А это я еще посмотрю! сказал Казаргулов, упрямо сжимая губы. Мне лично вся эта история не очень нравится.
Ну, давай, смотри-смотри! разрешил директор. А я пока подумаю, кого мне на твое место пригласить. Так что я вам все сказал, а вы уж там сами решайте, как быть
И кивнул головой, давая понять, что они свободны.
* * *
Казаргулов, чуть косолапя, идет впереди Гумера. Плечи у него опущены, руки расставлены, как у штангиста. Здоровый мужчина Казаргулов, никто не скажет, что ему уже далеко за пятьдесят. Если, конечно, смотреть со спины. Лицо у него все в морщинах, виски седые, а глаза усталые. Начальником цеха он работает давно битый-перебитый одних выговоров, строгих и простых, столько, что со счета сбился. И внимание перестал на них обращать. Да и вообще, если честно сказать, не пугливый он до пенсии совсем ничего, как шестьдесят исполнится дня не задержится. Просился года два назад в мастера не пустили. И правильно в общем-то сделали: где еще такого дурака найдут, который будет в сушильном цехе работать? Сюда разве в порядке наказания направлять, да и то на определенный срок. А он таких сроков уже сколько отбарабанил здесь? Как жена говорит давно бы вышел
Вот теперь эта еще история. Яйца выеденного не стоит, а сердце чувствует раскрутят. Что-что, а такое мы умеем, дай только повод! Кто же, интересно, слушок о драке пустил? Кому надо, кому выгодно?
Гумера начальник цеха недолюбливает за дерзость, несдержанность, за то, что всюду свой нос сует. Беспокойно стало с ним, трудно. Раньше как бывало? Сломалось что ремонтировали. Ругали отмалчивались и делали, как считали нужным и возможным.
Как специально жизнь распорядилась, чтобы на одном пятачке два таких характера столкнуть. Словно двух злых котов в один мешок посадили Хабирова да Сафарова. Оба молодые, горячие, нетерпеливые, только куда Хабирову тягаться с Сафаровым? Тот взвалил на себя все производство и тянет, а этот вокруг машин как курица с яйцом носится. Одному надо из них все, что они могут дать, выжать, другому, что называется, и родить, и невинность сохранить. Никак им не разойтись без драки слишком узкая дорожка. Обязательно кто-то кого-то столкнуть должен. По большому счету если, то Хабиров, конечно, прав: нельзя беспощадно технику эксплуатировать, на форсаже далеко ли уедешь? Уже сейчас утром приходишь в цех и не знаешь, что днем случится. А Сафаров одно твердит: все, что крутится, должно крутиться, и никаких гвоздей! С другой стороны, отсюда и зарплата, и премии, и уважение Мне-то что?
Дотяну как-нибудь до пенсии, буду с удочкой на бережку посиживать. Вот тому, кто после меня придет, не позавидую. Ошметки от цеха ему достанутся, если, конечно, до того времени агрегаты доживут еще. О новой технике в основном в газетах и читаю. Есть, пишут, другие уже машины где-то. И если, к примеру, о Сафарове говорить, ему какого коня ни дай, он любого в плуг запряжет и заставит тащить. Что тягловую, что скакуна. Для него разницы нет лишь бы пахал. Потому и в гору идет. Начальству переживания этих коняг до лампочки им план подавай, и чем больше, тем лучше. Так было, так будет, во все времена, себе, что называется, дороже. Но справедливость тоже нужна.
Хабиров хотя и надоел, а зазря на него кто-то клепает: тоже свое дело знает и ради него печется. Сунула его нелегкая к барабану. И не виноват вроде бы прямо, а башку Абдрашитов разбил вот ведь какая штука получается Сафаров, если кому и голову оторвет, докажет, что так оно и было, а этот
Чего молчишь? спросил, не поворачиваясь к Гумеру.
Думаю
Раньше думать надо было. Видишь, как вопрос поворачивают?..
Глухой телефон, усмехнулся Гумер.
Что глухой телефон? не понял Казаргулов.
Да игра такая детская есть: не расслышал чего толком говори, что послышалось Это не серьезно. И не о том я сейчас думаю.
Да нет! Чую, неспроста сюда заворачивают Сидел бы себе в отделе, чего с таким характером на производство лезть?
А что вам мой характер?
Дурной у тебя характер: в каждую дырку затычка. Комсомол перебаламутил, у нас вот тут Всех дырок все равно не заткнешь, как ни старайся.
