Перч Зейтунцян - Самый грустный человек стр 3.

Отдай Геины деньги. И медальон тоже.

Собственный голос показался Страуду до боли знакомым.

Значит, это ты Геин муж,не поднимаясь с места, процедил мужчина.Очень приятно. Будем знакомы.

Нет, пока еще не муж, но мы должны пожениться. Что мне еще сказать, чтоб ты понял меня? У меня нет друго­го выхода. Я должен взять ее деньги и медальон тоже. Я не могу вернуться с пустыми руками.

Что ж, ты прав. И я бы на твоем месте точно так же поступил,безмятежно сказал мужчина.Не стал бы ведь я молча смотреть, как мою будущую жену избивают, отби­рают деньги и медальон. Ты правильно поступаешь.

Видишь, как спокойно я с тобой разговариваю. Как вежливо себя веду. Это тебе ни о чем не говорит?

Говорит, отчего же нет. Ты очень хочешь быть сча­стливым. Это желание так и прет из тебя. Не думай, что гла­за у меня закрыты и я ничего не вижу. От тебя разит счасть­ем. Но это смотря на чей вкус. Я, например, терпеть не могу этот запах. Дешевый одеколон напоминает. Ты ведь изви­нишь, что я не поднимаюсь.

Здесь таилась какая-то опасность. Страуду стало не по себе: тональность разговора диктовал не он, а лежавший на крова­ти мужчина. А должно было быть наоборот. И он почувство­вал, что уже поздно, что он с самого начала потерпел пора­жение. Он глянул исподтишка в глубь комнаты и призвал на помощь свои смокингидвенадцать мужчин молча заняли свои места. Оставалось смиренно ждать, куда поведет, как все повернет лежавший на кровати мужчина. Но Страуд не выдержал й снова заговорил:

Я тебя знаю. Я и в твоем баре бывал. Ты-то меня на­верняка не помнишь. В день столько народу приходит, всех разве запомнишь. Я замечал, ты всегда хвалился своей силой.

Только хвалился?оскорбился мужчина. А не по­казывал ?

Да, да, конечно. Я видел, как ты однажды сразу трех­четырех парней избил.

И ты не восхитился, не пришел в восторг, не позави­довал? Если скажешь, что восхитился, я отдам тебе Геины деньги. А если скажешь, что и позавидовал, получишь и медальон.

Восхитился,умирая со стыда, сказал Страуд.Поза­видовал.

Послушай, парень, до чего ж сильно ты хочешь быть счастливым!

Я прошу тебя, забудь на минуту, что ты силач и мо­жешь измордовать меня. На минуту забудь. И отдай деньги. Прошу тебя.

Допустим, отдал. Ну а побои, ведь я избил ее?Чело­век этот испытывал высшее удовольствие от собственных рассуждений.Ты слышишь, я избил Гею. А она должна стать твоей женой. Как же быть? Возникает необходимость принести извинения, не так ли?

Он был доволен, что сделал правильный ход на шахмат­ной доске. Шахматы были его слабостью. Остальные игры он не принимал, потому что они не имели ничего общего с умом.

Я прошу тебя... не надо... Не губи меня... все равно, я эти деньги должен взять...Страуд не забыл приба­вить:и медальон тоже... У меня нет другого выхода. Хо­чешь, я потом верну тебе их... Вдвойне отдам... Буду даром работать на тебя, наколю дров на зиму... Но сейчас ты мне их отдай... медальон тоже...

Не унижайся. Человек не должен унижаться. Не имеет права.Мужчина расставлял ловушку Страуду. Он был доволен Страудом. И даже, если хотите, уважал его. Потому что его противники обычно бывали грубы и неоте­санны и не умели принять уровень игры. Потом сам бу­дешь презирать себя. Пожалеешь о сказанном. Как бы ты ни был слаб в сравнении со мной, все равно ты не должен бояться. В конце концов не силой ведь все решается, есть еще что-то выше силы. Вот на это ты и должен рассчиты­вать.

Встань... встань, когда с тобой разговаривают,заорал Страуд и попал в ловушку. Разъяренный, он подскочил к мужчине и дернул его за ворот.Ведь я просил тебя!.. Очень просил!.. Просил ведь, не так ли?.. Почему ты меня губишь? Ведь знаешь, что не уйду... знаешь, что я должен победить... У меня нет другого выхода... И знаешь, что это невозможно... Почему ты не слушаешь меня... почему, почему?..

