Подошли женщины и, перекидываясь шутками, стали ждать, когда работники и пастух привяжут их жеребят.
Тукал, работница и еще несколько женщин подоили кобылиц. Пастух ушел к Алтын-Кулю. Темный след его тянулся в сочной, блестящей зеленой траве
Кончив дела, женщины вернулись к юртам. Тукал поставила самовар и стала раздувать огонь под двумя большими казанами: один с молоком, другой с водой.
Работница вынесла большие мешки с овечьей шерстью и стала сваливать их на камышовые циновки.
Из белой юрты вышла разодетая, красивая, но несколько сонная байбича. Посмотрев на работников, она сказала:
Джолконбай, открой тютюнлык и приподними с правой стороны кошму белой юрты.
Подойдя к котлу, она сердитым голосом, но сдержанно заметила работнице.
Разве я вчера не говорила тебе: оставь черную и красную шерсть, валяй только белую!
Женщина растерялась и заискивающе проговорила:
Ай, боже мой! Память у меня отшибло, забыла ваше приказание
Она стала торопливо уносить мешки обратно и вынесла белую шерсть.
Кончив свои мелкие домашние работы, пришла Айбала. По распоряжению тукал, она разложила на солнце непросохший курт, развела огонь под третьим котлом и принялась варить творог.
Тукал понесла в большую юрту тяжелый самовар и начала приготавливать чай.
Из белой юрты вышел хозяин широкоплечий, здоровый, хотя и начинающий уже седеть, Сарсембай.
Работница бросила дела и быстро подала ему медный кумган.
Бай, нежась на солнце, медленно начал умываться.
Здешним лошадям надо дать отдых. Отведи их в табун. Оттуда приведи саврасого иноходца и сивого жеребца. Сегодня поедем с тобой в город, приказал бай Джолконбаю, направляясь в юрту.
У двери он оглянулся и, обращаясь к Айбале, хлопотавшей у котла, сказал:
Сноха! Видно, Карлыгач-Слу еще не встала. Пойди разбуди ее.
XI
Карлыгач-Слу давно проснулась, но после вчерашних неприятностей стеснялась показаться матери и лежала, погруженная в мрачные думы. Работник открыл тютюнлык. В юрту хлынул поток свежего воздуха. Кошма с правой стороны была откинута. Лучи солнца проникли сквозь решетку киреге и заиграли на коврах, постланных на полу юрты. Было видно, как блестела роса на зеленой траве. Но избалованная красавица все еще лежала в кровати, ворочаясь с боку на бок под мягким одеялом. О чем бы она ни старалась думать, в памяти вставали вчерашние слова матери: «Если ослушаешься, не прощу тебе молока, которым вспоила тебя».
Позавчера вечером приезжал Калтай. По обычаю, тайком от родителей известил ее через Айбалу о своем приезде. Карлыгач-Слу решительно заявила:
Принять его не могу.
Жених был оскорблен, не поверил уверениям Айбалы о мнимой болезни невесты и ускакал среди ночи обратно, кивнув на прощание:
Наш род Кара-Айгыр сумеет посчитаться с дурной девушкой, дочерью хорошего отца!
Айбала в тот же день передала девушке о случившемся. Но она ли рассказала об этом байбиче или материнское сердце само догадалось о больших неприятностях, угрожающих обоим родам, этого девушка не знала. Вчера Алтын-Чач-бикя позвала дочь, приласкала ее и намекнула на предстоящую вскоре свадьбу. Она говорила, как тяжело матери расставаться с дочерью, которую берегла как зеницу ока, отпускать ее в чужой дом.
Вначале Карлыгач-Слу не прерывала мать, а под конец кинулась ей на шею.
Мама, родная, не пойду я за него! вымолвила она сквозь рыдания.
Мать, встревоженная выше меры, старалась успокоить дочь, долго говорила о том, что жених сын прекрасных родителей, уважаемого рода, что такова судьба, что Карлыгач помолвлена с полуторагодового возраста и что калым весь получен.
Доводы матери не убедили Карлыгач. Сдерживая рыдания, она встала и, прислонившись к двери, сказала свое последнее слово:
Поступай как хочешь. Я Калтая не люблю. Если будут меня неволить, тело мое найдете на дне Алтын-Куля.
Обиженная байбича черство ответила:
Если ты ослушаешься мать, если бросишь выбранного нами жениха и поднимешь ссору с его семьей, я не прощу тебе молока, которым вспоила тебя.