А вам надо, чтобы я всем в рот заглядывал?
В мой, например, не надо. У меня и без тебя есть кому туда смотреть.
Дальше шли уже молча, недовольные разговором. И разошлись до трех часов в разные стороны так же, кивнув друг другу, молчаливо.
* * *
Через несколько часов Гумер был уволен с работы. На совещании в кабинете генерального директора говорили о плохом состоянии машин, о ремонтной службе, работающей из ряда вон плохо и в связи с этим ставящей под угрозу выполнение государственного плана и социалистических обязательств.
Справка была составлена таким образом, что Гумеру нечего было сказать по существу претензий. Казаргулов пытался возражать, но его быстро осадили, директор фабрики со всем согласился и пообещал принять меры. Сафаров отмолчался.
Завершая совещание, генеральный директор вскользь коснулся случая с Абдрашитовым, но только лишь в связи с многочисленными нарушениями в сушильном цехе техники безопасности. Никто на Гумера, на которого был обрушен главный удар, не смотрел, и едва закончилось все, он, так же ни на кого не глядя, вышел из кабинета, оделся в холодном, пустынном гардеробе и шагнул с порога в метель
Гумер очнулся, потревоженный каким-то странным звуком словно лопнула с тающим звоном гитарная струна.
Внутри стога было сухо и темно.
Он вытянул онемевшие ноги, подвигал руками и прислушался: звон повторился, но теперь он был тише и протяжнее. «Провода! догадался Гумер. Это гудят провода. Значит, здесь, рядом, проходит высоковольтка».
Он разгреб сено, которым завалил вход, и выбрался наружу. Метели не было и следа.
Над огромным сумрачным полем клубились такие же сумрачные облака. Метрах в двадцати верховой ветер тревожил провода высоковольтной электропередачи. Или то гудели черные столбы? Совсем невдалеке виднелись огни города.
«Странно, как я их не заметил? подумал Гумер, оглядываясь. Надо же, заблудился рядом с городом. Так бы и замерз, если бы не этот стог Вон по той улице я, наверное, и вышел в поле, а потом сбился с дороги», сообразил Гумер, все еще удивляясь тому, что с ним произошло.
Проваливаясь по колено в снег, он вскоре и в самом деле вышел на дорогу. Накатанная колесами машин до асфальтовой твердости, она сейчас едва проглядывалась под наметенным снегом. Следов здесь никаких не было значит, никто не проходил и не проезжал: видимо, где-то дальше метель полностью перекрыла дорогу, и там сейчас, должно быть, вовсю работают бульдозеры.
Он шел, обходя наносы, перепрыгивая снежные холмики, и странное дело! жизнь не казалась ему уже такой безотрадной. Словно те несколько часов, которые он проспал в стогу, счастливо подвернувшемся ему в метель, не только сняли усталость, но и тяжелую обиду с души.
И не было ему одиноко в пустынных сумерках, на безлюдной дороге, среди снегов, под холодным, равнодушно темнеющим небом.
Он пройдет сейчас мимо общежития, где в неуютном, пахнущем вокзальными запахами вестибюле отогревалась и томилась ожиданием Ямиля, уже дважды уходившая и вновь возвращающаяся сюда.
Пройдет мимо улицы, ведущей к дому, в котором на втором этаже все так же неизбывно и печально светились желтые окна.
Пройдет, чтобы вернуться на завод, в оглушительный грохот работающих барабанов, кивком головы поздороваться с ребятами, и те сделают вид, что ничего не знают и ни о чем не ведают, переодеться в своей каморке и включиться в такое привычное, такое надоевшее, такое изматывающее душу дело, без которого его жизнь потеряла бы всякий смысл
Он погибнет в середине следующего дня во время запуска первого агрегата, когда двухсоттонный барабан, не выдержав нагрузки, начнет медленно сползать вниз.
В те несколько мгновений, которые еще оставались у людей для того, чтобы предотвратить сокрушительные последствия этого неумолимого падения, Гумер успеет с силой оттолкнуть в сторону оцепеневшего Сафарова.
ДОЖДЛИВАЯ ОСЕНЬ
Я смотрю в окно и вижу ту же улицу, те же дома, что и пятнадцать лет назад. Тогда так же моросил дождь, так же плакали стекла, а небо, затянутое серыми облаками, было таким же неподвижным и мрачным, как бетонный потолок.