батю призвали в солдаты. Запасной он.
Катиного отца Григорий Шумов знал мало: жил в «Затишье» испольщик с пегой бородой, очень смирный с виду, молчаливый. Грише было тогда лет восемь, а в этом возрасте ребята тянутся к тем людям, которые не прочь повозиться с ними, пошутить, либо к тем, кто славится силой, смелостью, удалью. Ничего похожего на это в тихом Трофимове не было. Гриша тогда даже не понимал, что значит слово «испольщик»; кто-то объяснил, что это человек, который обрабатывает землю исполу: половина урожая достается ему, а половина идет тому, чья земля. Выслушав такое объяснение, Гриша о Трофимове больше и не думал. Не думал он и о дочке его, больше тогоне любил ее. Всюду Катя появлялась не к месту: чуть затеет он что-нибудь вместе с товарищем своим Яном Редалем, как вдруг из-за кустов, из-за плетня показывается любопытная рожица Кати. Он подозревал ее в подглядывании и, естественно, никаких дружелюбных чувств к ней не испытывал.
А тут вот встретил ееи будто она родная ему. Надо бы как-то защитить ее.
Придумаем что-нибудь, Катя, сказал он неуверенно.
Харчи и у ней хорошие, у Ирины Никандровны. И жалованье Она всхлипнула. Ох, не надо мне ее харчей? И денег не надо. Нравная какая!
Придумаем что-нибудь.
Голубчик, вы тут уже огляделись, в Питере. Правду говорят, что нашу сестру берут теперь в кондукторы на трамвай? Мужчин будто не хватает, из-за войны Да нет, я и города то совсем не знаю, не возьмут меня.
Надо сообразить.
А может, на фабрику какую? Или в мастерскую швейную? Шить я умеюправда, что попроще, по-деревенски. Ткать могу, ну это тут без надобности.
Погоди, Катя, мы все сообразим.
Повторяя эти слова, Гриша хорошо понимал, что сколько ни соображай, ничем он Кате помочь не сможет. Он и сам-то никого здесь не знал, кроме Барятина, Персица да той же Сурмониной. Правда, была еще Таня Кучкова; но и та в таких делахне в счет.
А теперь идите скорей к ней, Григорий Иванович! спохватилась Катя. Идите, заругается она.
Знаешь что, Катя? подумав, проговорил Гриша. Тут и в самом деле нам могут каждую минуту помещать. Я зайду еще к тебе, когда нравной твоей хозяйки дома не будет. Или ты ко мне загляни, я дам адрес. И мы потолкуем по-настоящему. Надо же что-то придумать!
С утра до трех она на курсах. А к трем приходитобедать. Вечерами, хоть и не всегда, дома бывает. Григорий Иванович, голубчик, если будет что-нибудь насчет работы, дайте весточку!
Ну вот, опять в Ивановичи попал! Ладно, Катюша, дам весточку, обязательно! А теперь вот что: выпусти-ка ты меня через черный ход.
Ой, голубчик!
Ничего. Пусть ругается. Отвори дверь на лестницу.
Григорий Шумов спустился по слабо освещенным ступенькам и, вспомнив, что у него в кармане нет ни копейки, пешком через весь город пошел к себе домой.
19
Во дворе жил мастер швейной фабрики. Узнав у Марьи Ивановны номер его квартиры, Гриша на следующий же день пошел к нему.
В просторном и почти совсем пустом полуподвале его встретила Даша. Лицо ее за последнее время сильно осунулось, глаза стали еще больше и строже.
Он больной лежит, сказала она коротко, неприветливо.
Кто там? раздался слабый голос.
Даша приотворила наполовину дверь в соседнюю комнату:
Студент пришел.
Что ж ты Больной закашлялся надрывно, мучительно.
Даша притворила дверь; Гриша успел, однако, разглядеть лежавшего на кровати изможденного человека с длинными, давно не стриженными волосами, с лицом, словно вылепленным из воска.
Видели? недружелюбно спросила Даша. Нельзя к нему.
Я тут хотел только насчет швейной фабрики
Гриша в смущении взглянул на Дашу: ему показалось, что и ее глаза горят болезненно-лихорадочным огнем.
Вы тоже больны?
А это уж не ваша забота, резко ответила Даша.
И он пошел к выходу.
Дома Марья Ивановна на все его расспросы отвечала с какими-то недомолвками, будто намекая на что-то.
Теперь она, Даша-то, локти себе кусает Да поздно. Муж-то ее какой человек? Редкий среди мастеровщины: аккуратный, непьющий. Все в дом нес, ничего из дому. Чтобы в трактир или там в пивнуюни боже мой! А вот ничем не угодил женушке.
Хоть и обиняками и будто нехотя, а все-таки рассказала наконец Марья Ивановна про Дашину судьбу.
Родители Даши век свой бедовали в Псковской губернии на клочке надельной не земли даже, а сплошной глины; на ней и в урожайный год рожь всходила чахлой. И, как часто бывает в полунищих деревенских семьях, детей у них было много.
Неудивительно, что приехавший из Питера на побывку одинокий мастер-портной с деньгами, человек нрава трезвого, спокойного, явился избавлением от нужды. Избавлением потому, что ему приглянулась шестнадцатилетняя красавица. Побывка была недолгой, раздумывать некогда; красавицу-то никто и спрашивать особо не стал. Через две недели увез с собой питерский мастер молодую жену.
Таких историй на Руси не счесть. И рассказано и написано о них много. «Стерпитсяслюбится».