На этом разговор оборвался
Вот об этих неприятностях думала девушка, лежа в одиночестве в юрте, в то время когда степь купалась в солнечных лучах, а в джайляу кипела работа. Услышав слова отца: «Сноха! Видно, Карлыгач-Слу еще не встала. Пойди разбуди ее!», она вздрогнула. Отец всегда ласкал ее, называл нежными именами. Может, он не будет принуждать? Может, пожалеет? Но быть уверенной в этом Карлыгач не могла. Последние дни Сарсембай был чем-то расстроен; казалось, в душе таил на дочь обиду, держался с ней холодно.
«Ума не приложу, как быть!» металась девушка.
Послышались шаги. Вошла Айбала с засученными рукавами. Она напевала:
В клюве ли лучшей птицы
Или в копыте лучшего коня
Родилась ты такая, ау?
Девушка весело расхохоталась и подхватила:
Как сокол летящий,
Как ястреб парящий,
В дорогие одежды одетый,
Благородного рода, ау!
Бедная, некрасивая Айбала была женщиной веселой, жизнерадостной.
Из тютюнлыка смотрит на тебя светлое солнце. Жаворонки взвились на небо, просят: «Встань, Карлыгач-Слу!» А ты все лежишь? Подымайся скорей! стала она тормошить девушку.
Они были давнишними подругами.
Я не одета, не трогай меня, дорогая, сказала Слу, с наслаждением кутаясь в мягкое одеяло.
Мрачные мысли рассеялись. Но Айбала заметила тень под глазами девушки.
Любимая, что случилось? Ты похожа на поблекший цветок! участливо спросила она девушку.
Веселья как не бывало.
Не спалось мне. Мрачные думы не давали покоя, отозвалась Слу.
Айбала встревожилась и, перебирая шелковистые черные волосы девушки, рассыпанные по подушке, промолвила:
Ирке-таем, если простила глупую подругу за вчерашнюю историю с Калтаем, поделись своими думами, открой сердце!
Разве есть у меня тайна от тебя? Я такая несчастная дочь этой широкой степи, что рассказать слов не хватит, спеть песни не хватит, сказала та и задумалась.
Но Айбала не умела долго предаваться горю. Жизнерадостность взяла верх, и она снова принялась тормошить девушку:
Брось! Пустое, Колончагым! Растешь в довольстве, счастье, яркой, как звезда, красотой славишься в народе. Чего тебе не хватает?
Осторожненько, еле ощутимым намеком, выразила предположение, нет ли у девушки любимого. Лицо девушки просветлело, глаза засияли.
Догадлива ты, джингам, улыбнулась она, полная пробудившейся радости.
Айбала давно догадывалась о романе девушки, но не придавала ему серьезного значения. «Молодое сердце встрепенется и успокоится», думала она. Вчерашняя история с Калтаем указала ей на глубокую рану, а сегодняшние слова Карлыгач подтверждали догадку.
Светик мой, понимаю сердце твое, но как бы род Кара-Айгыр не причинил беды
Это давно беспокоило и девушку, но она не могла совладать с сердцем и не скрыла того от подруги.
От судьбы не уйдешь, но я поклялась не выходить ни за кого другого, кроме Арслана. И матери сказала: «Если будете неволить, тело мое ищите на дне Алтын-Куля».
Сочувствие девушке взяло верх над страхом:
Слов нет, Арслан лучший из мужчин. Только обижена я, что ты до сих пор от меня таилась. А если ты и сейчас не расскажешь все как есть, вконец меня разобидишь.
Девушка встала с постели и начала медленно, лениво одеваться.
Я и так вижу, что ты обиделась. Так уж и быть, слушай, сказала она и поведала ей тайну, которую хранила целых четыре года.
XII
На большой свадьбе сидели друг против друга удалые джигиты и пригожие девушки. Играли на домбре, шутили, смеялись, пели песни.
Было тогда Карлыгач всего четырнадцать лет, но она была девушкой рослой и на положении равной принимала участие в развлечениях старших по возрасту девушек. Напротив нее сидел джигит из рода Кзыл-Корт, в роскошной одежде, в шапке, расшитой позументами, подпоясанный чеканным поясом. Но сердце девушки молчало, и на похвалы его она отвечала едкими, тут же сочиненными стихами. В это время открылась дверь и вошел какой-то джигит. Навстречу ему поднялся акын и принялся восхвалять его. Девушка посмотрела на пришедшего: ростом высок, строен, черные усики как выведенные, лицо умное, в руке плеть, туго затянут кушаком.