Капитан Фролов, для меня честь дивизиона была и есть моей честью. И прежде всего я думаю не о себе, а о боевой готовности. Вас я выслушал. Анисин едет. Все
3.
Дивизион спешно грузился на товарной станции. Лейтенант Анисин раскраснелся, брал что попадало под руку и в вагон. Но вскоре суматоха улеглась, состав тронулся. Анисин подумал, что теперь уже ничего не вернешь и не изменишь: он едет на полигон! Как, что будет там, боялся об этом думать. Весь день он был занят делами. Помогал солдатам наводить порядок, а когда освободился, не вытерпел, приоткрыл тяжелую дверь.
Солнце катилось к горизонту. В окнах домов играло зарево, над стожками сена держались ореолы. Дул слабый ветерок, белогривой конницей стелилась по сугробам поземка. А где-то вдали стояли маленькие, с карандаш, телефонные столбы и шагали по степи, утопая в снегу, опоры высоковольтной линии. От степи веяло и ширью, и богатырской силой, и суровостью.
«А если бы поехать в Сибирь, куда-нибудь на Север», подумал он и попытался представить тайгу, тундру, но понял, что его воображение бессильно вместить все то, что входит в понимание одного короткого слова Русь. Какая это огромная, широкая и все новая и новая страна!
«Я должен, должен доказать Фролову, себе, что не зря прошли годы в училище, подумал Виктор. И почему не может понять этого Фролов? На станции, когда грузились, хмурился и будто не видел меня. Не доволен, что еду.
И все же ты, Витька, везучий. Помнишь, как ребята тебе завидовали на экзаменах? Самый легкий билет твой. Легких-то не было. Старался, учил все. Но в лотерею везло. На вечерах призы выигрывал. А кто из выпускников первым на полигон едет? Ты, Анисин. Ох, Витька, если бы не командир! Ну как можно подвести такого человека! Нет, ни о чем больше не хочу думать, не хочу загадывать».
Анисин прикрыл дверь. Солдаты все еще устраивались на нарах, ходили по вагону, человек семь-восемь сидели вокруг «буржуйки», словно у ночного костра. Среди всех выделялся широкоплечий Уразов. Он был сибиряк, руки короткие, крепкие и мозолистые, точно корни столетнего дерева. Ходил вразвалку, медленно, но никого не было проворнее его при заряжании пусковой установки. Тут он преображался, входил в азарт, один за двоих с установкой справлялся, а потом весь расчет помогал ему собирать отлетевшие с одежды пуговицы. По натуре это был человек добрый, жалел слабых и помогал им, и солдаты любили его.
Вот и сейчас они слушали басовитый голос Уразова. Анисин сел рядом с ним.
Мне бы, знаете, братцы, продолжал он, на тайгу разок взглянуть. Я ведь, как зверь, где родился, туда и тянет.
О чем, казалось, вести тут разговор: каждому домой хочется. Однако рядовой Зюзин был иного мнения. Он открыл дверцу и бросил в «буржуйку» березовое полено, сказал так, чтобы всем было слышно.
Чалдон ты, Уразов.
Что, что? переспросил тот.
Да не баси, слышу. Я говорю, чалдон. А чтоб было яснее, растолкую. Таких, как ты, я, знаешь, не первый раз встречаю. Еще когда в райкоме комсомола работал. Прибежит иной за путевкой, дайте на север. Душа, мол, романтики просит. А хватит романтики и домой. «Чего?» спрашиваешь. Да вот, понимаешь, домой тянет. Где родился
Ты сам-то где был? насупился Уразов.
На Ямале, слышал?
Грамотный, знаю. Но одно с другим все равно не путай. Можно и строить и жить где угодно. Родина для всех одна. Но там, где ты родился, где вырос, и каждый куст дорог. Оттуда она, Родина, начинается. С отчего дома. Так я говорю, товарищ лейтенант?
Не спорю. И все же, если брать наши планы, интересы страны, то и Зюзин тоже прав.
Рядовой Зюзин вскочил, рукой махнул по ершистому чубчику, ноги расставил циркулем и уставился на Уразова очками.
Ты говоришь, люблю тайгу. Там родился и вырос. А я родился в Рязанской области. И про Ямал только на уроках географии слышал. В моем представлении он был обижен судьбой и постоянно жаловался на свой малый рост. А вот теперь я знаю что такое Ямал. Летунам там делать нечего. Надо приехать туда и повкалывать. Не ради рубля, а так, чтоб от души, ради будущего. И вот тогда кое о чем начинаешь думать иначе. И чувства меняются. Я там не родился, а скучаю. Скажи, почему?