Громадное тело мужчины приподнялось с постели, в се­кунду великан отвел руки Страуда от своего ворота, подмял его под себя и начал душить. Это он тоже проделывал с большим удовольствием. С еще большим даже. После тон­ких шагов грубость и сила приобретают особый смысл. Страуд делал безнадежные попытки высвободиться из великаньих клещей, лицо его посинело, глаза были широко рас­крыты, и взгляд прикован к потолку, на котором колебалась слабая тень от абажура. Сейчас в этой тени уместилась вся его жизнь. Он с трудом выпростал руку, потянулся к карма­ну, вытащил револьвер, поднес к виску мужчины и выстре­лил. И только после второго выстрела почувствовал, что клещи на горле расслабились. Он закрыл глаза, и тень от абажура исчезла. Сам он не слышал звука выстрела. Ему по­казалось, что просто-напросто двенадцать мужчин пошеве­лили стульями и получилась имитация этого звука: бум... бум...

Он выстрелил не только из инстинкта самосохранения, но и потому, что его заставили унизиться. Его, который всю жизнь унижался, но унижался бессознательно, как-то буд­нично, сам того не ведая. И он понял, что если б даже его не пытались задушить, он бы все равно выстрелил, потому что на этот раз его унизили вопиюще, напоказ, у себя же на виду.

Страуд с трудом выбрался из-под тела и оцепенело уста­вился на труп. Он с ужасом заметил, что мужчина сейчас свободно помещался на кровати. И только теперь до его со­знания дошло, до какой же степени тот мертв. По*ом Страуд посмотрел на его заштопанные носки и еле слышно прошеп­тал:

Говорил же я... другого выхода у меня не было.

Кровь струилась из виска неподвижно лежавшего муж­чины, она залила половину его лица, остальные пол-лица по­чему-то оставались чистыми, нетронутыми. Потом кровь про­лилась на простыню и грубо очертила свой границы. И может, оттого, что простыня была грязной, показалось, что это просто красная краска пролилась откуда-то. Одна ка­пля повисла на краю простыни. Единственно реальной и жуткой была эта капля. Взгляд Страуда тупо приковался к ней. Он не мог выбежать из этой комнаты, потому что эта капля набухала-набухала и никак не могла оторваться и упасть на землю. Двенадцать мужчин загрохотали стулья­ми, квадрат разом сузился, сжал Страуда. Страуд поднял ру­ку. Но почему они в смокингах, ведь ни он сам, ни кто-либо из его окружения никогда не носили смокинга... Даже и не мечтали... Лишь бы на потолок не посмотреть, лишь бы тень от абажура не увидеть...

Гея, Гея, я с ним разговаривал на «ты»... Знаешь...

Фактография ¹

Страуда одели в серую одежду узника и ознакомили с тюремным уставом, состоявшим из, 95 пунктов. В тюрьме господствовал дух молчания. Во время обеда, так же как и во время изнурительных работ, арестантам было запрещено переговариваться. За, обедом нельзя было даже оглядывать­ся. Остатки еды и крошки приказано было оставлять на та­релке только с левой стороны. Тюрьма кишела вшами и про­чими паразитами. При появлении тюремной администрации и стражи узник обязан был вскочить и обнажить голову. На­рушившего правила избивали и привязывали к дверям ка­меры, подвешивали за указательный палец или же на не­сколько месяцев заковывали в кандалы, а на кандалы навешивали двадцатипятифунтовую металлическую гирю. Этот вид наказания узники называли «тащить ребенка», или, что вернее, «водить за собой ребенка». В этой тюрьме был придуман уникальный способ надзора, который назывался «система сигналов». Особо выученные две громадные собаки всегда бежали впереди надзирателя. Входные воротаих было несколькобыли металлические, двойные и открыва­лись посредством электрического механизма. В случае надо­бности через ворота можно было пустить ток высокого на­пряжения. Электрический механизм был настроен так, что, когда открывалась одна дверь, другая оставалась закрытой. Внутренние двери отпирались ключами, но у надзирателя никогда не бывало полной связки этих ключей. Имевшими­ся у него ключами он мог отпереть только несколько дверей, после чего он передавал ключи другому надзирателю и вза­мен получал новую связку. Тюрьма была обнесена гигант­ским забором. По приказу начальника тюрьмы стража стре­ляла по всем, кто приближался к забору ближе чем на двадцать шагов. Вот почему у узников был хорошо наме­танный глаз.

Глава вторая

Суд для пущей значительности решили провести в доме убитого.

Из комнаты была убрана вся дешевая мебель за исключе­нием простого обеденного стола и трех табуреток. На табу­ретки сели * судья и два присяжных. Обвиняемый Страуд должен был стоять, так как покойный с мистической прозор­ливостью обзавелся всего лишь тремя табуретками. Остался стоять на ногах и адвокат-защитник, который в отличие от Страуда мог свободно передвигаться по комнате. Он ходил от стены к стене, устав, опускался на корточки в углу или же упирался ногой в стену. Кроме названных пяти человек, в комнате никого больше не было.