Да что ты ко мне пристал! взмолился Уразов. Надо, поеду, куда угодно. Разве я против
И тут он хотел было встать на ноги, но вагон так дернуло, что Уразов взмахнул руками и с удивленным выражением на лице плюхнулся на свое место. Солдаты рассмеялись. А он, опомнившись, принялся ругать машиниста.
Как дрова везет! Ноги поломать можно, басил Уразов. И вдруг спохватился. Братцы, верхнюю полку меняю на нижнюю.
Э-э, нет, рвался туда, теперь спи.
Да грохнусь, придавлю кого-нибудь. Ну что вы за народ, порцию масла отдаю! Никто не хочет, да? Ну и ладно! он махнул рукой и направился к двери.
Вскоре состав начал сбавлять скорость. Буфера звенели, и звон их передавался по цепочке от вагона к вагону вдоль состава. Наконец проскрипели тормоза, стало тихо. Уразов открыл дверь.
Как вы тут, живы? появился в белой куртке со свертками в руках повар.
Живы. А ты чего выскочил, ужин, что ли, приготовил?
Бедной куме одно на уме. Свечи есть?
Есть, есть. Лучше скажи машинисту, пусть не дергает.
Что-нибудь случилось? обеспокоенно спросил подполковник Назаров, подойдя к вагону.
Все в порядке, товарищ подполковник, ответил лейтенант Анисин.
Дайте руку, я к вам взберусь. Посмотрю, как вы тут устроились.
4.
В вагоне было чисто и уютно. Дневалил рядовой Зюзин. А у него бумажку не бросишь. Да и к тому же солдаты привыкли к порядку. Подполковник Назаров не уставал повторять:
Взялся полы мыть, так мой как следует, нечего грязь развозить. Окурок валяется, подними, в урну брось. Будь как дома.
Так и велось из года в год. Солдаты в казарме ходили в войлочных тапочках, сами растили цветы и ревниво оберегали порядок. Не беспокоился за него и теперь Александр Кириллович. Его волновало другое. Большинство солдат ехало на полигон впервые. И он знал, что иному новичку будет трудно совладеть с самим собою. Разные мысли приходят в голову. Донимают сомнения. По ночам снятся кошмарные сны, и тогда человек постепенно теряет веру в себя. Потом от него трудно добиться того, чтобы он исполнял свое дело так, как прежде на тренировках и занятиях.
А ведь такое происходит не только с новичками. Ожидание стрельб может доконать кого угодно. Особенно дорога. Трудная вещь. Медленно тянется время, и чем ближе к полигону, тем тревожнее на душе. Люди меняются: в вагонах затихают остроты, шутки. И каждый думает: «Ну все, началось!», хотя еще ничего не «началось», надо опять считать часы, минуты и ждать, ждать
Александр Кириллович знал все это и как мог старался размагнитить людей, снять вредное для них напряжение. Вместе с тем готовил ракетчиков ко всяким психологическим нагрузкам заранее. И волю, и память, и чувства подчинял одному выполнению задачи. Не скупился на «вводные». У операторов ручного сопровождения в разгар «боя» стрелял хлопушкой над ухом, хлопал дверью кабины, устраивал на позиции «пожары», рукопашные схватки с десантом «противника».
И в дороге он не мог сидеть спокойно. Его тянуло к людям. Он хотел сам видеть их лица, по глазам читать мысли, знать настроение. К тому же сегодня у рядового Уразова был день рождения.
Вас, значит, Алексей Константинович, можно поздравить? спросил он солдата и протянул руку. Уразов смутился. А вообще-то вам не везет: прошлый год вы, помню, в увольнение просились, да начались учения. Теперь в дороге день рождения встречаете.
Уразов только развел руками, дескать, что сделаешь служба.
Смотря как к этому подходить, товарищ подполковник. За праздничным столом еще успеет насидеться, а такое не всегда бывает, высказал свое мнение лейтенант Анисин.
И то правда Кажется, тронулись.
А вы-то как? встревожился Зюзин.
Как? Да вместе с вами и поеду. Мне не привыкать. Тем более и служба начиналась с теплушки. Что же мы стоим, садитесь к печке.
Солдаты принялись устраиваться кто где. Поезд набрал скорость и покатил в ночь. Подполковник снял шапку, расстегнул черную куртку, пригладил рукой волосы, которые хотя и были редкие, но лишь кое-где пересыпаны сединой. Хуже у него было с глазами: после контузии их заливало слезами. И поэтому он жмурился и отворачивался от ветра.